Ездовые собаки-друзья по риску - Поль-Эмиль Виктор

Когда экспедиция вышла по леднику на плоскогорье высотой около трех тысяч метров, восхождение закончилось и значительная часть собак оказалась лишней. Здесь 21 ноября на 82°36’ южной широты был создан склад собачьего мяса.

«Нам пришлось пожертвовать двадцатью четырьмя из наших храбрых и верных спутников. Это было очень тяжело… Но сделать это было необходимо», — пишет Амундсен.

Раздались двадцать четыре выстрела…

«Я решил выстрелить первым, — продолжает он. — Я — человек не особенно чувствительный, но признаюсь, что сделал это скрепя сердце».

Каждый должен был сам убить собак из своей упряжки; легко представить себе, какое чувство он при этом испытывал. Нужно было также разрубить трупы, пока они не замерзли, и немедля раздать по нескольку кусков восемнадцати собакам, которым предстояло везти нарты дальше. Остальное мясо приберегли, чтобы использовать на обратном пути.

Отсюда экспедиция отправилась к полюсу на трех нартах, запряженных каждая шестью собаками, по пути устроив еще два промежуточных склада. Полюс был достигнут 14 декабря 1911 года, средняя скорость езды по плоскогорью составляла тридцать два километра в день.

Церемонию, сопровождаемую тостом, омрачил печальный инцидент: Ханссену пришлось застрелить своего любимого пса, который был совсем плох.

Двумя днями раньше одна из собак Вистинга, по кличке Майор, пропала без вести: воспользовавшись остановкой на отдых, она, собрав последние силы, стремглав куда-то удрала.

Отправляясь с полюса в обратный путь, группа оставила там палатку и одни нарты. Возвращались на двух нартах, запряженных восемью собаками каждые.

19 декабря пришлось убить заболевшего Лассе, любимца Амундсена. На другой день настал черед Пера, пса бесподобного по мужеству и верности, но изнуренного вконец. Накануне был пристрелен Ноэль, а за ним — Свартфлеккен, у которого, как пишет, Амундсен, «был ужасный характер; будь он человеком, наверное, кончил бы жизнь на эшафоте». Последним был принесен в жертву Фритьоф из упряжки Бьоланда. Бедная собака, видимо, так мучилась, что ее застрелили из жалости.

4 января путешественники нашли в полной сохранности склад собачьего мяса, благодаря которому люди и оставшиеся псы смогли вернуться на базу Фрамхейм в прекрасном физическом состоянии.

Длительность переходов на обратном пути не превышала пяти-шести часов в день, за исключением спуска по леднику Хейберга. Кроме того, чтобы сберечь силы собак, через каждые тридцать километров давался дополнительный шестичасовой отдых. При таком режиме делали по пятьдесят пять километров в один день и двадцать семь на следующий, что в среднем составляет немного более сорока километров в день на последних семистах сорока километрах.

Состояние собак в течение всего пути, за несколькими исключениями, было превосходным, а когда по приезде их взвесили, оказалось, что они даже прибавили в весе!

17 января 1912 года все пятеро прибыли во Фрамхейм на двух нартах с одиннадцатью собаками, проделав за девяносто девять дней две тысячи девятьсот восемьдесят километров, со средней скоростью немного более двадцати девяти километров в день.

2. Арктические собаки

Что такое эскимосская собака с точки зрения породы? Во Франции об этом до недавних пор знали очень мало. Ездовых собак использовали в армии во время войны 1914—1918 годов, затем они почти исчезли, пока в 1937 году я не привез в Париж лучшего пса моей лучшей упряжки.

Его звали Палази; так его окрестила семья эскимосов, в которой я жил. Эта кличка, означающая «пастор», была дана за белый воротничок, окаймлявший его шею и топорщившийся в минуты гнева или страха перед возможным врагом. «Так топорщится воротничок у пастора, — говорили они, — когда он поднимается на кафедру в плохом настроении».

Палази быстро привык к парижскому лету. Кстати, надо отметить, что полярные животные, отлично защищенные от холода, так же хорошо противостоят жаре и неплохо ее переносят, между тем как тропические животные от морозов обязательно гибнут.

Палази восхищал всех жителей квартала, и особенно мясника, у которого я ежедневно покупал по целому килограмму голья.

Друзья посоветовали мне повести Палази на собачью выставку. Я сделал это, уверенный, что такой великолепный пес наверняка получит первый приз или оценку «вне конкурса».

Трижды он прошел, как в цирке, по кругу, который был образован веревками, натянутыми между столбиками. По одну сторону круга сидели судьи-эксперты, важные, как генералы, а по другую — зрители. На верхушках мачт реяли французские флаги; отовсюду свешивались разноцветные вымпелы, как 14 июля или в день праздника «Юманите».

С первого же тура я пожалел, что затесался в такую избранную, чопорную компанию. Конкуренты моего пса, на поводках, повиновались малейшей интонации в голосе своих владельцев и сознавали ответственность, лежавшую на их широких или же хрупких плечах. А Палази, привыкший тянуть нарты, знал лишь приказания, связанные с этой работой: трогал с места при крике «кра!» и останавливался как вкопанный, едва я свистну. До всего остального — всех этих «к ноге!», «куш!» — ему не было ровно никакого дела, зато он живо интересовался полом соперников. В результате, как мне стало очевидно, позорный провал. Эх, недотепа!

Когда стали объявлять итоги конкурса, я очень удивился, услыхав, что Палази присужден второй приз. Однако мое удивление перешло в негодование, когда я увидел шавку, получившую первый приз, и ее счастливую хозяйку. Это была крохотная, противная и пресмешная собачонка, у которой не разберешь, где морда, а где хвост, ибо шерсть спереди и сзади одинаково длинна. Ее владелица, дебелая дама с пышным бюстом, дрожавшим как студень, и накрашенная, как особа легкого поведения на некоторых аллеях Булонского леса, держала свою любимицу на вытянутой руке. Но лицо ее выражало такую нежность, такую радость и такое торжество, что моя ревность мигом испарилась, уступив место симпатии.

Председатель извинился за то, что первый приз не присудили моему Палази ибо члены жюри, находясь в плену у существующих критериев, не могли оценить все достоинства этого великолепного пса, который не укладывался в рамки официальной науки о собаках.

Это было в 1938 году.

Когда заглядываешь в классификацию пород, принятую в солидных собачьих клубах, то удивляешься тому, что арктические собаки там значатся под странным наименованием «тягловые». Я предпочитаю другой, тоже употребительный термин — «северная» или даже «арктическая», ибо это понятие включает и таких отличных собак, как элькхунды, явно родственные лайкам, но отнюдь не ездовые. Кроме того, все северные «тягловые» собаки если зимой и возят нарты, то летом становятся вьючными или бродячими…