Бусы из плодов шиповника - Владимир Павлович Максимов

– А почему вы решили, что речь идет обо мне? – дерзко вскинула голову Галина. И я поспешил перевести разговор в другую плоскость. Очень уж не хотелось мне сердить мою нечаянную гостью.

– Извините, сударыня, – подделываясь под ее тон, продолжил я. – Семейного фарфора нэма, – указал я глазами, на принесенные из кухни зеленые снаружи и белые внутри эмалированные кружки.

– И так сойдет. Мы же в походных условиях, – беспечно махнула рукой Галина. – А где, кстати, обещанная клубничка? – снова двусмысленно произнесла она это слово, будто искушая или подталкивая меня к чему-то…

Я принес из «кухни» пол-литровую банку клубничного варенья, подаренную мне четой Максимовых. Две маленькие ложечки, два блюдца и сухарики с изюмом в бумажном пакете.

– Да вы, я гляжу, сударь, сладкоежка, – с улыбкой произнесла Галина, когда я все это выставил на стол…

Потом мы долго (неведомо, поскольку кружек) пили чай. И говорили, говорили, словно истосковавшись по обычной, простой беседе о разных пустяках…

В какой-то момент я вдруг почувствовал потребность рассказать Галине о себе, своих близких, о своих планах на жизнь. И порою мне начинало казаться, что и Галине хочется того же самого.

– А вы когда намерены отсюда отбыть? – уже каким-то другим, более теплым и душевным, голосом спросила Галина, задумчиво глядя на меня своими рысьими, чарующими глазами. – Или всю зиму пробудете здесь, на биостанции?

– Нет, зиму я, увы, проведу на другой биостанции, на Белом море. Я ведь аспирант Ленинградского зоологического института, – представилась мне наконец возможность рассказать о себе. – И в тему моей будущей кандидатской диссертации входит, в том числе, и сравнительный анализ интенсивности газообмена пресноводных – байкальских и морских – беломорских амфипод в естественных условиях их обитания.

– А почему тогда вы сказали: «увы». Мне кажется, это все очень интересно.

– Да, интересно. Но на той широте, на мысе Картеш, где расположена биостанция Зоологического института, солнце зимой появляется только в двенадцать часов дня, а в два часа оно уже заходит. Не полярная ночь, конечно. Но тем не менее в этой почти постоянной дневной черноте чувствуешь порою такое одиночество, такое уныние, словно ты остался один на всем белом свете.

– А любимая девушка, что же, писем не пишет? Чтобы хоть как-то скрасить это ваше одиночество?

– Нет таковой, – искренне ответил я, поспешно добавив: – Вернее, до недавнего времени не было.

– Бывает, – задумчиво произнесла Галина, глядя в темное, стекло окна в торце балка. И, словно не заметив этого моего важного уточнения: «До недавнего времени», предназначенного именно ей, о чем, по-моему, совсем нетрудно было догадаться.

Но, оказывается, мое замечание все-таки не осталось незамеченным ею. Поскольку через какое-то время она, слегка улыбнувшись, спросила:

– А сейчас такая девушка, стало быть, появилась? И теперь уже есть кому писать вам письма? – явно намекая на Светлану, проговорила она.

– Да, – серьезно ответил я. – Если только вы мне в самом деле напишете.

Галина будто бы совсем не удивилась моему ответу и снова задумчиво (удивительно быстро у нее менялось настроение: от иронии до глубокой задумчивости, а потом внезапной веселости) произнесла: – Не знаю. Не уверена. Нужно ли это нам обоим. И почему именно я? – негромко спросила она. А потом совсем уж грустно продолжила: – Я вот порою думаю, что наша человеческая жизнь – это ведь не такая веселая, в общем-то, штука. Поскольку даже рождение человека – это что? Великий дар или великая печаль? Ведь, получая жизнь, мы вместе с нею автоматически получаем и смерть. Пусть и потенциальную, неизвестную, будущую. Но реальную тем не менее. А ведь для любого человека смерть – даже если неизвестно, когда она случиться, это все равно катастрофа вселенского масштаба. Потому что с тобой – для тебя умирает и весь этот видимый мир.

– Знаете, Галина, как о подобных вещах написал один наш сибирский поэт Петр Реутский: «Умереть не страшно – страшно не родиться…»

– Возможно, он прав. И, наверное, основная трагедия жизни любого человека даже не в том, что она когда-то прервется. Как нить судьбы, которую ткут для нас Мойры – эти древнегреческие богини. А в том, что мы все в ней одинаково одиноки. И единственным лекарством от одиночества является любовь. Но можно ведь и не встретить за свою единственную, такую короткую, жизнь, того человека, которого полюбишь всей душою, всем сердцем. И который – полюбит тебя. А без этого жизнь твоя будет разменяна на пустяки, на интрижки, на пятаки…

Конечно, мы оба были еще невероятно молоды (хотя тогда нам так не казалось). И юношеский максимализм жил в нас. И, не смотря на то что жизнь конечна, нам верилось в бесконечность единственной, неповторимой, дарованной небом любви…

Какое-то время мы сидели молча. А потом Галина спросила меня:

– А сколько вы еще здесь, в Котах, пробудете?

– Дня три, наверное, – ответил я. – Ну, может быть, неделю. В начале сентября из Лимнологического института, где я до этого работал, за мной должны прислать моторку. Я кое-что вывезу отсюда. Закрою балок. Съезжу на недельку, как только освобожусь, к родителям в Ангарск. А затем из Иркутска полечу в Питер. А оттуда в конце октября уже поездом, отправлюсь в Карелию, на Беломорскую биостанцию. Где планирую пробыть до нового года. А может быть, придется захватить еще и начало следующего года, если все будет идти не так гладко, как я наметил. Так что и Новый год тогда я буду встречать не дома, как планирую, – с родителями, сестрой, а потом с друзьями, а на биостанции. В обществе сильно пьющего сторожа – финна, его лаек, нескольких научных сотрудников да поварихи столовой.

– Интересно, – рассеяно проговорила Галина, будто думая при этом о чем-то другом, и так же рассеянно продолжив. – Я тоже планирую уехать отсюда в Иркутск к первому сентября, к началу учебного года. То есть через три дня.

– Значит, у нас обоих осталось только три дня до осени, – проговорил я, не ведая еще, что много лет спустя так будет называться один из моих рассказов, написанный почти через двадцать лет, после этого лета, в счастливое для меня время. И создан будет этот рассказ почти на пустой турбазе «Большой Калей», расположенной на берегу одного из заливов Ангары. Где мы с женой, нашим десятилетним сыном и тещей – добрейшей души человеком, готовящим для всех нас три раза в день еду (в основном из выловленной мной и сыном рыбы – щук, карасей), отдыхали в конце лета. Как говорится, не в сезон.