Донос мертвеца - Александр Прозоров

— Боярыня!

— Ну, чего тебе еще?

— А вторая… Тоже стреляет?

— Нет, она поет.

Подойдя к выстроившимся полукругом палаткам, Юля нырнула в желтую, извернулась внутри и высунула голову в круглый входной клапан:

— Инга, что-то ты и вправду давно не пела.

— Холодно чего-то, — поежилась та.

Зима заставила-таки певицу расстаться с коротким красным платьем и переодеться в обычное местное одеяние с огромным количеством длинных юбок, душегрейку и тулуп. Правда, на голове ее вместо положенного платка плотно сидел малахай с пушистыми беличьими хвостами над висками. Зато небольшой размер ноги позволил Инге, как и лучнице, надеть местные валенки.

— Вот именно, — поежилась Юля. — Холодно, голодно, повыть охота. У-у-у.

— Ну так поешь, чего скулить-то? — не выдержал Росин. — Каша на всех сварена.

— Не-а. Меня тут и без вас один тип покормить должен, — она перевернулась на спину зажмурилась и негромко запела:

Шумел камы-ы-ыш,Деревья гну-у-улисьИ ночка ту-у-умная была.Одна возлу-у-у-убленная параВсю ночь гуляла до у-у-у-тра.

— Ты в ритм не попадаешь, — любезно сообщила певица.

— Ну и что? Зато громко, — и Юля продолжила:

Шумел камы-ы-ыш,Деревья гну-у-улисьИ ночка ту-у-умная была.Одна возлу-у-у-убленная параВсю ночь гуляла до у-у-у-у-тра.

— Поела бы ты, Юленька, — попросил Игорь Картышев.

— Если честный, сам принесет, — улыбнулась девушка:

Шумел камы-ы-ыш,Деревья гнулисьИ ночка ту-у-умная была.Одна возлу-у-у-убленная параВсю ночь гуляла до у-у-у-у-тра.

А поутру они вставали! —

не выдержав глумления над музыкой, продолжила Инга. —

Кругом примятая трава.Да не одна трава примята,помята молодость моя!

От природы могучий, да еще хорошо поставленный в училище имени Гнесина голос в вечерней тишине прозвучал так, что казалось, разверзлось небо, и на воинский лагерь обрушился глас небесный, мелко задрожали сосны, и закружился в морозном воздухе невесть откуда посыпавшийся снег.

— Класс, — удовлетворенно кивнула лучница. — Твоим голосом, Инга, горные породы дробить можно.

— Голос как голос, — обиженно пожала плечами певица. — Ни один нормальный профессионал, между прочим, в микрофон не поет. Нет еще в мире зала, который не перекрывал бы обычный человеческий голос.

— Сейчас — это точно, — с изрядной долей ехидства согласилась Юля. — О, и вправду идет!

Побежденный в соревновании боярин, смущенно приглаживая рыжие кудри левой рукой, в правой нес большой ломоть хлеба с разложенной на нем снедью — похоже, мелко нарубленным мясом. Ноздреватая хлебная мякоть пропиталась мясным соком почти насквозь и издавала соблазнительный запах богатого застолья.

— Я, пожалуй, вылезу, — решилась Юля, сглотнув слюну.

— Вот, боярыня, — воин протянул ей угощение. — Готовить сегодня все равно уже темно.

— Ничего, поход длинный, — «утешила» его лучница и принялась за трапезу.

Правда, ела она не мясо с хлебом, как все воины, а хлеб вместе с мясом, чем опять смутила боярина — но тому отступать было некуда, и он, немного выждав, пригладил русую курчавую бороду, пощипал себя за усы и спросил:

— А муж-то твой кто?

— Муж, — чуть не подавилась лучница. — С чего ты взял, что я замужем?

— Так, — окончательно запутался боярин, — годов тебе, поди, уже двадцатый. В поход пошла. Не одна же?!

— Слыхала, Инга? — обрадовалась девушка. — Двадцатый, говорят, пошел. Бяда.

В двадцать лет она еще только бросила сборную, порвав с большим спортом раз и навсегда — но хвастаться этим эпизодом своей биографии отнюдь не собиралась.

— Так что мне по-твоему, боярин, в монастырь теперь идти?

Воин промолчал. По его мнению, именно так и следовало поступить честной девушке, которой родители до восемнадцати лет так и не нашли мужа. Если, конечно, она не хотела, чтобы вскоре о ней, как о всякой старой деве, начали расползаться дурные сплетни.

— Тебя звать-то как, кормилец?

— Варламом меня зовут, боярина Евдокима Батова сын.

— Вот и познакомились, — кивнула лучница. — Меня можешь просто Юлей звать, во мне боярской крови нет. Сам-то ты давно женат? Тоже, вроде, не мальчик?

— Рано мне еще, — покачал головой сын боярина Батова. — Не остепенился еще, двором своим еще не обзавелся.

— М-м! — возмутилась Юля набитым ртом, вскинула палец, торопливо дожевала, и только после этого выплеснула недовольство: — Мне, значит, в монастырь, а тебе еще рано?!

— Так ведь мне, — не понял сравнения боярин, — мне еще поместье у государя заслужить надобно, али еще как добыть, дом, двор поставить, хозяйство завести. Это вы, бабы, на все готовое приходите. Вам потребно только дом под руку взять, да детей мужу рожать.

— А кормить? — с этими словами Юля снова вцепилась зубами в хлеб.

— Ну, следить, чтобы готовили хорошо, — у боярина оказался совсем другой взгляд на понятие «домохозяйки».

— Вообще, в этом что-то есть, — неожиданно согласилась спортсменка. — А то мучайся потом в общаге с дитятей и одной стипендией на троих.

— А-а… — боярин Варлам задумался над услышанной фразой, пытаясь уловить ее сокровенный смысл, а лучница доела предложенное угощение и отошла в сторону, вытерла руки о снег. Когда девушка вернулась, воин протянул ей кожаную флягу, спрятанную в шитый бисером мешочек. — Испей, пока теплое.

— Сладкое, — облизнула губы Юля, возвращая флягу. — Спасибо. И чехол красивый. Кто вышивал?

— Была… знакомая, — сгреб бороду в горсть боярин. — Лихоманка забрала.

— Извини, — впервые за вечер смутилась сама спортсменка.

— Лет пять прошло… — тряхнул головой воин. — У меня просьба к тебе, боярыня Юлия. Не позорь ты меня, возьми другой откуп. К чему тебе мое кашеварство? Ни тебе поесть, ни мне покоя.

— А чего же мне тогда с тебя брать, стрелок? — развела руками лучница. — Это ты для меня сразу много желаний придумал. А мне что просить?

— Назначай, откуп боярыня, — твердо попросил сын боярина Батова. — На все согласен. Избавь…

— Ну, не знаю… — вздохнула Юля. — Ладно. Позорить тебя я и так не хотела. А откуп… Откуп потом придумаю. Согласен?

— Согласен, — с хорошо заметным облегчением кивнул воин и, снизив голос, спросил: — Скажи, боярыня, а как получается у подруги твоей так громко петь?