Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта - Владимир Корнилов

Перед началом Первой мировой войны в Донбассе были сконцентрированы 262 тысячи рабочих, преимущественно в угольной и металлургической индустрии. Будучи одним из четырех основных промышленных регионов Российской империи (помимо Петроградского, Московского и Уральского), Донецкий бассейн в начале XX века развивался наиболее динамично. Как пишет Фридгут, «всем было ясно — и внутри страны, и за рубежом, — что контроль над Донбассом мог бы стать ключом к судьбе империи»[59]. А современник тех событий Николай Скрып ник был еще более глобален в своих оценках значения региона: «Донецкий бассейн сейчас — мировой узел, ибо от него зависит судьба русской революции, судьба революции мировой»[60]. Не больше и не меньше!

Один современный украинский сайт, описывая «модную» ныне битву у Крут в январе 1918 г., написал о том, что среди шедших на Киев большевиков были «нанятые Москвой рабочие Донбасса» (почему, интересно, Москвой, если до марта 1918 г. столица России находилась в Петрограде?). Богатое воображение автора нарисовало следующую картину: «Им хотелось легкой добычи, сытой киевской доступности, а при абсолютной аполитичности и самоуверенности местной публики все эти блага земные находились в одном шаге от станции Круты. Нужно было только прийти и забрать. Никто ведь не сопротивлялся»[61]. Автор, экстраполируя те события на нынешнюю политическую ситуацию и путая все столицы, видимо, так представляет себе обстановку 1918–го: огромный город Киев, на который шли голодные, нищие шахтеры и металлурги из забытых богом Харькова или Юзовки, мечтавшие пограбить и наесться досыта. Одна беда — Киев тогда не был столицей в глазах тех, кто наступал на нее. Это был признанный духовный, исторический центр, место паломничества православных. Однако на фоне бурного развития Петрограда, Одессы или Харькова тогдашний Киев выглядел большим тихим провинциальным болотом — во всяком случае, вплоть до 1918 г., когда в оккупированный немцами Киев ринулись волны эмиграции из Москвы и Питера.

Достаточно вспомнить красочное описание дореволюционного Киева, данное свидетелем тех событий Михаилом Булгаковым: «В белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег… Киевляне — тихие, медленные и без всякой американизации. Но американской складки людей любят». А ведь с легкой руки Александра Блока в те годы именно за Донбассом закрепились названия «Новой Америки», «Русской Америки» и даже «Русской Калифорнии»[62].

Черный уголь — подземный мессия.Черный уголь — здесь царь и жених,Но не страшен, невеста, Россия,Голос каменных песен твоих!Уголь стонет, и соль забелелась,И железная воет руда…То над степью пустой загореласьМне Америки новой звезда!

Эти термины держались за промышленными регионами Донецкого и Криворожского бассейнов весьма долго. Даже в октябре 1941 г. немецкая газета «Дойче Нахрихтенблатт», описывая восток советской Украины, сообщала: «Харьков управлял шахтами и заводами Донбасса. Советы сделали Харьков городом большевистского американизма»[63].

Донецкий бассейн и окрестные промышленные районы были наиболее динамично развивающимися в годы, которые предшествовали революции. Биограф Никиты Хрущева так описывал переезд будущего советского вождя из курской деревушки в Донбасс: «275–мильный переезд из Калиновки в Юзовку был шагом в новое столетие. В возрасте 14 лет Хрущев навсегда покинул сельскую, почти средневековую жизнь в русской деревне и въехал в город, который находился в центре российской индустриальной революции»[64]. Если кто — то решит исходя из этих слов, что донбасские поселения (Юзовка тогда даже городом официально не считалась) казались передовыми исключительно по сравнению со среднерусскими деревнями, а не с украинскими, то можно привести мнение Троцкого, который определял развитие украинской жизни до 1917 года одним словом: «отсталость». И при этом четко отделял это определение от одного региона, который к моменту написания «Истории русской революции» уже официально считался частью УССР: «Несмотря на быстрое промышленное развитие Донецкого и Криворожского бассейна, Украина в целом продолжала идти позади Великороссии»[65].

Говоря об освоении Донбасса и темпах этого освоения, защитник екатеринославских евреев г-н Слиозберг писал: «Такие поселения вырастали прямо как грибы в местностях, где начинали развиваться чисто американским темпом [ну модно было тогда темпы индустриализации сравнивать с Америкой. — Авт.] новые отрасли промышленности, как, например, горная промышленность в Донецком бассейне, в Екатеринославской губернии, в Криворожском районе. Лучшим примером может служить… Юзовка… Местность быстро оживилась и получила характер селения, невиданного до того в России»[66].

Темпы роста населения в промышленных регионах Юга России зашкаливали все мыслимые показатели. В период с 1897–го по 1914 год Екатеринославская губерния была абсолютным лидером в России по приросту числа жителей — 63,5 % всего за два десятилетия! Для примера, население Киевской губернии в эти же годы выросло на 34,7 %, Петербургской — на 48,5 %, Московской — на 47,3 %[67].

Как это ни парадоксально звучит, но развитию региона способствовала Первая мировая война. Да — да, когда вся империя трещала по швам и задыхалась от нараставших финансово — экономических проблем, вызванных войной, экономика Юга России и особенно Донбасса резко набирала обороты. Так, меньшевик Цукублин на IV съезде Советов Донецко-Криворожского бассейна (того самого съезда, на котором было провозглашено создание ДКР) заявил, что вся металлургия края была «приспособлена к войне»: «Война представляла для нас чрезвычайно емкий рынок»[68]. Когда прифронтовые губернии начали пустеть ввиду массового оттока беженцев, именно эти же обстоятельства привели к тому, что промышленные районы Юга, ставшие оплотом всего военно — промышленного комплекса России, начали еще быстрее расти — ив экономическом смысле, и в демографическом.

Особенно это сказалось на Харькове, куда начали стекаться люди и даже целые предприятия из Западной России. Если еще в 1861 г. население этого города насчитывало 50 тыс. человек, то в 1917 г. там обитало уже 382 тысячи (см. диаграмму). То есть рост населения чуть больше чем за полвека составил более 600 %! К 1915 г. Харьков был восьмым городом империи по числу жителей. Значительную долю роста обеспечили беженцы, спасавшиеся в Харькове от войны. В 1917 г. их официально числилось около 50 тыс. человек. Причем немалая часть из них были беженцами из Галиции, на что стоит обратить особое внимание — в дальнейшем это обстоятельство сыграет значительную роль в украинизации Харькова и прилегавших территорий[69].

Завод ВЭК до эвакуации его из Риги в Харьков

В 1917 г. приезжие приняли самое живое участие в политической жизни региона. Особенно значительным было влияние рабочих эвакуированного туда в 1915 г. из прифронтовой Риги крупного предприятия «Всеобщей электрической компании» (ВЭК, или ВКЭ) — ныне Харьковский электромеханический завод.

Одновременно в Харьков был переведен из Варшавы крупный машиностроительный завод «Герляхи Пульст». За ними потянулась вереница более мелких фирм из Польши и Прибалтики, которые свое «западное» происхождение даже использовали для рекламы. Вот характерное для Харькова 1914–1917 гг. объявление: «"М. Буцлер и К°” — латышское предприятие, эвакуированное из Риги, — фабрика фотографических пластин и принадлежностей»[70].

Только с переездом ВЭК (всего понадобилось 1470 вагонов, чтобы перевезти все имущество промышленного гиганта тех времен) Харьков пополнился тремя тысячами прибалтийских рабочих разных национальностей (для сравнения — всего — то за десяток лет до этого в Харькове в общей сложности насчитывалось 16,7 тыс. пролетариев)[71]. Латышские рабочие ВЭК сыграли колоссальную роль в большевизации Харькова, а сам эвакуированный завод стал базой для социалистической пропаганды в крае.

Туда же, в Харьков и Донбасс, с началом Первой мировой войны эшелонами свозились военнопленные всех национальностей — немцы, чехи, словаки, галичане, венгры. Ввиду нехватки рабочих рук, вызванной массовой эвакуацией на фронт, военнопленные активно использовались на различных предприятиях, врастали в быт и общественную жизнь края. По данным Антонова — Овсеенко, на шахтах Донбасса к началу гражданской войны работали 51 тыс. австро — германских военнопленных, на сельхозработах в крае было задействовано до 38 тыс., в иных отраслях и на пунктах размещения находилось до 13 тыс. пленных[72].