Гражданская война - Влад Тарханов

свои маленькие секреты. Этот большой добродушный мужик любил жить, постоянно вляпывался в какие-то авантюры, ну не мог он жить без приключений. И вот его материал нужен был Кольцову.

— Миша. Ты же знаешь, тебе надо, так есть его у нас. Про Вшивую горку я тут нарыл. Хочешь?

— Это про дом Тутомлина?

— Про него самого. И про местные банды. Район там был тот еще.

— А что, интересно будет! Сейчас, кажется, в том особняке больница?

— Точно, больница. В общем, дам тебе материал. Только там, как минимум, на два номера будет. Или ты порежешь и всё в один впихнёшь? — в голосе Гиляровского слышалась обида. Было такое — один его материал Кольцов безбожно обкорнал. Правда, потом умудрился напечатать полностью в другом журнале, пристроил, но эпизод этот Гиляй не забыл.

— Не-не, обещать не буду, но и обрезание ради обрезания делать не буду.

— Смотри, Миша, обманешь…

И Гиляровский сжал кулак с мою голову у него кулак! В общем, с намёком он кулаком тут помахивал. Ребята в редакции заулыбались, знали же, что Дядя Гиляй маленького не обидит.

— Братья кролики, Ильфы с петровыми, а вы чем порадуете? Хватит на лаврах почивать. Выгнали О. Бендера из страны, так теперь сами рукава закатайте, мы же от вас не многого ждём, новый роман нам не подавайте, нам парочку рассказов, али вы фельетоны писать разучились? Так выпишу вам командировку в Одессу, там на Привозе такого наслушаетесь, что будет о чём писать, ась?

— Миша не перегибай, мы того и припёрлись, чтобы новый материал показать, а не твои умничанья слушать. — обиделся Ильф.

— Что-ты сегодня Михаил Бонапартович, грозен, аки царь-батюшка, страдающий запором. — добавил бочку дёгтю Петров.

«А ведь они правы, Кольцов, скинь звезд с погонов» — заметил я ему.

«Каких звёзд? Каких погонов? Пятницын, белопогонники уже в Парижах и Стамбулах» — огрызнулся в ответ Кольцов, но обороты начальственные сбавил.

А после совещания в дело включился уже я, Пятницын. Всё дело в том. что в редакцию пришёл по моему приглашению ещё один Миша — Булгаков. Выглядел он не очень. Два года назад он в третий раз женился, но денег ему хронически не хватало. И дело было не только в том, что он зарабатывал в это время мало, его пьесы снимали с постановок, в ходе обыска изъяли некоторые произведения, которые органы оценили, как антисоветские (и в этом была сермяжная правда — «Роковые яйца» и «Собачье сердце» никак просоветскими не назовешь). Дело было еще и в том, что Михаил Афанасьевич тот еще транжира, не придававшим деньгам особенное значение, точнее не так, он сразу же умудрялся потратить их, как только у него был какой-либо приход. За те же «Дни Турбиных» получил достаточно приличный гонорар, которого хватило бы надолго, умудрился растратить его за короткое время и вскоре снова сидел на мели. При этом у Булгакова были сложные отношения с вождём. Тот критиковал его, считал «не нашим», не выпускал из страны, но при этом ценил как писателя и драматурга. Известно, что он неоднократно был на спектакле «Дни Турбиных», а однажды даже вместе с детьми. По своей привычке после спектакля он разбирал его в домашнем кругу. Василий тогда и высказался, что спектакль то белогвардейский, в нём нет красных героев. На что Иосиф Виссарионович заметил, что нельзя людей красить одним цветом: тот белый, тот красный, всё в жизни намного сложнее, в каждом человеке разных красок намешано. Было и письмо Булгакова Сталину, и звонок вождя на квартиру опального писателя, в котором он посоветовал ему устроиться работать во МХАТе.

Знаю, что и Горький хлопотал за Булгакова, он написал вождю:

«Мне прислали фельетон Ходасевича о пьесе Булгакова. Ходасевича я хорошо знаю: это — типичный декадент,…преисполненный мизантропией и злобой на всех людей… Но всюду, где можно сказать неприятное людям, он умеет делать это умно. И — на мой взгляд — он прав, когда говорит, что именно советская критика сочинила из „Братьев Турбиных“ антисоветскую пьесу. Булгаков мне „не брат и не сват“, защищать его я не имею ни малейшей охоты. Но — он талантливый литератор, а таких у нас — не очень много. Нет смысла делать из них „мучеников за идею“. Врага надобно или уничтожить, или перевоспитать. В данном случае я за то, чтоб перевоспитать. Это — легко. Жалобы Булгакова сводятся к простому мотиву: жить нечем. Он зарабатывает, кажется, 200 ₽ в м-ц. Он очень просил меня устроить ему свидание с Вами. Мне кажется, это было бы полезно не только для него лично, а вообще для литераторов-„союзников“. Их необходимо вовлечь в общественную работу более глубоко».

Не смотря назаступничество Горького, дела Булгакова поправились не очень, сейчас он занимался постановкой спектаклей в качестве помощника режиссера. И как всегда, нуждался в деньгах.

— Привет, Миша! — он вошёл вальяжной походкой, бросил пальто на спинку стула, повесил на вешалку шляпу. Вот что в нём было всегда — он одевался пусть и без пижонства, но весьма элегантно. Мне тут до него было далеко. Белая кость, голубая кровь, кажется так…

— Привет, Миша! — отзеркалил ему, но без той легкой иронии, которая сквозила даже в приветствии Михаила Афанасьевича.

— Ты звал меня, и вот я у твоих ног, непотопляемый Кольцов! Мне говорили, что ты уже всё, мол, на тебе крест поставлен. Я не поверил. Скажем так, не совсем поверил. А ты всплыл. Молодец!

— Вот Миша, ты меня вроде и хвалишь, а вроде как с говном сравниваешь, которое не тонет, и как тебя понимать, морда белогвардейская?

— Да. Кольцов, вот за что тебя люблю, так за то, что за словом в карман не лезешь. Ладно, зачем звал?

— Миша, а ты не хочешь сделать несколько статей для «Огонька»?

— Неожиданное предложение. И на тему?

— На тему театральной жизни. Ты сейчас видишь ее изнутри, тебе виднее. Только мне не надо тупых разборов спектаклей, критиков у нас хватает. Ты мне что-то такое дай, чтобы душа театральной жизни была, правда жизни!

— Хм…

— Гонораром не обижу.

— Да нет, скажи, Миша… Ты рискнёшь меня печатать? Я вроде как сейчас не самый популярный писатель. Не боишься неприятностей?

— Миша, ты мне материал дай, такой, чтобы народ читал и рвал журнал друг у друга из рук! А остальное пусть тебя не волнует.

— Рисковый ты, Кольцов. — сказал Булгаков.

«Рисковая сволота ты, Пятницын» — согласился с ним Кольцов.

Дом на Набережной. Квартира Кольцова

1 декабря 1932 года

Ну, хоть с редакционными делами разобрался, и дураков там не обнаружил — пока меня не было, так и не завелись.