Информаторы - Брет Эллис

Я хихикаю — не уверен, что хихикать следовало. Зову официанта, заказываю третий «майтай». Официант быстро возвращается, и едва он ставит бокал на стол, наше молчание обрывается.

— Помнишь, как мы сюда летом приезжали? — Я пытаюсь его задобрить.

— Примерно, — просто отвечает он.

— Когда же мы последний раз все вместе собирались? — вслух размышляю я.

— Не помню вообще-то. — Он даже не задумался.

— Два года назад, кажется. В августе? — гадаю я.

— В июле.

— Точно. Точно. На Четвертое июля. — Я смеюсь. — Помнишь, как мы тогда ныряли, а мама уронила в воду фотоаппарат? — спрашиваю я, еще хихикая.

— Я только ругань помню, — невозмутимо отвечает он, глядя мне в глаза. Я смотрю на него, сколько могу, а потом вынужден отвести взгляд.

Двое педиков шепчутся, косятся на Тима и смеются.

— Пойдем в бар, — предлагаю я. Подписываю оставленный официантом чек — наверное, принес вместе с третьим «майтаем».

— Как хочешь, — говорит он и резко встает.

Я уже довольно пьян, неустойчиво ковыляю по двору, Тим идет рядом. В баре старая гавайка с гирляндой на шее и в цветастом платье играет на укелеле «Гавайскую свадебную песню». Несколько пар за столиками, а у стойки — две разодетые женщины чуть за тридцать. Я жестом подзываю Тима. Мы садимся возле женщин чуть за тридцать. Я склоняюсь к Тиму.

— Что думаешь? — шепчу я, пихая его локтем.

— О чем?

— Ну то есть — что думаешь?

— О чем? — Он смотрит раздраженно.

— Рядом с нами. Эти.

Тим глядит на женщин, его передергивает.

— А что они?

Пауза. Я в ошеломлении смотрю на Тима.

— Ты что, с девчонками не встречаешься? Это как? — по-прежнему шепчу я.

— Что?

— Тс-с. Ты на свидания ходишь? На свидания?

— Девчонки из клуба и все такое, но… — Он содрогается. — А что?

К нам подруливает бармен.

— «Майтай». — Надеюсь, язык не заплетается. — А ты, Тим? — Я хлопаю его по спине.

— Что — я?

— Чтотыбудешьпить?

— Не знаю. «Майтай», наверно. Все равно, — смущается он.

Высокая темно-рыжая женщина улыбается нам.

— Шансы ничего себе. — Я толкаю Тима локтем. — Шансы вполне себе ничего.

— Какие шансы? О чем ты?

— Смотри. — Облокотившись на стойку, я поворачиваюсь к женщинам.

— Ну, дамы, что вы сегодня пьете?

Высокая улыбается, поднимает заиндевевший розовый бокал и отвечает:

— «Пэхохо».

— «Пэхохо»? — ухмыляюсь я.

— Да, — подтверждает она. — Очень вкусно.

— Невероятно, — бормочет Тим.

— Бармен, простите, э… — Я смотрю на улыбчивого седого гавайца — он приносит нам «майтай», и я наконец вижу табличку у него на груди. — Хики, может, принесете двум прекрасным дамам еще… — Я оборачиваюсь к ней, по-прежнему ухмыляясь.

— «Пэхохо», — похотливо улыбается она.

— «Пэхохо», — сообщаю я Хики.

— Да, сэр, очень хорошо. — И Хики удаляется.

— Ну, вы обе… похоже, вы на пляже сегодня были, приняли солнышка? Откуда вы? — спрашиваю я одну из них.

Та, что говорит, отпивает из своего бокала.

— Я Патти, это Дарлин, мы из Чикаго.

— Чикаго? — я наклоняюсь ближе. — Так?

— Так, — говорит Патти. — А вы откуда?

— Мы из Лос-Анджелеса. — Мой голос почти тонет в жужжании блендера.

— О, Лос-Анджелес? — переспрашивает Дарлин, оглядывая нас.

— Точно. Я Лес Прайс, а это мой сын Тим. — Я показываю на него, будто он на витрине, и Тим опускает голову. — Он… э… немного застенчив.

— Привет, Тим, — осторожно говорит Патти.

— Поздоровайся, Тим, — говорю я. Тим вежливо улыбается.

— Он учится в Южнокалифорнийском универе, — говорю я, точно это все объясняет.

Женщина с гавайской гитарой запевает «Конечно же, ты»[27], и я, оказывается, раскачиваюсь в такт.

— У меня племянница в Лос-Анджелесе. — Дарлин слегка разволновалась. — В Пеппердайне учится. Слыхал про Пеппердайн? — спрашивает она Тима.

— Да, — кивает он, глядя в бокал.

— Норма Перри зовут. Слыхал про Норму Перри? Второкурсница? — Дарлин отпивает «Пэхохо». — Из Пеппердайна?

Тим качает головой, все так же остекленело глядя в бокал.

— Нет, я… ну… боюсь… ну… нет…

Мы трое разглядываем Тима, словно он — тупое экзотическое животное, и нас больше, чем следовало, потрясает его редкостная невразумительность. Он все покачивает головой, и мне требуется громадное усилие воли, чтобы отвернуться.

— Ну, дамы, и долго вы здесь пробудете? — Я делаю большой глоток «майтая».

— До воскресенья, — отвечает Патти. У нее на запястье столько нефрита — удивительно, как она бокал поднимает. — А вы?

— До субботы, Патти, — отвечаю я.

— Мило. Вы вдвоем?

— Точно, — я добродушно смотрю на Тима.

— Мило, Дарлин, правда? — спрашивает Патти, тоже глядя на Тима.

Дарлин кивает.

— Отец — сын. Мило. — Она жадно допивает коктейль и тут же берется за следующий, который ставит перед ней Хики.

— Ну, надеюсь, я не слишком потороплю события, если задам вопрос, — начинаю я, склоняясь к Патти. От нее воняет гарденией.

— Разумеется, нет, Лес, — отвечает она. Дарлин выжидательно хихикает.

— Господи, — бормочет Тим, отпивая наконец из своего бокала. Я игнорирую ублюдка.

— Так что? — спрашивает Дарлин. — Лес?

— А вы, дамы, тут с кем? — спрашиваю я со смешком.

— Ну все, — говорит Тим, слезая со стула.

— Мы одни, — говорит Патти, глядя на Дарлин.

— Одни-одинешеньки, — прибавляет та.

— Можно мне ключ от номера? — Тим протягивает руку.

— Ты куда? — Я слегка трезвею.

— В номер. А ты думал куда? Господи.

— Ты ведь даже не допил. — Я тычу в «майтай».

— Я не хочу допивать, — невозмутимо отвечает он.

— Почему? — Я повышаю голос.

— Если он не хочет, я допью, — смеется Дарлин.

— Дай мне ключ, и все, — раздраженно говорит Тим.

— Ну, я с тобой, — говорю я.

— Нет-нет-нет, ты останься, пообщайся с Патти и Марлен.

— Дарлин, милый, — из-за моей спины поправляет Дарлин.

— Все равно. — Тим стоит, рука протянута.

Лезу в карман за ключом, отдаю ему.

— Только ты меня впусти, — предупреждаю я

— Спасибо, — он отодвигается. — Дарлин, Патти, мне было… ну… э… Увидимся. — И выходит из бара.

— Что с ним такое, Лес? — Улыбка сползает с лица Патти.

— В школе не все гладко, — пьяно отвечаю я. Беру «майтай», подношу к губам, не пью. — С матерью.

Я поднимаю Тима рано и сообщаю, что перед завтраком мы сыграем в теннис. Он сразу встает, не протестует, долго торчит в душе. Мы договариваемся встретиться на корте. Он приходит через пятнадцать-двадцать минут, и я решаю, что надо бы разогреться, поколотить по мячу. Я подаю, бью по мячу. Он мажет. Подаю снова, сильнее. Он и не пробует отбить, лишь пригибается. Снова подаю. Он мажет. Ни слова не говорит. Я снова подаю. Он отбивает, мыча от усилия, ярко-желтый мяч сияющим снарядом врезается в меня. Тим спотыкается.

— Не так круто, папа.

— Круто? Ты считаешь, это круто?

— Ну… вообще-то да.

Я снова подаю.

Он ни слова не говорит. Я выигрываю все четыре сета и стараюсь проявить сочувствие.

— Ах ты черт. Что-то теряешь, что-то находишь.

— Еще бы, — говорит Тим.

На пляже почему-то лучше. Океан нас успокаивает, песок утешает. Мы друг с другом любезны. Лежим рядышком в шезлонгах под двумя низкими, раскидистыми пальмами. Тим в наушниках читает Стивена Кинга — покетбук из сувенирного киоска в вестибюле. Я читаю «Гавайи», то и дело поднимаю глаза, впитываю солнечное тепло, песчаный жар, запах соли, рома и масла для загара. Мимо дефилирует Дарлин, машет. Я тоже машу. Тим смотрит поверх темных очков.

— Ты вчера был с ними довольно груб, — замечаю я.

Тим еле пожимает плечами и прячется за стеклами. Не уверен, слышал ли он меня, он же в наушниках, но хоть осознал, что я произношу слова. Не поймешь, чего он хочет. Смотришь на Тима, и тебя словно обдает волнами неуверенности, отсутствия цели, задачи, будто перед тобой человек, который совсем не имеет значения. Стараясь из-за этого не дергаться, думаю о тихом море, о воздухе. Два педика в узеньких плавках плетутся мимо, садятся у пляжного бара. Тим тянется за маслом для загара. Я кидаю ему бутыль. Он втирает масло в загорелые широкие плечи, потом откидывается, вытирает руки о мускулистые икры. От мелких букв болят глаза. Я моргаю раз, другой, прошу Тима принести еще выпить, «майтай» какой-нибудь или ром с колой. Тим не слышит. Я хлопаю его по руке. Он внезапно дергается, выключает музыку. Плеер падает на песок.

— Черт. — Он подбирает, смотрит, нет ли песка или царапин. Удовлетворенный, надевает плеер на шею. — Что?

— Может, принесешь отцу и себе выпить?

Он вздыхает, поднимается.

— Что ты будешь?

— Ром с колой.

— О'кей. — Он натягивает университетскую рубашку, бредет к бару.