Повести и рассказы - Александр Вельтман

Все эти достоинства могут привлечь и дружбу, и любовь на свою сторону.

В несколько дней воды Карлсбада приносят свою пользу. Ротмистр уже со всеми знаком; у него уже полна комната военно-раненой молодежи; он уже может владеть рукой, метать направо и налево, записывать, списывать и отписывать.

Время летит, пробки летят; кипит молодость, кипит и шампанское. О, девы, девы! женщины, женщины!., смотрите на эту молодежь, смотрите на эти 52 листа, которые означали у древних число недель в году, а 364, число очков всех карт, – число дней в году. Посмотрите, как каждый юноша и муж заботится, чтоб ему рутировала дама, с какою надеждою гнет он ее на пэ, и в душе и на столе транспорт! Но вот «ander Stück manier!»[12] поносит он свою даму, рвет на части, бросает под стол, встает из-за стола и идет мучить своими ласками первую встречную сусанхен; тщетно кричит она: Lassen Sie mich, herr Oberster![13]

Однажды в общей зале Золотого щита, где ежедневно готов список 200 блюдам для наблюдающих строгую диету, где есть и Мельникер, и Унгер, и Рейн, и шампаниер-вейн, кроме сладкой, соленой, кислой и горькой воды, где для моциону есть бильярд и карты, кости и фортунка, и триктрак, и просто шашки, а для услаждения слуха – и слепые, и зрячие музыканты, и оркестр, и оркестрино…, Г…ъ, окруженный понтерами, резал штос; ему не везло счастие, его оборвали; молчаливо он отирал пот с лица, брал новую талию, рвал вдребезги старую, и стакан каролину стоял подле него, забытый…

Банк сорван. Г…ъ вынимает кошелек, высыпает на стол сто червонцев; это все, чем он может жертвовать.

Он уже прорезал талию, понтеры протрещали колодами, выдергивают по карте.

– Ва-банк! – раздался голос в угле стола. Ротмистр вздрогнул, взглянул на нового понтера. Это был молодой человек; лицо его было болезненно; густые, черные бакенбарды и навислые усы еще более придавали ему бледности. Он был в казакине, в чекчирах с широким малиновым лампасом.

Бросив кошелек на стол, он повторил:

– Ва-банк! Дама!

Г…ъ взглянул на него и продолжал всматриваться.

– Извольте снять, – произнес наконец он не равнодушно, положив на стол колоду.

Молодой человек снял.

Г…ъ берет колоду, обертывает очками кверху, скидывает попарно карты…

– Дама убита! – вскрикивают все понтеры в один голос.

– Баста! – говорит Г…ъ, дометав талию и загребая выигрышные червонцы.

«Это горяченький новичок, – думает он, – надо с ним покороче познакомиться».

– Не в добрый час поставили вы решительную карту.

– Да, – отвечал молодой человек, – мне не везет счастье.

– Несчастье в картах, счастье в любви!

– Этому я не верю… может быть, вы на себе испытали.

– Карты мне не везут!

– А любовь?

– Любовь? ну, в ней трудно проиграться тому, кто не ставит целого сердца на одну карту.

Молодой человек промолчал.

– Встречался ли где я с вами или у вас есть родные, – продолжал Г…ъ, – только что-то мне знакомо лицо ваше.

– Может быть, – сказал молодой человек, отворотясь к окну.

– Вы, верно, еще недавно здесь? – продолжал Г…ъ?

– Вчера приехал.

– В отпуску?

– Нет, в отставке, служил в Мамоновском полку.

– Если у вас здесь мало знакомых, то очень рад буду, если не откажетесь разделять со мною время. Вы где остановились?

– Под вывескою Три звезды.

– Поближе к водам!.. Вы, верно, туда идете теперь? И я иду прогуливаться, нам путь один; а я, между тем, вам как новому приезжему покажу, на что стоит обратить внимание в Карлсбаде. Вот, например, это «шёне[14] Кристинхен»!

– Lassen Sie mich, Kapitain![15] – вскричала молоденькая Кристинхен, служанка хозяйская, попавшаяся навстречу на лестнице и вырываясь из рук ротмистра.

Молодой человек, еще неопытный, как дева вспыхнул, потупил глаза; казалось, что это был первый урок в науке, для него новой.

Г…ъ взял его под руку; вышли на бульвар.

– Вы говорите по-немецки?

– Ни слова.

– Жаль! Русскому офицеру, знающему немецкий язык, здесь раздолье. Мне кажется, что женщины всего земного шара имеют какую-то особенную наклонность к русским… Ну, а здесь на водах необходимо волокитство; оно полирует кровь… Сегодня, кажется, все звезды на небе!.. Посмотрите! это больные! Верно, много опорожнено бокалов шампанского за их здоровье!.. За чье же здоровье они приехали сюда пить воду?.. А! вот и она!.. Как нравится вам это личико под голубой шляпкой?., прелесть!

– Хороша.

– Только-то? Вы, верно, уже влюблены? Это равнодушие мне обидно. Но я все-таки рад, что и вы не будете в числе моих соперников… Я с ними разделываюсь á coup sûr.[16]

Дамы приблизились. Ротмистр бросил значительный взгляд на девушку в голубой шляпке; взгляд девушки был еще значительнее. Молодой человек заметил это.

– Совершенство! – вскричал Г…ъ, когда прошли дамы, – и еще лучше то, что не она, а ее маминька сожжет себя 165-градусным спруделем, потому что, по-моему, нет ничего хуже залеченной женщины. То ли дело цветок, не тронутый хроническою меланхолиею, в который не влито еще медицинского здоровья. Что толку в превращении розы в лилию!..

– А если любовь заботится об этом превращении?

– Все равно! О, да вы мечтатель, заразились вздохами. Стыдно! Ну, женщине, существу архичувствительному, дело другое, а молодому человеку вянуть от любви… Зайдемте кстати на почту; ко мне должны быть письма из полка… Потом опять на бульвар, а потом ко мне, если угодно, на русский чай…

Они подошли к окошку, где выдают письма. Ротмистр объявил свое имя, ему подали письмо.

– Ба! – вскричал он, ломая печать, – знакомая рука!.. Запоздалое, сладкое известие от 12 июня 1812 года! О, это любопытно! Пойдемте в аллею, присядемте. Кстати, вы, кажется, устали; слабость заметна по вашему лицу.

Они пошли в аллею, сели.

Г…ъ пробежал письмо и захохотал.

– Ну, скажите, пожалоста, будьте судьей. Еще в исходе 11-го года стоял я, со взводом, в селе одного бригадира, чудака старого покроя, у которого была дочь. Тогда я был еще моложе, ветренее, влюбился в девушку. За взаимностию дела не стало. Старику нельзя было и думать отдать свою дочь за меня, потому что у меня ничего не было за душой, кроме моего почтения. Я готов был увезти ее – не решилась: как можно без папинькиной воли выйти замуж! А между тем молодость не рассуждает о последствиях. Уезжая, я поклялся всем, на чем свет стоит, и в беспредельной любви, и вечной верности; поклялся писать, дослужиться до бригадирского чина и тогда формально требовать руки ее. Перед началом войны я и писал; но открылась война – не до любви. В Германии, во Франции, победы; красавиц бездна, одна другой лучше, одна другой огненнее, победа за победой, а перед победителями все кладет оружие; и вот – прошли три года, и вот – письмо от моей милой Эротиды отыскало меня на краю света, да опоздала! Уведомляет, что она свободна, что папинька умер, что она ждет меня вручить мне свою руку… Опоздала! Нет, через три года я рисковать прогонами не буду. С тех пор много воды ушло, а девушки ждать женихов не любят, да и притом же, признаться, писать не умеет…

«Милой, дражающий друг, я слабодна, папинька… ах! не магу праизнести, сердце абливается кровию…» Прекрасный слог! Наставила ахов и охов! Терпеть не могу этой чувствительности! То ли дело…

Тут ротмистр вынул из бокового кармана записную книжку, из книжки вынул записочку.

– Прочтите.

– Извините, я не понимаю по-французски.

Ну, я сам прочитаю и переведу вам: Monsieur, je tiens trop à votre estime, т. е. Милостивый государь, я держусь очень к вашему уважению… pour n'avoir pas montré à ma mère dans une circonstance aussi importante pour la réputation d'une jeune personne, la lettre que vous venez de me fair l'honneur de m'écrire… т. е., что не показала маминьке в таком важном случае, для репутации молодой особы, письмо, которое вы сделали честь мне писать… oserai – je vous avouer, monsieur, que je ne laissais pas de redouter son sentiment sur vos propositions… т. е. осмелюсь ли признаться что я боялась ее чувств на ваши пропозиции… Et n'est-ce pas assez vous fair entendre que mon coeur partage tous vos projets, – Adeline… т. е. и не довольно ли, чтоб дать вам слышать чрез сие, что мое сердце делит все ваши прожекты!

– Вот истинное женское мужество и доверенность полная! Такое сердце стоит похитить из объятий родительских.

– Да, это правда, – отвечал молодой человек с негодованием, – предпочтение ваше имеет законные причины… Синица в руках лучше журавля в небе… Однако ж мне нужно сходить теперь в контору и взять билет на воды… Извините меня, я вас оставлю…

Г…ъ пустился по бульвару, потерялся в толпе, а молодой человек пошел стороной бульвара. Он видел, однако же, как ротмистр мелькал около голубой шляпки; видел, как он отправился домой, а дамы с бульвара перешли улицу Ней-Визе и вошли в угольный дом.