Страсти по принцессе - Александр Бушков

Правда, из-за великанской хламиды должного эффекта не получилось — видно было, как мелькнула по комнате смазанная синяя полоса.

— Теряешь хватку, — сказал Сварог. — Тебя было видно.

— Тебя бы закутать в такой балахон… Иди поплавай. В кои-то веки после походной любви под плащом — такая роскошь и все условия…

Отправляясь купаться, он украдкой, пока Мара отвернулась, сцапал со стола приключения Федера, но только в ванной обнаружил, что промахнулся и, не глядя, сунул под камзол бювар с навигаторскими бумагами. Ничего не поделаешь. Со вздохом он улегся в огромную мелкую ванну, синюю в светло-зеленых узорах, пустил воду, тоненькую струйку пенистого шампуня из особого краника, еще струйку — какого-то зеленого эликсира, приятно пахнущего хвоей. Подумал, что жить в Хелльстаде можно, хмыкнул, закурил и свободной рукой принялся перебирать бумаги, положив бювар на удобную фарфоровую полочку, присобаченную к ванне ради вящего комфорта.

Там оказалось служебное удостоверение штандарт-навигатора в роскошном оформлении и солидном исполнении — в синей замшевой обложке, с обилием печатей, секреток, штампов и кодов. Судя по фотографии, флотский чин был немногим старше Сварога, но пост, судя по тексту, занимал серьезный — начальник отдела штаба Полночного Флота. Цветные фотографии запечатлели самого Горонеро и его коллег-приятелей в такой же форме — то напыщенно-вальяжных на палубе и у пирса, на фоне громадных орудийных башен, гроздьев разнообразнейших антенн, подводных лодок и остроносых ракет, то хмельных, веселых за столом в обществе симпатичных девиц. Несколько снимков военных кораблей, полным ходом идущих в открытом море. Фотография светловолосой, черноглазой красотки в крохотном золотистом купальнике, безмятежно лежавшей на залитом солнцем пляже. Рядом сидит, вывалив розовый язык, потешная ушастая собака, серая в черную крапинку. Красотка нарисовала на песке якорь и весело улыбается — конечно же, о войне ни слуху, ни духу, все веселы и беззаботны, все живы пока… На обороте аккуратная надпись: «Мы с Дуфи бросаем якорь здесь. Ждем. А.». Несколько бланков с грифом Полночного Флота и базы «Стагар», покрытых сущей абракадаброй из цифири и странных значков — как бы не ошибиться, но это может иметь прямое отношение к навигации…

Очень уж похоже на перечни координат. Две глянцевые картонки с кодами и цветными полосками — должно быть, пропуска, довесок к удостоверению. Одна украшена силуэтом надводного корабля, другая — подводной лодки. И повсюду, на каждом документе, на каждом бланке, эмблема-крест: горизонтально, рукоятями к центру — два меча, вертикально, проушинами к центру — два якоря, и крест этот посередине скреплен кругом, вернее, змеей со странной головой, глотающей собственный хвост.

Прошлой жизнью, уже забытой, казалось бы, цивилизацией дохнуло на Сварога, и он ощутил легкий, едва заметный укол ностальгии. Вспомнил ненароком свою службу в славных советских ВДВ, запахи масла и перегретого металла, трескотню «калашей» и тяжелое бабаханье зениток…

Помотал головой. Нечего тосковать о покинутой Земле. У него, Сварога, как выяснилось, иная судьба — в иных мирах и ином времени. Вернемся в реальность.

Итак, до Шторма на Таларе существовали великолепно оснащенные военные флоты, знавшие толк в бюрократии, — вот и все наблюдения.

Длинный розовый конверт, адресованный на базу «Стагар» штандарт-навигатору Горонеро, Сварог оставил напоследок и взялся за него, лишь убедившись, что бювар опустел.

«Тогир, милый! Я боюсь, чем дальше, тем больше, и, что страшнее всего, что самое скверное, я прекрасно знаю, чего боюсь. Поэтому письмо пойдет не почтой — ты сам постарался просветить насчет ваших хитроумных цензурных аппаратов. Спасибо, наука пошла впрок… По счастью, здесь оказалась Донайра с „Рагнарока“, она и передаст. Уж она-то, надеюсь, не стукачка. Хоть ты и объяснял с важным видом, что в стукачи вы вербуете только таких, о ком никогда и не подумаешь… Все равно. Если она и стукачка, письмо в любом случае попадет к тебе. Тогир, ЭТО приближается.

Это будет не простая война. Шар заволакивает кровавая пена, мне даже не нужно к нему подходить, он вспыхивает сам, и это страшнее всего. Я проверяла трижды — с шаром, с кольцом в хрустальной вазе, с облаками.

Результат неизменен. Я боюсь даже представить, что ждет Талар. Очертания континентов в шаре меняются, искажаются самым диким образом. Это не война, даже атомная, это хуже — глобальная катастрофа, ужас, совершеннейшее небытие! Вот уже три дня не хожу на пляж — Маска Смерти на лице каждого встречного, видеть это невыносимо. Между прочим, некоторые начинают держаться странно и уезжают вдруг, хотя вовсе не собирались. Подозреваю, это тоже Керуани — мы ведь сплошь и рядом не знаем друг друга, не спросишь же открыто… Облака даже не красные, Тогир, — они черные!

Понимаешь? Уж тебе-то следовало бы знать, что магия никогда не обманывает.

Она полна символов, верно, однако символы, в отличие от слов, двойного толкования не допускают. Мы все обречены! Обречены, Тогир! И не надо напоминать о присяге, о гербе — мой герб не моложе твоего. Это вовсе не будет дезертирством, какое тут дезертирство, если обречены все воюющие стороны, если не будет ни победителей, ни побежденных? Если вообще не будет выживших? Ты не изменишь своим и не сыграешь на руку противнику, потому что не останется ни своих, ни врагов. К тому же… Я не верю, что Изначальные мертвы. Для этого они были слишком коварны. Они спят… или уже проснулись? А то и не все спали… И мы расплатимся за предков-завоевателей, мы не так уж и виноваты, вовсе мы не виноваты, разве в том, что родились, — но суда с адвокатами у нас не будет, и это наши предки сжигали Девейн-Горт… И никто не предоставит нам последнего слова, нас вообще не будут слушать. Нас уже нет, Тогир. Я избегаю зеркал, чтобы не увидеть Маску Смерти у себя на лице. И по той же причине убрала твои фотографии. Но хочу верить, что мы спасемся. И верю, что Древние Дороги не лгут. Милый, любимый, единственный, самый лучший, желанный мой! Мое небо, мое сердце! Если ты меня любишь, беги! Времени нет!»

Остальное — уже другими чернилами. И почерк из аккуратного, мелкого стал размашистым, почти неразборчивым, словно писали в страшной спешке или не помня себя от волнения:

«Только что умер Дуфи. Форброны чувствуют беду, ты сам прекрасно знаешь древнюю историю наших псов… Когда молодой здоровый форброн умирает так, как умер Дуфи, это может означать только одно. Он лизал мне руки, просил прощения, что бросает меня, но этого знания, такого ужаса он вынести не смог. Тогир, это конец. Я больше не могу умолять — нет сил. Но время еще есть. Возможно, Белой Тревоге еще будут предшествовать Синяя с Красной. Или одна Красная. Магия таких тонкостей не улавливает и не передает — но она беспощадно предсказывает итог. Так вот, я задержусь ровно настолько, чтобы похоронить Дуфи. А дальше — Древние Дороги. Уж лучше они. Назови меня дрянью, подлой, но я спешу уйти из этого мира, пока он играет всеми красками, пока он незыблем и беспечен, как встарь, хочу его запомнить именно таким, чтобы не покидать бегством дымящиеся развалины. Довольно с меня и последних открытий. Словом, самое позднее через час я уже буду на Древней Дороге. Вероятнее всего, Мерцающая Корчма или Овраг. Нам трудно будет отыскать друг друга — если хотя бы половина россказней о Древних Дорогах верна. Зато известно совершенно точно: туда нет доступа Изначальным, а все другое несущественно. Остается надежда — и некая определенность. На всякий случай напишу еще раз все заклинания. Я ухожу — и жду тебя. До встречи. Анелла».