Торжество Ваала - Всеволод Крестовский

По возвращении вечером к себе домой, наедине сама с собою, она стала разбираться в своих впечатлениях нынешнего дня. Ей живо чувствовалось, что в семье священника к ней отнеслись хорошо. Несмотря на то, что она для этой семьи совсем посторонний и почти неизвестный человек, с нею не стеснялись особыми церемониями, и никакой натянутости по отношению к себе Тамара в этих людях не заметила. Обыкновенная жизнь их и взаимные отношения продолжали и в ее присутствии идти своим обычным порядком, и это служило ей лучшим знаком того, что на нее сразу взглянули здесь просто, без затей и без предубеждения, как на ближайшую свою соседку, почти как на нового члена своей собственной семьи, от которого нечего замыкаться в своем внутреннем мире и домашнем быте, так как, все равно, ни этого мира, ни этого быта, ни характера повседневной своей жизни и отношений к миру окружающему от нее не скроешь: не сегодня — завтра она их, все равно, и сама узнает. Не на один же день они познакомились, — ближайшая, почти совместная жизнь их будет продолжаться не неделю, не месяц, может, и не один даже год, — стало быть, чего же тут стеснять человека излишними церемониями и самим ради него стесняться в своих порядках и привычках! Ей были даже рады, как новому, свежему человеку, с которым можно будет хоть лишнее слово перемолвить, среди однообразной деревенской скуки.

IV. С КРЕСТЬЯНСКИМИ МАТКАМИ

На следующее утро Тамару разбудил говор нескольких детских голосов под ее окнами. Окончив свой утренний туалет, она вышла на крылечко и здесь, к удивлению своему, увидела трех женщин да штук шесть ребятишек, от семи до тринадцатилетнего возраста. Женщины оказались крестьянскими «матками», которые привели «в учебу» своих детей, узнав, что к ним на село прислали новую учительницу; а те мальчики, что постарше, сами пришли, проведав о ее приезде. У каждой из трех женщин было в руках какое-нибудь «поклонное» для учительницы: у одной десяток свежих яиц, у другой моток суровых ниток и свежий медовый сот на тарелке, а у третьей даже живой петух, который никак не желал сидеть спокойно у нее на руках и все порывался как ни на есть выскользнуть из них на свободу. Все три матки сразу приступили к учительнице со своими поклонами и приношениями: прийми-де, голубушка, дары наши крестьянские, это тебе от нас, от маток, поклонное за учебу, для тово чтобы ты до ребяток наших ласкова была, в книжку читать научила бы, уму-разуму наставила.

Тамара попыталась было отказаться от поклонного, но матки и слышать не хотели об отказе.

— Нет, уж, желанная, не брезгуй!.. Как можно!.. Не обиждай ты нас… Это нам за большую обиду будет, потому как мы от всего сердца, чем богати… Ты не сумлевайся, это уж так завсягды положение у нас такое, — без поклонного нельзя.

Нечего делать, пришлось подчиниться обычаю и принять приношения.

— Только что ж я с петухом делать буду? — спросила девушка, очутясь вдруг в большом затруднении с живою птицею в руках, которая продолжала громко и энергично протестовать против своего плена.

— А ничего, милая, пущай его погуляет, — уговаривали ее бабы, — другие матки придут, может, курочками поклонятся, хозяйство будет.

«Ах, хозяйство?!. В самом деле, у меня вдруг свое хозяйство будет, это прелестно!»— весело подумалось Тамаре.

— Которые же тут ваши детки? — спросила она, оглядывая обступивших ее ребятишек.

Матки указали, каждая на своего мальчика. Оказалось, что двум из них по семи, а третьему всего только шесть лет. Относительно этого последнего учительница выразила сомнение — не слишком ли рано сажать его за грамоту, больно мал еще, да и остальные двое тоже не велики, — погодить бы лучше.

— И, что ты, голубушка! Чего там малы?! Куда годить-то? — вступились за всех трех все матки разом. — Нечем дома-то баловаться, пущай лучше в школу ходят: скорее кончат учебу. А то постарше станут, тогда уж не до учения, недосужно будет. Ты уж так приснорови, родная, чтоб ко Святой покончить с ними.

Тамара, однако, усомнилась, чтобы можно было таких маленьких обучить всему, что следует, в столь короткий срок, когда на обучение в сельской школе обыкновенно полагается от двух до трех лет.

Но бабы этим не убедились.

— Зачем так много? — возразили они. — Нам много не надо, умели бы только во всякой книжке разобрать да по родителям Псалтырь почитать, и за то спасибо! С нас и того довольно! Куда нам столько ученья! — Им ведь не в попы идти, а был бы только билет на льготу.

Тамара сначала не поняла было, о каком это билете речь, но из дальнейших объяснений оказалось, что матки подразумевают билет на право льготы по 4-му разряду в общевоинской повинности. Пришлось растолковать им, что для этого мальчикам необходимо окончить полный курс сельской школы и выдержать экзамен в комиссии.

Мать шестилетнего мальчугана, — нечего делать, — согласилась, что ежели нельзя иначе, пущай кончает, — все же по девятому годку, значит, освободится, и то хлеб!

— Но ведь до жребия пройдет для него еще целых одиннадцать лет, — возразила Тамара, — Ведь за такой долгий срок он, пожалуй, перезабудет все, чему учился.

— Это ничего! — хором принялись уверять ее все бабы. — Пущай его забудет, лишь бы билет!.. Расчет ведь тоже, шесть ли лет тянуть солдатску лямку, аль четыре года, сама рассуди… Другие тоже забывают, да ничего, сходит, — это уж мы знаем.

Нечего делать, пришлось и тут уступить настойчивым просьбам.

— Ну-с, как же вас зовут? — ласково обратилась учительница к младшему из мальчиков.

— Нас-то? — подхватила его матка, — Агафьей, матушка, Агафьей, а ее Матреной, — кивнула она на соседку.

— А меня Марьей звать, — откликнулась третья. — Телушкиных Марья, значит.

Тамаре совестно стало в душе и смешно на самое себя, что она к шестилетнему ребенку обратилась вдруг на «вы». Уразумев из наивного ответа непонявших ее маток всю ненужность и фальшь и всю чуждость их быту подобных «цивических» обращений, она дала себе слово — впредь никогда не употреблять «вы» с учениками.

— Ну, что ж, очень рада, приступим к учению, хоть завтра, — сказала она, стараясь поскорее отделаться этим от собственного смущения, вызванного своею же маленькою неловкостью.

Но тут одна из маток обратилась к ней с совсем неожиданною просьбой, рассказать им, как и чему именно думает она учить их ребятишек. Та с улыбкой ответила, что это уже ее дело.

— Нет, ты, голубушка, не обиждайся, это мы не зря пытаем, — ласково заметила ей, в оправдание свое, одна из женщин. — Мужик-от мой наказывал просить, чтоб ты Ванюшку-то нашего спервоначалу по церковному обучила.

— Да уж и мово тоже! — поклонилась в пояс Телушкина Марья. — И мой хозяин тоже, значит, просит: пущай, мол, песням да побаскам не учит, этому ребята и сами научатся, а пусть, говорит, настоящему делу учит, — крестному знамению, да молитвам, да по святцам святых разбирать, какой день какого святого, — вот!

— Это уж-чего чудесней бы! — умильно согласилась и третья матка. — А то у нас допрежь тебя был уже такой учитель… Как ни идешь, бывало, мимо, остановишься послухать, — все-то у них там песни да припевки!.. Сказки да побаски, бывало, учат, а воскресной молитвы не знают.

— Какое уж это ученье! — осудили «систему песенок» и остальные бабы. — Чтоб уж воскресной-то не знать — самое последнее дело! Грех один, а не ученье!

Но Тамара и сама не знала, что это за «воскресная молитва» такая, или, по крайней мере, что именно подразумевают они под нею? Совестно было признаться, а спросить все-таки надо, хотя бы во избежание недоразумений на будущее время. Оказалось, что это «Да воскреснет Бог», — и она обещала маткам, что в свое время школа всему научит ребят, что следует знать добрым христианам.

— То-то, голубка, пожалуйста! — снова принялись кланяться ей бабы. — А главное, чтобы билет-то выправить им… на льготу-то. А уж мы тебе за то во как благодарствовать будем! По весне опять с поклонным придем, хслстов принесем.

Остальные мальчики оказались уже не новичками: они отбыли в школе прошлую зиму и заявили, что читать и даже писать еще не разучились за лето и хотят продолжать ученье. Но едва Тамара разговорилась с ними, как сзади побежал к ним какой-то мужик и, с налету, прямо цап одного из них за шиворот!

— Ты это что, пострел, а?.. Из дому сбег?.. В школу тебе, а?.. Дома работы полны руки, а ты в школу?! Сестренку в зыбке покачать некому, а тебе шалберить!? Я те дам!.. Я те покажу школу!.. Пшел домой, паршивец!

Двенадцатилетний мальчик и опомниться не успел, как родитель оттаскал его за вихры и погнал перед собою до дому, продолжая по пути накладывать ему по загривку.

Тамару до такой степени поразила эта неожиданная сцена, что она не нашлась даже, что сказать, а не то чтобы вступиться за мальчика. Но случай этот самым наглядным образом объяснил ей. почему крестьянские матки торопятся приводить своих реоят в школу такими еще малыми: и билетом на льготу заручиться-то им хочется, и помощник по домашней работе нужен в семье, между тем как школа отрывает его от дому.