На волосок от гибели - Тимоте де Фомбель

Во сне он встречался с Лео, но не мог его узнать. Тот виделся ему сгорбленным старичком в коротких детских штанишках и шапочке, который смотрел на него со знакомой заговорщицкой улыбкой, щербатой из-за сломанного переднего зуба. Тоби боялся этого страшного сна.

Сидя на берегу озера, он все больше погружался в прошлое. Ему так хотелось побродить по их прежнему дому на Вершине! Дом так и назывался — Верхушка. Садик у них был маленький, но аккуратный, с двумя чисто выметенными дорожками. В глубине сада скрывался небольшой сучок, полый внутри. Тоби не разрешали к нему приближаться. Сучок нависал над пустотой — для взрослого узковат, но маленький мальчик мог легко пролезть в дупло. Однажды он так и сделал — хорошо, что отец вовремя поймал его за ногу. Падая, Тоби рассек себе край щеки. Вот откуда у него шрам возле рта.

Прежде ему бывало тоскливо в доме и в саду, но теперь, четыре года спустя, он невыносимо скучал по Верхушке. В корзине памяти накопилось много драгоценного: детские игры, строительство шалаша, вкусные полдники… Даже о бабушке, госпоже Алнорелл, мальчик вспоминал с нежностью, хотя почти ее не знал и когда-то здорово недолюбливал.

Элиза вышла из воды, и Тоби резко отвернулся. Когда же она наконец усвоит, что он не желает смотреть на нее голую? На его стыдливость Элиза не обращала никакого внимания и всегда мешкала с одеванием. Его объяснения ее не убедили, а лишь удивили. Он сказал себе в оправдание:

— Так не принято.

Она совершенно не поняла этой загадочной фразы: «Так не принято». Подумаешь! Для Элизы подобные соображения ничего не значили. Она смеялась над ним и заставляла часами сидеть зажмурившись, хотя сама уже давно была одета и даже закутана в шаль.

Однако на этот раз Элиза догадалась, что Тоби не расположен к шуткам. Она быстро оделась — только мокрые волосы не собрала — и села рядом с ним.

— У тебя что-то болит?

— Нет…

— Ты на меня обиделся?

— Нет…

— Тебе грустно?

Тоби не ответил. Про себя он выкрикнул: «Да!» — но вслух сказать не решился. Промолчал.

— Не кричи, я и так тебя слышу.

Мальчик удивленно на нее посмотрел — он был уверен, что не произнес ни звука. Выдержав паузу, Тоби начал:

— Я никогда тебе не рассказывал, почему мы оказались на Нижних Ветвях.

— Ты не обязан ни о чем мне рассказывать.

Да, не обязан. Друзья не принуждают друг друга делиться важными тайнами, но когда все-таки поделишься, становится легче жить. И Тоби продолжил: — Ты так и не познакомилась с моими родителями, Элиза… Ты всегда убегаешь, стоит нам приблизиться к дому. Но я уверен, они бы тебе понравились. Слушать рассказы мамы — все равно что листать самую лучшую книгу с картинками. А еще мама умеет готовить превкусное печенье из пыльцы.

У моего папы большие широкие ладони. Если он сложит их вместе, я могу положить на них голову. Папа называет меня «слизнячком».

А еще мой папа — великий ученый.

Я говорю «великий» не потому, что он мой отец. Я говорю «великий», потому что это действительно так.

Папа совершил открытия, о которых другие и не помышляли. Например, он придумал, что можно делать бумагу из древесины. Прежде бумага мгновенно рвалась. Но как только начали использовать целлюлозу, дело пошло на лад… Я начал с бумаги, а мог бы рассказать сперва о том, как он догадался, что лишайник, растущий на коре, на самом деле — симбиоз: союз гриба и водоросли, которые решили никогда не расставаться. Еще папа первый заметил, что Дерево потеет, выделяет не меньше пятидесяти литров влаги ежедневно! Ему открыты тайны каждой почки, каждой мухи, каждой капли дождя, звезды, неба… Однажды он подарил мне звезду Альтаир…

— Как это — подарил звезду?

Элиза глядела на мальчика недоверчиво, и он объяснил:

— Очень просто. Показал мне звезду и сказал, что отныне она моя. Вот и всё… Если хочешь, я как-нибудь вечером одолжу тебе Альтаир. Ненадолго…

Элиза явно собиралась еще о чем-то спросить, но Тоби продолжил:

— Мой папа исследовал все на свете и почти во всем разобрался. Все восхищались его изобретениями. Однако об одном своем открытии он до сих пор жалеет. Именно оно изменило нашу жизнь…

Некоторое время Тоби с Элизой молча смотрели на бугры коры, тянущиеся вдоль берега озера. Мальчик глубоко вздохнул и снова заговорил:

— Лучше бы папа в тот день поспал подольше, а главное, усыпил ненадолго свои высокоактивные нейроны[2]. Но он, как назло, проснулся рано, заперся у себя в лаборатории и занялся сложным научным экспериментом.

Я отлично все помню, потому что это был день моего рождения, а папа впервые о нем забыл… Он не отпирал дверь целые сутки. И даже своего ассистента Тони Сирено не впускал.

Мы с мамой шутили: «Он что, варенье варит?» Из лаборатории действительно пахло жженым сахаром. Но Тони Сирено не находил в этом ничего смешного. Обиделся, что профессор отстранил его от работы.

Отец покинул лабораторию только на следующее утро. Сирено еще не пришел. С блаженной улыбкой папа сел за стол и выпил чашку черного напитка из коры, выстукивая пальцами на подносе какой-то мотив. Глаза у него слипались, веки опухли и походили на валики, щеки ввалились, но он явно был счастлив. Сняв очки и берет, рассеянно почесав в затылке, папа спросил:

— Разве вы ничего не слышите?

Мы с мамой прислушались. В самом деле, из папиной лаборатории доносился какой-то странный шорох. Заглянули внутрь: по паркету расхаживало маленькое существо. Я сейчас же узнал его. Это была моя Балейна.

Увидев, что Балейна движется совершенно самостоятельно, мы с мамой сначала решили, что сошли с ума и нам померещилось…

У Элизы глаза округлились от удивления.

Тоби продолжил рассказ:

— Ты ведь не знаешь, что такое Балейна… Это игрушечная мокрица, я сам ее сделал, когда был маленьким. Ничего особенного. Деревяшка с лапками. В то утро Балейна сама шагала по комнате. На спинке она несла черную коробочку и пузырек. Я не мог прийти в себя от удивления. Вот какой подарок сделал мне папа на день рождения…

Пришел Тони Сирено. Он был так потрясен, что рухнул бы на пол, если бы папа вовремя не подхватил его под руки. Балейну Сирено отлично помнил — год назад он починил ей лапку. И вдруг у него на глазах игрушка стала ходить без посторонней помощи.

Едва опомнившись, он услышал шорох шагов Балейны и снова потерял сознание. В конце концов маме пришлось окатить его водой из ведра.

Я не сразу оценил, какое важное открытие совершил папа. Подумал только: «Вот было бы здорово, если бы на будущий день рождения он оживил мою пчелу из мха, как оживил сейчас Балейну!» Однако я заметил, что ассистент как-то странно смотрит на профессора. Папа поймал Балейну, посадил ее в шкаф и запер дверцу на ключ. Я не решился напомнить ему, что это же мой подарок… Наверное, Сирено вернулся домой вне себя от досады и любопытства. Он никак не мог понять, как удалось профессору сотворить чудо — заставить Балейну ходить.

Когда его отстраняли, Тони Сирено действительно обижался до глубины души.

Дальше события развивались с бешеной скоростью.

На следующей неделе Балейну показали Верховному Совету Дерева. Зал заседаний был набит битком. Пришли и мы с мамой; нас посадили на самом верхнем ярусе, под потолком. Мама гордилась тем, что ее позвали. Даже надела свою лучшую шляпку, красную, с вуалеткой. Мне она повязала трикотажный галстук — ведь я, как-никак, только что стал совсем взрослым, семилетним. Черную шляпу меня заставили снять и держать в руке. Я не понимал, зачем нужна шляпа, если ее нельзя надеть. Другую мою руку постоянно сжимала мама.

В ожидании необычного зрелища все оживленно болтали.

Появился Тони Сирено. Его тоже отправили на верхний ярус, но с другой стороны. Я видел, как он расталкивает публику, пробираясь к балюстраде, — весь красный, вспотевший. Вот уж кому здесь совсем не нравилось…

Я глянул вниз: папа как раз встал за кафедру и попросил тишины. Он держал в руках небольшой ящичек. Все мгновенно умолкли. Когда он заговорил, я почувствовал, что мама сжала мою руку еще сильнее.

— В этом зале, дорогие друзья, я всякий раз рассказывал вам о Дереве, о его силе и мощи. Если упоминал о тле, то лишь потому, что она питается его листьями. Если говорил о дожде, то лишь потому, что он поит Дерево влагой. Сегодня я покажу вам Балейну. Мое новое открытие тоже неразрывно связано с жизнью Дерева. Но только через неделю я открою вам, в чем его суть…

Тут он поднял глаза к небу. Зал заседаний располагался внутри вертикальной ветки, выдолбленной зеленым дятлом. Так что вместо потолка все видели облака, синеву, сплетение ветвей — ведь Совет собирался на самой Вершине. По залу скользил солнечный луч, в котором плясала мелкая пыль. Он осветил нас с мамой как раз в тот момент, когда отец посмотрел наверх. Наши глаза встретились, и у папы дрогнули ноздри. Никто ничего не заметил, но это был тайный знак, известный лишь нам троим.