Танатонавты - Бернард Вербер

За спиной Юлия Цезаря всегда стоял раб, который — помимо того, что носил за ним лавровый венок, — должен был регулярно повторять императору на ухо: «Помни, что ты всего лишь человек». Люсиндер обходился без раба. Ему хватало и вросшего ногтя.

Он махал рукоплескавшей толпе, но все время думал о том, как же избавиться от боли. Личный врач рекомендовал хирургическое вмешательство, но глава нации еще ни разу не лежал на операционном столе. Ему не нравилось, что какие-то безликие незнакомцы в масках, вооруженные отточенными бритвами, примутся шуровать в его трепетной плоти, пока он будет спать. Конечно, можно прибегнуть и к особым методам педикюра. Это сулило быстрое избавление, и на операционный стол ложиться не нужно, но резать будут по живому и без наркоза. Это тоже не вызвало у Люсиндера особого энтузиазма.

Сколько проблем, досаждающих человеку! Вечно где-то что-то не так. Ревматизм, кариес, конъюнктивит… На прошлой неделе Люсиндер мучился от очередного приступа язвы.

— Не волнуйся так, Жан, — советовала ему жена. — Ты просто расстроен делами в Южной Америке. Завтра поправишься. Я всегда говорю: «Если ты здоров, то каждый день у тебя болит что-то другое».

Какая чушь! Но она принесла ему горячего молока, и боль в животе утихла. Зато ноготь разболелся сильнее прежнего.

«Да здравствует Люсиндер!» — кричали вокруг. «Президент Люсиндер!» — скандировала толпа. Ох уж этот новый мандат! Скоро надо будет заниматься им вплотную. Выборы не за горами.

Несмотря на проклятый палец, Люсиндер все-таки пережил несколько приятных моментов. Толпу он обожал. Он обнял крошечную розовощекую девочку, которой мать потрясала у него под самым носом. Какой-то мальчуган сунул ему букет цветов, тех самых, которые моментально вызывают аллергию.

Машина вновь тронулась. Президент заставил себя немножко пошевелить пальцами, втиснутыми в новые жесткие туфли, как вдруг какой-то высокий тип в костюме-тройке кинулся к нему с револьвером в руке. В ушах прогремело эхо выстрелов.

«Ну, вот меня и застрелили», — спокойно подумал президент.

Теплая кровь потекла по животу. Люсиндер улыбнулся. Красивый способ войти в Историю. Ему повезло. Не то что его предшественнику, у которого отобрали президентский мандат, когда тот заболел раком предстательной железы.

А этот технократ с черным револьвером дал ему шанс. Убитые президенты всегда получают почетное место в школьных учебниках. Все восхищаются их дальновидностью, превозносят грандиозность планов. Дети в школах разучивают оды, написанные в их честь. Иного бессмертия не существует.

Люсиндер краем глаза заметил убийцу, скрывавшегося в толпе. А что же телохранители?! Топчутся на месте, как бараны. Вот это урок! Нет, на этих профессионалов в штатском рассчитывать нельзя.

Кто же так ненавидел его, что решился на убийство? Ба, скоро ему будет на это плевать. Все теперь не важно, в том числе и проклятый ноготь. Смерть — лучшее лекарство от мелких горестей бытия.

— Врача! Скорее врача! — кричал кто-то рядом.

Хоть бы они все заткнулись… Не было такого врача, который мог бы ему помочь. Слишком поздно. Пуля, конечно же, прошла сквозь сердце. Какое тут можно придумать лекарство, если не считать нового президента, а он, Люсиндер, присоединится к Цезарю, Аврааму Линкольну и Кеннеди в пантеоне великих государственных мужей, павших от руки убийцы.

Он все еще был жив. В голове неслась вереница воспоминаний. Четыре года: первая незаслуженная пощечина и первая обида. Семь лет: первая похвальная грамота, полученная благодаря соседу, который позволил списать у него сочинение. Семнадцать лет: первая девушка (он потом с ней снова встретился, и это было ошибкой: она оказалась совершенно несносной). Двадцать один год: диплом историка, на этот раз все по-честному. Двадцать три года: кандидатская по античной философии. Двадцать пять лет: докторская по истории античности. Двадцать семь: вступление в социал-демократическую партию благодаря связям отца. Девиз будущей карьеры: «Кто хорошо знает прошлое, лучше всех строит будущее».

Двадцать восемь лет: брак с первой «цыпочкой» (актриской, имени которой он уже и не помнил). Двадцать девять лет: первые подлости и первое предательство, чтобы попасть в центральный аппарат партии. Тридцать два года: выборы в мэрию Тулузы, сколачивание первого капитала за счет продажи муниципальных земель, первая покупка картин великих мастеров и античных скульптур, беспорядочные связи. Тридцать пять лет: выборы в Национальное собрание, первый замок в Лозере[9]. Тридцать шесть лет: развод и новый брак, опять с «цыпочкой» (немецкая топ-модель, горошина вместо мозгов, но зато ноги, которые соблазнят и святого). Тридцать семь лет: дома младенцы в каждом углу. Тридцать восемь лет: непродолжительный уход в тень по делу о взятке при продаже пакистанских самолетов.

Тридцать девять лет: стремительное возвращение на политическую арену благодаря новой супруге (дочь президента Конгома, на этот раз удачный выбор). Назначение на пост министра иностранных дел, и первый по-настоящему омерзительный поступок: организация убийства перуанского президента и замена его марионеткой.

Сорок пять лет: смерть президента Конгома. Предвыборная кампания на пост президента прекрасной Французской Республики, полностью профинансированная за счет Перу. Новый девиз: «Люсиндер изучал историю, теперь он ее пишет». Неудача. Пятьдесят два года: новые выборы. Победа. Власть. Наконец-то Елисейский дворец. Бразды правления секретными службами. Личный музей античных сокровищ, тайно «позаимствованных» за границей. Черная икра половниками. Пятьдесят пять лет: угроза ядерной войны. Противник испугался, и Люсиндер лишился своего первого шанса войти в Историю.

Пятьдесят шесть лет: все более молоденькие любовницы. Пятьдесят семь лет: встреча с настоящим другом, черным лабрадором Верцингеторигом, которого невозможно подозревать в честолюбии и корыстности.

Наконец, пятьдесят восемь лет и мгновенное завершение замечательной биографии: великого человека убили в толпе посреди Версаля.

Больше никаких зеркальных шаров. Такова жизнь, даже если это жизнь президента. Прах к праху, пепел к пеплу. Человек — червь, и будет съеден червями.

Если бы только ему дали уйти с миром! Даже червяк и тот имеет право умереть тихо. Но нет, они открывают ему глаза, кладут на операционный стол… Тычут пальцами, сдирают одежду, подключают к каким-то сложным аппаратам и трещат без умолку, как сороки. «Все для спасения президента!» Идиоты…

К чему все эти старания? Он чувствовал, как наваливается чудовищная усталость. Жизнь потихоньку уходит. Именно так. Уходит. Он чувствовал, что все куда-то уходит. Не может быть! Жан Люсиндер ощутил… что он сам уходит. Покидает свое тело. Вот, вот! Ну точно, он действительно покинул тело. Он? Может, кто-то другой? Что-то другое? Как это может называться? Его душа? Нематериальное тело? Эктоплазма? Материализованная мысль? Прозрачное и легкое! Вот они разъединяются, словно разваливается кокон. Удивительные ощущения!

Он сбросил, оставил свою кожу, как старое, поношенное платье. Он поднимается, возносится, выше, еще выше… Палец больше не болит. Как легко!

Его новое «я» на мгновение задержалось под потолком. Он видел внизу распростертое на столе тело и врачей, прилагавших все усилия, чтобы вернуть его к жизни. Никакого уважения к покойному. Вскрывают грудную клетку, распиливают ребра, пихают электроды прямо в сердце!

Невозможно больше оставаться здесь, к тому же они все время его окликают! Прозрачная серебристая и эластичная нить, напоминающая пуповину, соединяет его с телом. По мере того как он отдаляется, эта нить становится все длиннее.

Он прошел сквозь потолок, сквозь этажи, набитые больными. Сквозь крышу и небо. Вдали его манил свет. Фантастика! Другие люди, множество людей летят вокруг него, за ними тянутся серебристые нити. Он чувствует себя участником великого праздника.

Внезапно его серебристая нить перестала растягиваться. Вот она твердеет, натягивается, тащит вниз! Кажется, это означает, что Люсиндер еще не умер. Другие эктоплазмы смотрят на него в недоумении: почему он не летит дальше? Нить тащит его обратно, как натянутая и резко отпущенная резиновая лента. Вот он снова проходит сквозь крышу, потолки, вновь видит операционную и в ней врачей, посылающих разряды в сотни вольт прямо ему в сердце. «Это запрещено!» Два года назад он уже провел закон, ограничивающий применение интенсивной терапии. Он помнил — статья 676: «После полной остановки сердечной деятельности не разрешается осуществлять какие-либо манипуляции, вмешательства или операции, которые могут привести к повторному запуску сердца». Но на президента этот закон, по-видимому, не распространяется. Ублюдки! Дерьма куски! Ему снова открылась неприятная сторона того, что он был главой государства. Сейчас он хотел лишь одного: быть клошаром, до которого никому нет дела, бомжом, попрошайкой, рабочим, домохозяйкой, неважно кем, лишь бы его оставили в покое. Лишь бы дали умереть спокойно. Первое, самое главное право гражданина — умереть спокойно.