Лицо страха - Дин Кунц

— Если бы не что? — спросил Грэхем.

Отвернувшись от окна, Предуцки сказал:

— Семь раз он съедал много пищи в домах убитых им женщин. Но в трех случаях он доставал еду из холодильника и создавал видимость большого обеда.

— Создавал видимость? Что вы под этим подразумеваете?

— Пятое убийство женщины Линдстром, — ответил Предуцки. Он закрыл глаза и поморщился, словно все еще видел ее тело и кровь. — Мы знали о его стиле. Мы проверили кухню. На столе была пустая банка из-под груш, пустая упаковка из-под сыра, остатки яблока и некоторые другие предметы, но это не было месивом. Первые четыре раза он был очень прожорлив, как и прошлой ночью. Но на кухне у Линдстром он не оставил ни крошки. Ни следа от горчицы, майонеза или кетчупа. Ни кровавых пятен на банке из-под груш.

Он открыл глаза и подошел к столу.

— Мы обнаружили огрызки яблок в двух из первых четырех кухонь. — Он положил яблочный огрызок на столе перед собой. — Вот как этот. Эксперт даже изучал отпечатки зубов на нем. Но на кухне Линдстром он очищал яблоко и вырезал сердцевину ножом. Кожура и сердцевина были аккуратно сложены на краю тарелки. Это отличалось от того, что мы видели раньше, и заставило меня задуматься. Почему он ел как неандерталец первые четыре раза и как джентльмен — в пятый раз? Я заставил ребят из экспертного отдела открыть мусоропровод и достать оттуда отбросы. Они сделали анализ и выяснили, что все восемь видов пищи, найденные на столе, были сброшены туда в течение нескольких последних часов. Короче, Мясник не съел ни кусочка на кухне у Линдстром. Он достал еду из холодильника и бросил все в мусоропровод. Затем он создал видимость большой трапезы на столе. Такую же картину он сделал во время седьмого и восьмого убийства.

Такой тип поведения поразил Грэхема как нечто сверхъестественное. Воздух в комнате вдруг показался ему более сырым и давящим, чем раньше.

— Вы говорите, что еда после убийства была актом психического принуждения?

— Да.

— Если по некоторым причинам он не чувствовал того принуждения в доме у Линдстром, почему тогда он старался имитировать пиршество?

— Я не знаю, — ответил Предуцки. Он провел рукой по лицу, как бы пытаясь снять усталость. — Это слишком трудно для меня. Очень трудно понять, если он сумасшедший, почему его сумасшествие проявляется по-разному?

Грэхем произнес с сомнением в голосе:

— Я не думаю, что психиатрическая экспертиза сочтет его душевнобольным.

— Повторите еще раз.

— Да, я думаю, что лучшие психиатры, если им не говорить об убийствах, сочтут этого человека более здоровым и даже более рассудительным, чем многие из нас.

Предуцки удивленно моргнул своими светлыми глазами:

— Хорошо, черт возьми, он разделывает десять женщин, и вы думаете, что он не сумасшедший?

— Такая же реакция была у моей подруги, когда я сказал ей об этом.

— Не удивительно.

— Но я сыт по горло этим. Может, он и сумасшедший. Но не в общепринятом смысле. Это что-то совершенно новое.

— Вы это чувствуете?

— Да.

— Психически?

— Да.

— Можете вы объяснить это?

— Сожалею.

— Чувствуете что-нибудь еще?

— Только то, что вы слышали в программе Прайна.

— Ничего нового с тех пор, как пришли сюда?

— Ничего.

— Если он не душевнобольной, тогда должны быть причины для убийства, — задумчиво произнес Предуцки. — Как-то они связаны. Вы об этом говорили?

— Я не уверен, что именно об этом.

— Я не вижу, как эти убийства могут быть связаны.

— И я тоже.

— Я искал взаимосвязь. Я надеялся, что вы сможете что-нибудь ощутить здесь. Из окровавленной одежды, из беспорядка на столе.

— Я исчерпал себя, — сказал Харрис. — Вот почему я полагаю, что он нормальный или он сумасшедший нового типа. Обычно, когда я касаюсь предметов, непосредственно связанных с убийством, я могу почувствовать эмоции, страсти перед преступлением. Это как прыжок в реку отчаянных мыслей, умозаключений, образов... На сей раз все, что я получил, это ощущения хладнокровной, неумолимой, злой логики. Мне никогда не было так трудно составить портрет убийцы.

— Мне тоже, — сказал Предуцки. — Я никогда не претендовал на лавры Шерлока Холмса. Я не гений. Я работаю медленно. Я был удачлив. Видит Бог. В большей степени удача, чем мастерство, помогала мне иметь высокий показатель раскрываемости преступлений. Но в этот раз мне совсем не везет. Нисколько. Может, мне пора удалиться на отдых?

Оставив Айру Предуцки размышлять над остатками мрачного пиршества Мясника, Грэхем прошел через гостиную и увидел Сару Пайпер. Детектив еще не отпустил ее. Она сидела на софе, упершись ногами в кофейный столик. Она курила сигарету и смотрела в потолок. Дым спиралями окутывал ее, она сидела спиной к Грэхему. Какое-то мгновение он смотрел на нее. Яркий образ возник перед его глазами, напряженный, перехватывающий дыхание: Сара Пайпер в луже крови.

Он остановился. Его ошеломило видение. Подождал еще немного.

Ничего.

Он напрягся. Попытался еще раз вызвать образы.

Ничего. Только ее лицо и кровь. Все исчезло так же быстро, как и появилось.

Она почувствовала его присутствие. Повернувшись к нему, она произнесла:

— Хм.

Он облизнул губы и сделал усилие над собой, чтобы улыбнуться.

— Вы предсказали это? — спросила она, показав рукой на спальню убитой женщины.

— Боюсь, что так.

— Это невероятно.

— Я хочу сказать...

— Да?

— Было приятно познакомиться с вами.

Она улыбнулась.

— Хотелось, чтобы это было при других обстоятельствах, — произнес он, остановившись, обдумывая, как сказать ей о кратковременном видении, и размышляя, следует ли вообще говорить об этом.

— Может, мы еще встретимся, — сказала она.

— Что?

— Встретимся при других обстоятельствах.

— Мисс Пайпер... будьте осторожны.

— Я всегда осторожна.

— Следующие несколько дней будьте особенно осторожны.

— После всего, что я увидела сегодня ночью, — сказала она уже не улыбаясь, — вы можете быть уверены.

7

Квартира Фрэнка Боллинджера около музея искусств «Метрополитен» была маленькой, спартанского типа. Стены в спальне были коричневые, паркетный пол отполирован. Единственной мебелью в комнате были кровать королевских размеров, ночник и портативный телевизор. Он сделал полки для одежды в стенном шкафу. В гостиной стены были белые и такой же сверкающий паркетный пол. Здесь вся мебель состояла из черной кожаной кушетки, плетеного кресла с черными подушками, зеркального столика и полок с книгами. На кухне были обычные принадлежности, маленький стол и два стула. Окна закрывали жалюзи, а не шторы. Квартира больше походила на монашескую келью, а не на жилье, и именно поэтому она ему нравилась.

В пятницу в девять утра он встал с постели, принял душ, подключил телефон и заварил кофе.

Он пришел домой прямо из квартиры Эдны Маури и провел ранние утренние часы за стаканом виски и чтением поэзии Блейка. Опустошив половину бутылки, еще не пьяный, но такой счастливый, очень счастливый, он отправился спать и заснул, цитируя строки из «Четырех заповедей». Когда он проснулся через пять часов, он почувствовал себя обновленным, свежим и чистым, словно заново родился.

Он допивал первую чашку кофе, когда зазвонил телефон.

— Алло!

— Дуайт?

— Да.

— Это Билли.

— Понятно.

Дуайт — его второе имя. Франклин Дуайт Боллинджер — это было имя его дедушки по материнской линии. Старик умер, когда Фрэнку не было и года. До того как он встретился и познакомился с Билли и стал ему полностью доверять, только бабушка называла его этим именем. Ему едва исполнилось четыре года, когда отец оставил семью, и мать обнаружила, что малыш мешает ей, мешает беспорядочной жизни разведенной женщины. За исключением нескольких мучительных месяцев, проведенных со своей матерью, которую охватывали временные порывы любви только тогда, когда ее начинала мучить совесть, он провел свое детство с бабушкой. Она обращалась с ним так, словно он был центром не только ее жизни, но и всей вселенной.

— Франклин — такое обыденное имя, — говорила обычно его бабушка. — Вот Дуайт — это что-то особенное, так звали твоего дедушку, а он был замечательным человеком, не таким, как все. Ты вырастешь и будешь похожим на него, будешь выше и значительнее других. Пусть все называют тебя Фрэнком, для меня ты всегда будешь — Дуайт.

Бабушка умерла десять лет назад. Девять с половиной лет никто не называл его Дуайтом. Шесть месяцев назад он встретил Билли. Тот понимал, что значит выделяться среди других и чувствовать свое превосходство. Билли сам был таким и поэтому имел право называть его Дуайтом. Это имя давало ключ к его психике, всегда поднимало его дух, напоминало о том, что он предназначен для необыкновенно высокого положения в жизни.

— Я несколько раз пытался дозвониться тебе прошлой ночью, — сказал Билли.