Искры в камине - Николай Спицын

Взялся сперва за Пушкина. Во-первых, он у нас в этом году по программе, а во-вторых, все-таки уже знакомый, можно сказать, с самого детства…

Открыл книгу, начал читать и тут же понял, что никакой он не знакомый и что, кроме фамилии, ничего-то я и не знаю. Да, боюсь, что и вообще мало кто знает. Ну, может, первые строчки: «Жили-были старик со старухой у самого синего моря…» или «Царь с царицею простился, в путь-дорогу снарядился…», «Мороз и солнце; день чудесный!», «У лукоморья дуб зеленый; златая цепь на дубе том…» и что-нибудь еще такое, что у всех на языке.

Или вот, как у нас в классе: кто-нибудь засмеется, а у него обязательно спрашивают: «Что ты ржешь, мой конь ретивый?..» И никто не знает что это на самом деле за стихотворение. Даже в смысл никто не пробует вникнуть. А ведь конь-то, он не весело ржет. Наоборот, он тоскует, потому что предчувствует, как его друг-хозяин погибнет, какая страшная ждет его смерть: «Кожей он твоей покроет мне вспотевшие бока!»

Волосы дыбом встают. Если вдуматься, конечно…

Вообще, Пушкин – это класс! Вот у меня вечно слов не хватает, чтобы выразить что-то и чтобы не фальшиво получилось. А у него это очень просто выходило: «…Но в день печали, в тишине, произнеси его, тоскуя» – это значит вспомни мое имя, хоть я для тебя навсегда – пустое место. «Произнеси его тоскуя. Скажи: есть память обо мне, есть в мире сердце, где живу я…» То есть человек любит, и ему ничего не нужно, он ничего не требует и не просит и ни о чем не мечтает, лишь бы только иногда вспоминали его имя, и от этого той, что вспомнит, становилось бы легче на душе… И он не жалуется и обиды не таит, а наоборот – желает добра той, которая его, быть может, когда-то оттолкнула.

Честное слово, я бы каждому советовал почитать Пушкина. Но представляю, какие глаза на меня вылупили бы девятьсот девяносто человек из тысячи. Нет, лучше уж помалкивать, прятать все поглубже в себе и никому не показывать. Потому что, я знаю, из всего нашего класса, а может, из всей школы только один человек сумел бы меня понять, только один.

Назавтра мама подняла меня ни свет ни заря, навьючила пыльными коврами и прочими тяжелыми тряпками и отправила во двор. И после я целый день чувствовал какую-то вялость, то ли от недосыпа, то ли оттого, что пыли наглотался с утра.

Вообще-то я не против того, чтобы время от времени совершать трудовые подвиги, но не знаю кому как, а мне это выбивание ковров – наказание, можно сказать, самое унизительное занятие. Во-первых, мне кажется, что это никак не мужское дело. Хотя, конечно, выматывает оно – будь здоров! Всю правую руку себе отмахал и мозоль набил на большом пальце.

Во-вторых – и это, наверное, главное, – шум приходится поднимать страшенный. Дом наш расположен буквой П, и когда стоишь посередине двора и лупишь изо всей силы – как велено! – по ковру, эхо раздается, как, должно быть, в горном ущелье. Даже удивительно, как с крыш не начинают сползать снежные лавины, не осыпается штукатурка с карнизов. И после пяти минут работы начинает казаться, что на тебя глазеют из каждого окна: кто это там такой трудолюбивый? Летом еще ничего, тополя спасают. А зимой, когда деревья голые, наш двор простреливается взглядами вдоль и поперек, каждый его квадрат.

Тут еще как раз бабушки-старушки тянутся из молочного магазина. Ну идешь ты мимо – и ступай себе! Нет, поставит бидон на скамейку и начинает нахваливать: и какой вырос большой, незаметно как, и умный, и послушный, вот молодец, помощник маме! Да притом стараются горланить погромче, для того, конечно, чтобы я услышал их одобрение, вдохновился и начал трудиться еще усерднее. Называется моральное поощрение… Лучше бы проклинали, честное слово, не так стыдно было бы.

Но хуже всего – эти окна. Особенно три из них, три из нескольких сотен…

И вот колотит человек эти чертовы половики и начинает потихоньку злиться. Ну почему так бывает, ничего вроде бы зазорного нет в том, что ты делаешь, а все равно чувствуешь себя не в своей тарелке? Может, вся штука в публике? Может, и со всеми так? Конечно, кроме артистов – эти, скорее всего, обожают быть в центре внимания…

Нет, в какие-то моменты человеку, наверное, может быть безразлично или даже приятно, что на него смотрят. Например, выводит человек из гаража японский мотоцикл или, на худой конец, «Яву», «Чезет», надевает шлем, застегивает краги – смотрите на здоровье! Потом заводит мотор, фр-р-р – и нету его!

Или, скажем, раскалывает ребром ладони сразу три кирпича!

Или уж пусть играет он в настольный теннис и наказывает одного соперника за другим: следующий! следующий, кричит заведующий! следующий подстригаться!..

Но эти ковры…

Вот я специально обратил внимание: в девяти случаях из десяти, когда мужчина несет ковер или что-нибудь в этом роде, он старается ни с кем глазами не встречаться. Честное слово!

Ну может быть, в Средней Азии по-другому, не знаю, но в нашем городе я отвечаю за свои слова.

Под вечер я все же решил позвонить Валерке.

– Ты знаешь, – начал он сразу оправдываться, – я еще с ребятами не виделся. Ты звякни завтра в это же время, ага?

Похоже, ему было и впрямь неловко.

– Понимаешь, так получилось… Закрутился. То да се… Вчера не смог, хотел сегодня, а тут репетиция…

– Конечно, конечно… Вы уж там смотрите, не подкачайте в Уфе! Ладно, Валер… Ты больше не хлопочи, не надо… Не надо ничего.

– Почему это?

– Да так… Не знаю. Наверно, потому что Новый год – семейный праздник.

– А-а… Ну смотри. Дело хозяйское.

По телефону не очень-то разберешь, но мне показалось, что он вроде бы огорчился.

Ну если так…

– Видишь ли, тут все не так просто оказалось… Надо еще один вариант попробовать… Может, я и позвоню… если у меня все получится. Хорошо?

– Ладно, – сказал добрый Топтыгин. – Надумаешь – звони. Понедельник, вторник… Но в среду будет уже поздно!

– Я понимаю.

– Если б моя квартира была, тогда другое дело, а так надо все заранее…

Нет, правда, пока встречаются такие люди, как Валерка, на свете еще можно кое-как жить.

Но в понедельник мне с Бабкиной поговорить не удалось. В понедельник в нашем классе случилось то, что было продолжением. А началось все на прошлой неделе, в четверг. Верников тогда сцепился в коридоре с Горшковым. Из-за чего – тогда я не знал, а видел все хорошо. Они вполголоса о чем-то говорили, а потом Верников толкнул Горшкова в грудь. Он пошел на Горшка в открытую, «буром попер», можно сказать. Он был в себе уверен. И со стороны казалось, что Горшок струхнул. Как-то съежился, выставил руки вперед и начал пятится.

Верников ринулся в атаку, но Горшок «нырнул», захватил его ноги под коленками, уперся головой в верниковский живот и сделал простой кувырок вперед.

Потом – еще кувырок!

Честное слово! Уж сколько я видел драк в кино и в жизни, сколько видел пособий по дзюдо и самбо, этого приема никто никогда не проводил и никто нигде не описывал… Такое мог выдумать только Горшок! По этой части он – гений!

Он вскочил на ноги и только посмеивался как ни в чем не бывало. А Верников еле поднялся и был весь мятый, красный, с заплаканными глазами, и кровь из носа капала – намял ему Горшок физиономию!

И когда он начал просить, чтобы ему кто-нибудь отряхнул спину, лично я отказался. И стыдно в этом признаваться, но если уж быть откровенным до конца: я даже злорадствовал.

Этот Верников с первого по шестой класс был самым хилым пацаном. Когда нас, бывало, выстраивали по росту, мы с ним оказывались рядом далеко на левом фланге, если это была шеренга, а если колонна – то почти в самом ее хвосте.

Был он к тому же страшным ехидиной, но это еще полбеды. А вот быть в нашей школе ябедой и стукачом – позорнее некуда.

И вот его сперва отучали ябедничать и жаловаться учительнице по всякому поводу. Перевоспитали. Быстро уразумел, что к чему. Но, как почти всегда бывает, клеймо все же так на нем и осталось. И впоследствии его уже били по инерции.

А в шестом классе он вдруг начал быстро расти и уже через год вытянулся так, что стал длиннее всех. Вдобавок выяснилось, что по секрету от окружающих он «качал» мускулатуру. И хотя уже добился больших успехов, но занятий не прекращает и по сей день. Например, в школе он постоянно жмет кистевой эспандер, не расстается с ним, как Житько со жвачкой. Даже на уроке тискает в кармане резиновый бублик. А уж дома…

Мне по какому-то случаю пришлось однажды его навестить, так я чуть не ахнул, когда увидел его хозяйство. Ни фига себе! А я-то дома швейную машинку выжимаю… Здесь же целый спортзал: шведская стенка! тренажер!! штанга у него была самая настоящая!!! Я уж молчу о разборных гантелях и прочих мелочах… Да, серьезно малый отнесся к поставленной цели. Зато и результат налицо…

Когда нам на физкультуре Анатолий Петрович дает погонять в баскет или в гандбол, мы делимся на две команды. И поскольку форма у всех приблизительно одинаковая, то, чтобы не путаться, половина из нас просто снимает майки. Так вот: Игорек Верников всегда оказывается в той команде, где ребята играют раздетые до пояса.