Итоги № 42 (2012) - Итоги Итоги

— Каким был приговор, ведь явно попахивало высшей мерой?

— По решению особого совещания при НКВД мне назначили наказание «за участие в антисоветской группе и антисоветскую агитацию» — пять лет лишения свободы. Из этого следовало, что обвинение в подготовке покушения на Сталина отпало. Потом мы выяснили: к тому времени было установлено, что окно в комнате Нины Ермаковой, из которого мы собирались «стрелять в Сталина из пулемета», выходит не на улицу, а во двор. Конечно, в тридцатые годы это не спасло бы нас. Но в 1944 году, когда наши войска уже перешли границу и Сталин готовился праздновать победу, намерение группы молодых людей в Москве совершить террористический акт против вождя советского народа выглядело как-то странно.

— Помните ваше самое первое адвокатское дело?

— Конечно, помню, и очень хорошо. В августе 1949 года, точно день в день через пять лет после ареста, я был этапирован на пожизненное вольное поселение в Кзыл-Орду. Кстати, я всегда старался смотреть на события, происходившие в моей жизни, с юмором, но иногда это подводило меня. Когда меня ознакомили с постановлением ОСО при НКВД о моей пожизненной ссылке, над головой чекиста, как и положено, висел портрет Сталина, ну я и додумался спросить офицера, показывая на портрет: это до окончания чьей жизни, моей или его? Энкавэдэшник сначала обалдел от моей наглости, а потом сказал: «Вам мало? Хотите еще?» Здесь я просто не мог удержаться. «Еще» — это значит, что я останусь в ссылке и после смерти? Но там, — я ткнул пальцем вверх, — ссылок нет, только райские кущи или ад». Офицер оглянулся, нет ли кого поблизости, и... рассмеялся, отдав должное моему нахальству: «Ну даешь! Распишись и иди в свои кущи».

Так вот, я вышел в восемь утра из местного КПЗ и, получив под расписку семь рублей двадцать пять копеек, должен был отправиться на поиски работы и жилья. Я зашел в первую подвернувшуюся чайхану, где съел глазунью и выпил залпом полстакана водки, поддавшись уговорам буфетчицы, от нее же я узнал, что на мясокомбинате неподалеку требуются рабочие. Пойду, думаю, может, и небольшие деньги там платят, но хоть сытым буду всегда. Дойдя до мясокомбината, я увидел на проходной двух мужчин, один из которых заливисто рассказывал другому веселую историю на казахском. Как выяснилось позже, это и был директор мясокомбината Георгий Матвеевич. Тогда при знакомстве я, наверное, представлял собой жалкое зрелище. Измученный этапом, наголо стриженный, в мятой латаной гимнастерке и потрепанных широких брюках, сползающих на рваные ботинки, весь взмокший от пота, да к тому же еще и немного поддатый. Но, несмотря на мой внешний вид, он мной заинтересовался, а когда узнал, что я учился на юриста, сразу же потащил к себе в кабинет, позвал главного бухгалтера и велел ему взять меня в штат бухгалтерии за счет цехового персонала. А заодно директор комбината приказал купить мне костюм, сорочку, ботинки — чтобы я был похож на юриста, а не на зэка.

Ну а первым делом стал иск воинского склада Красноярского УВД к нашему комбинату и железной дороге на сумму около полутора миллионов рублей. Как оказалось, в середине лета комбинат отгрузил в Красноярск эшелон с солониной. Сейчас мало кто помнит, а тем более знает этот старый способ хранения мяса. В те годы на мясокомбинатах были небольшие и слабые холодильники, а в Казахстане, где забой скота происходил главным образом осенью, хранить его долго можно было только в соленом виде. Однако технология засолки мяса и условия его хранения — дело тонкое. Даже незначительные нарушения технологии приводили к тому, что оно просто протухало.

Лето в тот год было жарким. Вместо восьми дней эшелон находился в пути двенадцать. Неудивительно, что cолонина прибыла на станцию назначения тухлой. Руководители склада послали телеграммы в МВД Казахстана, Минмясомолпром, обвиняя руководителей мясокомбината во вредительстве. Началась проверка. Судьба руководства комбината висела на волоске, попахивало большими сроками, а то и высшей мерой. Я подошел к вопросу основательно и, изучив материалы дела и специальную литературу, зацепился за факт, который известен почти каждому обывателю: до определенного срока хранения продукта его качество ухудшается медленно, но потом наступает момент, когда он портится очень быстро.

Так вот, мне удалось вычислить, а потом и доказать в суде, что, если бы эшелон прибыл в Красноярск вовремя, о порче солонины не могло быть и речи. Значит, во всем виновата железная дорога. Такая позиция обрекала комбинат на сражение в суде не только с грозным военскладом, но еще и с влиятельным Министерством путей сообщения.

Поэтому я предложил изменить тактику: постараться превратить железную дорогу из противника в союзника. Мне удалось доказать с помощью специалистов-экспертов, что просрочка доставки груза на несколько дней хотя и способствовала порче солонины, но продукцию еще можно было спасти. Окончательно же солонина испортилась после прибытия эшелона в Красноярск, где военсклад на неделю задержал разгрузку вагонов. Это была первая в моей жизни победа.

— Начальство оценило победу?

— Даже и говорить нечего — Георгий Матвеевич оценил мои заслуги и наградил по-царски. Ну а после и помог мне получить образование, он устраивал мне командировки в Алма-Ату, чтобы я мог окончить там юридический институт, предварительно уладив этот вопрос с местным УВД. Я же был ссыльный, а значит, не мог выезжать за пределы поселения. Помню, как по злой иронии судьбы мне на госэкзамене по уголовному праву достался вопрос о существующих у нас мерах наказания. Отчеканив все остальные меры наказания, я, дойдя до ссылки, замялся и в конце концов огласил зал ответом, что, хотя Уголовным кодексом предусмотрен максимальный срок ссылки три года, на практике действует секретный указ Президиума Верховного Совета СССР, предусматривающий бессрочное вольное поселение. «Достаточно, — поспешно прервал меня председатель экзаменационной комиссии, — о секретных нормативных актах на экзаменах говорить не обязательно». В Москве уже после реабилитации я окончил второй институт, защитил диссертацию и вступил в Московскую городскую коллегию адвокатов.

— В адвокатских кругах у вас стойкая репутация строптивого адвоката, некоторые вас даже так называют. Это почему?

— Прозвище Строптивый Адвокат я получил, когда занимался громким делом Олега Ш., всколыхнувшим общественность благодаря публикациям в «Литературной газете» и «Правде». Оно стало высшим показателем того, как работает у нас закон, а точнее, того, как он у нас служит отдельным личностям. Именно в этом деле мне пришлось проявить максимальное упорство. Это дело впоследствии вызвало такую бурю событий, которые хорошенько встряхнули органы МВД и всю нашу Московскую коллегию адвокатов. Я взялся за него поначалу из чисто профессионального интереса. С виду оно казалось незамысловатым. В городе Щелково шестнадцатилетний подросток со своей возлюбленной по имени Алла явился с повинной в милицию, утверждая, что именно он виновен в преступлении, которое взбудоражило накануне весь город: в канаве с десятью ножевыми ранениями был найдет труп таксиста. Девушка призналась в соучастии в убийстве только из-за любви к мальчишке. Все это было бы похоже на историю Бонни и Клайда. Но Олег был щуплым и физически неполноценным парнем — одна нога у него была короче другой, и он просто не смог бы справиться со здоровенным сорокалетним мужиком. По версии обвинения Олег, никогда не водивший автомобиль, отогнал машину убитого из Щелкова аж в Ярославль! Алла была, как говорится, первой девкой на деревне и на Олега — ноль внимания. Ее родня гоняла юнца, но когда произошло убийство, они резко изменили свое отношение к подростку. Девушку через несколько дней освободили, Олег взял вину на себя. Мать же его была уверена в невиновности сына, и я ей поверил. После ознакомления с материалами дела для меня самооговор подзащитного стал и вовсе очевиден. В заключении судмедэксперта, в частности, говорилось, что ранения были нанесены разными ножами — на одежде Олега не обнаружены следы крови. Мне все было ясно, но я решил не давить на парня, моя задача заключалась в другом — показать и доказать парню гибельность избранной им позиции. Придерживаясь своей тактики, я заявлял одно ходатайство за другим: о проведении очных ставок Олега с Аллой, о дополнительном допросе матери убитого таксиста и так далее. За это время при ознакомлении с материалами дела Олег убедился и в неверности своей любимой Аллы, и в коварстве ее родственников — мамы и брата по фамилии Анашкин, который — внимание! — работал в милиции.

— Прямо детектив. И чем же закончилось дело?

— Когда дело дошло до первого заседания суда, я решил не приберегать, как обычно, козыри на потом, а раскрыть их в письменном ходатайстве суду о возвращении дела для дополнительного расследования. Суд, удалившись в совещательную комнату, просидел там часа два, видимо, тщательно изучая материалы дела. Копию ходатайства я вручил прокурору. В результате и суд, и прокурор вели допросы со знанием дела и явным недоверием к показаниям свидетелей и обвиняемого. И судьи, и прокурор, и вообще все присутствующие в зале, который был забит до отказа, понимали, что Олег врет. На новом заседании в гробовой тишине он начинает говорить. Накануне вечером брат Аллы попросил Олега взять такси и заехать за ним: мол, доедем вместе до дома, ты пойдешь к Алле, а я дальше по делам. Но из машины парня не выпустили, а по пути подхватили мужчину. Когда выехали за город, Анашкин резко ударил парня в челюсть, тот потерял сознание. Когда он очнулся, то увидел, как мужчины оттаскивают полуживого таксиста к канаве, в салоне было много крови. Брат подбежал к нему и стал угрожать расправой с ним и его семьей, если он кому-то об этом проговорится. Мой парень описал второго мужчину — высокий, худой, усатый, со шрамом на щеке...Тут раздался грохот — мать убитого потеряла сознание и упала на пол. Когда она пришла в себя, выяснилось, что по описанию убийцы она узнала своего зятя Виктора. Она рассказала, что он требовал у нее и сына выписаться из их квартиры и оформить ее на его имя, но они отказывались. Тогда он начал угрожать тем, что прирежет их и ему за это ничего не будет — у него отец генерал МВД. На следующий день по ходатайству прокурора дело было возвращено для дополнительного расследования. Надо сказать, что это дорогого прокурору стоило — скоро ее отправили в отставку. Меня же попытались отстранить от дела.