Запах денег - Дмитрий Ромов

а это уже не шутка. Я про таких и не слышал никогда, но имеется номинация на пальмовую ветвь, надо же. Фильм идёт с параллельным переводом, сделанным для генсека, ну и ещё для кого-нибудь из высокопоставленных партработников.

Остальным гражданам смотреть не стоит, чтобы не растлиться и не утратить свои морально-этические свойства и, разумеется, идеологическую непроницаемость.

На экране банда головорезов после войны Севера и Юга грабит поезда и банки, превращаясь в глазах политически неподкованных масс в настоящую легенду. Но злодеи проходят всю свою бандитскую эволюцию и оказываются у неизбежного и до ужаса трагичного финала.

Актёры известные, кстати, братья Кэррадайн, братья Куэйд и ещё две пары каких-то братьев. Ну, так, ничего, но слишком явное морализаторство, на мой взгляд. Я этот фильм не помню из детства, если честно. Всё-таки, у нас не показывали.

После просмотра мы все проходим в просторную столовую пить чай с пирогами. Помощник генсека или безопасник, высокий круглолицый дядька идёт с нами, и проверив всё, выходит. Жена Брежнева, Виктория Петровна, кино не смотрела, но в чаепитии участие принимает. Даже, можно сказать, играет руководящую роль.

Столовая большая, действительно, как в ведомственном доме отдыха, но роскоши никакой нет. Всё очень просто. А пироги шикарные, надо отметить. Они-то, как раз, роскошные.

— Ну что… молодое поколение, — смотрит на меня Ильич. — Понравилось кино? Ты же охотник, да? Знаешь как с ружьём обращаться?

— Знаю, немного, — с улыбкой соглашаюсь я.

— Почему это, немного? — прихватывает меня дед. — А как же ты… кхе… в армию пойдёшь?

— А его не возьмут, — отвечает за меня Галя. — Он по здоровью не проходит.

Ну, надо же, она больше меня обо мне знает. Леонид Ильич хмурится:

— Хм… больной? На охоту молодец, а в армию больной?

— Он не больной, у него ранение недавно было.

— Ничего, — киваю я. — Я с врачом разговаривал, он сказал, что можно будет. Так что пойду со временем.

— И откуда это… хм… ранение? — поднимает брови генсек.

— А он бандитов ловил, — опять успевает Галя. — У него и медаль есть за охрану правопорядка, или как она? Как, Юра?

— Хм… — крутит головой Ильич. — Медаль?

Чурбанов рассказывает суть моей истории. Надо же, осведомлённость какая.

— А ещё, Леонид Ильич, он вчера помог предотвратить убийство майора КГБ, вам Андропов не докладывал ещё?

У Наташки глаза становятся по полтиннику. Она ничего понять не может. Вроде я был вчера отпетым отморозком, избившим генерала милиции, и она приняла это довольно спокойно, давно смирившись и проявляя, наверное, внутреннюю готовность следовать за мной и на каторгу, и в острог:

Жулик будет воровать,

а я буду продавать,

мама, я жулика люблю…

А сегодня я предстаю перед самим генеральным секретарём в ореоле героического борца с преступностью. Диссонанс, однако. Когнитивный.

Далее следует облегчённая версия вчерашних событий. Облегчённая, потому что здесь женщины и дети. Но, опять же, хоть и облегчённая, а ориентирующая в нужном направлении.

— Я уже поговорил с Николаем Анисимовичем, — продолжает зять, — попросил его, чтобы он это дело не спускал на тормозах, а своей волевой рукой вычистил скверну. А то знаете, сейчас побегут злопыхатели кричать на всех углах, что Щёлоков работу завалил. А он, как раз, за чистоту рядов борется.

— Молодец, — кивает дед, — Егор Брагин. Потом, Юра, доложишь по порядку. Зачем женщин утомлять… А Брагину надо награду… Я скажу Коле, чтобы он ему не медальку, а орден… хм… Если есть за что…

— Леонид Ильич, да мне не за что, — начинаю я, но он перебивает.

— Тихо… ммм… Не забудь, Юра, проконтролируй.

— Не забуду, — улыбается Чурбанов.

— Так… кхе… Наталья, понравилось… тебе кино?

— Довольно увлекательно, — уклончиво отвечает она, опасаясь по-видимому, не попасть в линию партии.

— Довольно… Хм… А тебе?

Он поворачивается ко мне.

— Понравилось, Леонид Ильич. Действительно увлекательно и наглядно показано, что зло, даже такое эффектное и привлекательное, а герои там по началу выглядят действительно привлекательно, так вот, зло всегда бывает обречено. Как бы это ни начиналось, конец один.

— Хм… — жуёт губами Ильич.

— А вообще, — продолжаю я, — я люблю вестерны. Ковбои, индейцы, приключения, торжество справедливости, простые и ясные мысли.

Я знаю, это его любимый жанр. Он даже, когда в Штаты летал, ему Никсон организовывал встречу с каким-то известным актёром, которого Ильич очень уважал. Они вроде даже подружились, что-то там было такое. Я фотку помню генсек в ковбойской шляпе и с «кольтом». А потом, когда наш дорогой кормчий почил, этот ковбой хотел приехать на похороны, но «свободные» и «либеральные» америкосы ему почему-то не разрешили выехать в наш «тоталитарный» совок.

— Хм… про ковбоев? И какие тебе нравятся?

— Ну, — чешу я в затылке, вспоминая фильмы и опасаясь назвать что-нибудь ещё не снятое, типа «Омерзительной восьмёрки» или «Джанго освобождённого». Ильич ведь потребует мир перевернуть, но найти.

— «Великолепную… семёрку» смотрел?

— Конечно, — киваю я. — «Зорро» тоже, «Золото Маккены»…

Он кивает.

— «Виннету», — продолжаю я шпарить по классике жанра, — «Оцеола», «Чингачгук», «Верная рука»…

Интересно, они в Черногории снимали все эти каньоны? Наши Югославские друзья гойкомитичи.

— Молодец… — улыбается Ильич. — Много… видел.

— А, ну «Лимонадный Джо» ещё. Но мне знаете что больше всего нравится, Леонид Ильич?

— Ну, — смотрит он на меня с прищуром и улыбочкой, с какой обычно высокопоставленные дедушки любуются своими внезапно осмелевшими внучатами.

— То, что наши собратья по соцлагерю снимают про индейцев, а мы свои собственные вестерны делаем, на родной и всем понятной фактуре. Вот «Белое солнце пустыни», хотя бы.

— Откуда… ты взялся мм… такой? Где тебя Жора… хм Нашёл?

— Я с его другом в госпитале лежал после ранения, — улыбаюсь я.

— И куда тебя?

— В грудь.

Он качает головой.

— Леонид Ильич, а вы «Хороший, Плохой, Злой» смотрели?

— Нет… хм… Говорят, барахло.

— А мне кажется, это один из лучших фильмов жанра.

— А где ты… э-э-э… видел? — прищуривается он.

— Я не видел, читал только про него. В журналах да газетах. Или вот книжка ещё есть, кажется «Живопись, театр и кино в США» называется. Как-то так. Там ругают, конечно.

— Так зачем… смотреть, если ругают?

— Так они и «Белое солнце» ругали, на экран не пускали и «Руку бриллиантовую». Если б не вы, так и не увидел бы никто.

— Откуда это… ты знаешь? — хмурится генсек.

Упс… Правда, откуда? На «Кинопоиске» прочитал, а может, в «Википедии» или ещё где, не помню точно…

— Так все знают, в народе говорят, — пожимаю я плечами.

— В народе… говорят? — удивляется он. — А что ещё… кх… в народе говорят?

— Про кино?

Он лукаво улыбается, будто говоря, мол, не увиливай, понял же, о чём спрашиваю.

— Про… меня что говорят?

— Любят вас в народе, — улыбаюсь я в ответ.

— Любят? За что это?

— Ну… — заминаюсь я. — Это уж лесть будет, Леонид Ильич. За то, что вы сами из народа, за то что вы вот такой, какой есть. Помните имена всех секретарей обкомов, да много за что. Неловко говорить.

— Хм… — качает он головой.

— Лёня, ну ты замучил мальчика, — хмурится его жена.

— Нет, погоди… кх… если хвалить неловко, расскажи… анекдот.

— Анекдот? — удивляюсь я.

— Да, про меня.

— Я вообще анекдотов не знаю.

— Егорка! — грозит он мне пальцем. — Рассказывай.

Блин, я правда мало анекдотов знаю. Ёлки… Надо отметить, что все анекдоты про Леонида Ильича какие-то не очень добрые. Вообще недобрые, если честно. Расстроится ведь.

— Не знаю…

— Папа, — вступает Галина.

— Тихо, — отмахивается он. — Рассказывай.

Твою ж дивизию. Что делать-то? На попятную не солидно без пяти минут орденоносцу. Но и голову на плаху тоже не хочется…

— Леонид Ильич…

— Боишься? — прихватывает генсек.

Ладно, где наша не пропадала.

— Я анекдот, правда, не знаю. Могу стишок.

— Матерный? — спрашивает он.

— Нет.

— Ну, давай стишок.

— Но только…

— Не бойся. Ты же герой… э-э-э… пулю от бандитов схлопотал. Дальше Сибири не сошлют. Давай.

— Хорошо….

И я декламирую. Скучно так, без выражения.

— Народное творчество, автор неизвестен.

Дохнул в ладонь украдкой Брежнев,

поправил брови, вздёрнул нос,

ну всё, подумал Чаушеску —

взасос…

Повисает тишина. Я смотрю на Рыбкину и вижу, что у неё челюсть отваливается. На Ильича даже взглянуть боюсь. Бляха-муха, ну что за дурак. Сказал бы, нет и точка. Нет, на тебе. Поэт-песенник, мля…

Краем глаза, боковым зрением я замечаю какое-то колыхание и невольно поднимаю глаза. Ужас, ему плохо что ли? Вдруг