Земля за океаном - Василий Песков

– Извините, просто дорожное любопытство. По ком стреляли?

Парень с видимым облегчением улыбается.

– Койот… А я подумал, зовете, значит, стряслось что-нибудь.

– Попали?

– Нет, попугал. Днем этот зверь осторожен.

– Свое стадо пасете?

Парень помедлил с ответом.

– Вы с побережья?

Встречный вопрос обнаружил какой-то наш промах. Видимо, полагалось знать, что у этого парня своего стада быть не могло.

– Я просто работник. Хозяин сюда приезжает раз в год. Вместе клеймим коров.

Два-три вопроса о дороге и о погоде, взаимное «извините», и вот уже всадник и красная лошадь на серебристо-зеленой равнине опять превратились в романтический образ для покупателей сигарет.

И снова автомобиль прессует тугую стену пахучего воздуха. О стекло разбиваются пчелы и мошкара. Большая мышь проворно перебегает дорогу и скрывается в травах. Позже, в июле и августе, эти места побуреют и поскучнеют. Появятся тут стожки – запасы сена на зиму. Кое-где – остатки прошлого года – они и сейчас бурыми клецками плавают в травах. Сейчас, в конце мая, зеленый праздник в степи. Жирно блестят полосы сеяных трав, а там, где плуг земли не касался, зелень имеет серебристый оттенок. На ощупь травы тут жесткие, с колючками и полынью. Тот же матово-серебристый цвет видишь в низинах, где пробегают крики – мутные, торопливые, к средине лета иссякающие ручьи. Однако влаги в этих степных морщинах хватает для древесной растительности. Она-то – ивы и тополя – наполняет низины мерцающим серебром листьев… Кладка через ручей. Потерянная и надетая кем-то на сук рукавица. Перевернутый ржавый автомобиль. Проселок, уходящий за холм. Ни единой души! И все-таки кто-то живет на земле. Дымок. Приземистая, едва различимая постройка у горизонта. Жеребенок на холмике сосет черную кобылицу…

Остаткам индейцев великодушно пожаловано это жизненное пространство к западу от протекающей степью Миссури. «Индейцев в Южной Дакоте проживает 25 тысяч, больше, чем в другом любом штате Америки», – добросовестно поясняет дорожная книжка. На карте индейские резервации обозначены желтой краской и черным пунктиром. Наше дорога проходила как раз у такого пунктира, и мы заехали в резервацию.

Об индейцах рассказ особый. А сейчас вернемся на шоссе 90, ведущее нас на Запад. Остановимся у ответвления в сторону резервации. В этом месте мы встретили два необычных дорожных знака. На одном был нарисован башмак, а надпись поясняла, что тут проходила «большая пешеходная тропа индейцев». Другой знак был украшен головою бизона, кольтом и индейской трубочкой мира. Надпись «Олд вест трейл» путникам объясняла: это старая дорога на Запад. «Бетон пролегает там, где когда-то на диких землях в повозках с брезентовым верхом двигались пионеры-переселенцы». Тут на равнинах (в городке Додж-Сити) есть памятник… волам. На пьедестале написано: «Из следов наших копыт родились ваши автострады». Так же красноречивы слова на монументе ковбою: «На пепле моего костра рожден этот город».

О больших миграциях по равнинам дорога в Южной Дакоте напоминала нам не однажды. Подобно тому как на Востоке Америки напоказ держат старые пушки, крепости и постройки, тут, на равнинах, главный предмет старины – повозка. В маленьких городах и местечках, у перекрестков дороги, у закусочных и мотелей, у магазинов и даже бензоколонок непременно видишь воловью повозку. Перекусив у дороги, американцы с удовольствием сажают на повозки детишек, да и взрослые на минуту-другую не прочь поменять место в автомобиле на сиденье под брезентом. Называется это «ощутить свои корни».

Но дорожный спрос на историю удовлетворяется не только показом транспорта пионеров. В музейчиках у шоссе можно увидеть, как в те не столь уж далекие времена одевались, в– какой посуде и что подавалось на стол, что курили, из чего стреляли, чем землю пахали.

Заглянув в один очаг старины, в остальные можно и не заглядывать. И все-таки, подъезжая к Миссури, мы уступили призывам желтых щитов: «Большой музей Дикого Запада. Загляните!»

У входа в музей нас встретил хозяин в ковбойской шляпе, в сапогах с высокими каблуками, с ковбойским ремнем и ковбойской улыбкой. Очки добавляли этой фигуре нечто и от учености. Страдал хозяин дефектами зрения, или, быть может, облик встречавшего был «спроектирован». (Такое в Америке дело нередкое.) В музее «учености», впрочем, не наблюдалось. Все та же кунсткамера. На видном месте стояла скульптура свирепого вида индейца, стояло чучело зебры, старый протез ноги из липовой древесины… Но было видно: собиралась коллекция рукою заботливой и дотошной.

Доллар за вход мы уплатили кассиру, мальчику лет двенадцати с испитым, желтым, как воск, лицом, с грустным не по возрасту взглядом. Ковбойская шляпа только подчеркивала его болезненность.

– Сюда, джентльмены, – махнул он на дверь, – тут начало осмотра.

Экспозиция продолжалась на улице. Тут можно было увидеть подлинный домик поселенца на Западе, ветрячок-водокачку, школьную комнату, в которой мог бы сидеть Том Сойер. (Большая железная печка, столы на литых металлических ножках, клавесин, глобус, портрет Вашингтона на стенке и пучок длинных розог на столе.) Далее в длинном ряду стояли огромные бочки, мельничные жернова, колокол для сигнала «обедать!», замысловатых конструкций самогонные аппараты. Старину завершали конная молотилка и трактор марки «фордзон».

Вернувшись под крышу уточнить какую-то запись, мы вдруг услышали за спиной робкий голос кассира:

– Простите, джентльмены, вы, наверное, не американцы?.. Я так и подумал: это кто-нибудь из Европы…

Узнав, в чем дело, мальчик пошел вместе с нами, и только теперь мы поняли: это вовсе не мальчик, а человек лет восемнадцати-двадцати, но которому суждено маленьким и остаться.

– У меня щитовидка, – привычно, чтобы все сразу поставить на место, сказал он и с жадным любопытством стал расспрашивать о нашей поездке: – А что сейчас, вот в это время, у вас в России?

– Тоже весна, так же тепло…

– А зимой в Москве холодно?

– Примерно так же, как тут, в Дакоте.

– Да, у нас зимы очень холодные… Я вот мечтаю побывать во Флориде.

«Мальчика» звали Грей Олсон. Выяснилось, что хозяин музея – не тот человек в очках и ковбойской одежде, а он, Грей Олсон. Престарелый «ковбой» у входа был всего лишь служителем, точнее «дядькой», опекавшим этот ковчег старины и его пожизненного владельца. «Дядька» (Джон Питерсон), заметив наш разговор, подошел, приветливо поздоровался.

Когда Грей отошел, «дядька» прикрыл глаза, грустно покачал головой.

– Такая судьба. Это все мать для него собрала…

В машине мы говорили о его матери. Можно представить, сколько бессонных ночей было у этой женщины, хорошо понимавшей: здешняя жизнь ласкова только к богатым, удачливым и здоровым. Что придумать для сына? Наверное, она благодарит всех богов за счастливую мысль об этом музее. Собранная по окрестным фермам и свезенная в одно место ржавая, пыльная рухлядь для нее, конечно, дороже ценностей Лувра и Эрмитажа…

В заключение экскурса в старину стоит сказать: многих американцев одолевает романтический зуд «бросить все и по следам предков пройти равнину на повозке в одну лошадиную силу». (Буквальная запись в беседе с одним из романтиков.) Однако равнины пересекают не иначе, как сидя в автомобиле. И все же, подобно тому как в океан время от времени пускаются на плотах, тут на великих размерах суши появляются чудаки на повозках. О них, разумеется, пишут в газетах, их видят по телевидению. Молва об одном из них, Оливере Расселе, на крыльях журнала «Америка» залетела и на пространства Евразии. С больших снимков глядели две лошади и шесть человек, сидевших в повозке под полотняным верхом, – сам Оливер, его жена Джин и четверо симпатичных босоногих мальцов. Сообщалось, что строительный рабочий из штата Огайо семь лет собирался, обсуждая поездку с друзьями, и наконец за тысячу долларов соорудил фургон, приобрел лошадей. И поехал.

«Щадя лошадей, Оливер проезжает в день не более 30 километров. Когда надо их подковать, он превращается в кузнеца». Рассказ в журнале, как тому полагается быть, подернут розовым цветом рекламного счастья. Где-то на полпути Оливер будто бы заявил журналисту: «Это замечательная поездка… Всю жизнь свою я не чувствовал себя таким свободным, как сейчас». «Пионер XX века собирается распрячь лошадей на побережье Тихого океана и сделаться фермером в Орегоне», – сообщалось в журнале.

Наша дорога проходила по местам, где ехал Оливер. Полагая, что человек этот действительно интересный и может рассказать что-нибудь более существенное, чем приведенные журналом фразы, мы навели справки: добрался ли Рассел Оливер до океана и нельзя ли связаться с ним хотя бы по почте? Никто, однако, не знал, как закончилась шумная одиссея. (Америка скоро забывает сенсации.) Но в газете «Вашингтон пост» мы отыскали заметку под заголовком «Крытый фургон – незваный гость».