Под кровом Всевышнего - Наталья Соколова

Мы вошли, включили свет. Папочка мой был мёртв. Мы не заплакали, а сказали: «Царство ему Небесное». Пошли через балкон будить сына. Коля побежал на улицу звонить родным по телефону. Я стала готовить белье для покойного. Вскоре приехали четверо мужчин. Они просили меня уйти и не мешать им — сами вымыли и одели дедушку. Отец Сергий быстро привёз гроб, так что к вечерней службе тело почившего находилось уже в храме.

Был канун праздника преподобного Серафима, которого так любил мой папочка. Я вспомнила его рассказ о том, как он в молодости паломничал в Дивеевскую обитель. Там была одна прозорливая юродивая, с которой приезжие беседовали. Она сказала моему отцу: «Вот ты к нам придёшь на праздник преподобного Серафима...» Тогда этих слов никто не понял, а теперь мы их вспомнили.

Отпевали мы дорогого Николая Евграфовича в Лосиноостровской, в храме Адриана и Наталии, где мой батюшка был настоятелем, Храм был полон, приехали проститься с покойным многие из его друзей... Хочется сказать — духовных детей, потому что Николай Евграфович был для многих как духовник. Ведь последние сорок лет к отцу моему ежедневно приходили люди, когда трое, когда пятеро, а то и больше. Сидели, ждали своей очереди, как у врача. А он всех выслушивал, давал советы, молился с ними вместе. Посетители выходили заплаканные, но утешенные, с облегчённой душой.

Многих мой папа обратил к вере, других поддержал, всех обильно снабжал духовной литературой. Он сам переплетал «самиздат», вдевая рыболовные лески в толстые иглы, постукивая молоточком, пробивая дырки в бумажных слоях и картонных обложках. Да воздаст Господь рабу Своему за его труды по распространению слова Божьего! Ведь в те семьдесят лет нельзя было нигде купить ни книг о жизни святых, ни их проповедей или поучений. А из убогой квартиры Пестовых уносили чемоданы литературы, которую везли в город Грозный (на Кавказ), в Иркутск и другие уголки огромного Советского Союза. Почти вся пенсия отца шла на оплату труда машинисток. Папа раздавал книги бесплатно, но просил возвращать их по прочтении. Если книги «зачитывали» и вернуть не могли, то отец говорил их цену и предлагал за книги уплатить, что многие охотно и делали. Если же у читающих денег не было, то отец им охотно прощал, так как литературу он печатал и имел не в одном, а в нескольких одинаковых экземплярах.

Мамочка моя часто этому ужасалась: «Найдут при обыске — посадят!» Ведь это доказательство распространения религиозной литературы, которая считалась антисоветской. Папочка мой усердно молился, потом открывал Священное Писание и укреплялся в своей деятельности словами Господа «Не бойся, малое стадо...» и словами 90-го псалма «За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его...»

Так с надеждой на Господа переплыл мой отец пучину волнующегося житейского моря и достиг тихой пристани. Лицо его в гробу было спокойно и радостно. И всех провожавших Николая Евграфовича в жизнь вечную охватило торжественное настроение, как бывает в большие праздники. Не было ни слез, ни жалоб. Мне некоторые выражали своё соболезнование, но мне хотелось ответить им: «Тогда надо было соболезновать, когда Николай Евграфович лежал и страдал. А теперь он перешёл в Царство Господа своего, встретился с супругой, с сыном, со святыми отцами, отдавшими жизнь свою за Христа. Папа мой уже блаженствует, и я за него рада...»

Конечно, я молчала, благодарила за участие, так как муж мой сказал мне: «Ты не показывай своё настроение...» А у меня на душе птицы пели. И не осталось у меня в памяти ничего земного, связанного с похоронами отца. Могила его — в Гребневе, там же, где могила мамы. Кругом лес, деревья шумят, виден пруд, и красота природы там необычайная.

Меня, осиротевшую, дети отправили пожить после похорон в Гребневе, а сами занялись ремонтом моей квартиры. Батюшка мой жил при своём храме, где у него была прекрасно обставленная комната, там он и питался. А недели через две, когда мы с ним вернулись в своё Отрадное, в квартиру, где умирал Николай Евграфович, то мы дома своего не узнали: все было вымыто, убрано, произведён полный ремонт. Дай Бог здоровья и сил моей дочке Любочке, которая вместе с мужем сменила обои и обновила наше жилище. Верна пословица: «Зятя хорошего найдёшь — сына себе приобретёшь».

Снова затопали у нас ноженьки милых внучат, а на двери кухни повисли качели для весёлого трехлетнего внука Димочки.

Возвращение к живописи

Отошёл ко Господу мой дорогой отец, но я чувствовала снова его заботу обо мне, его любовь. Я, конечно, молилась за его душу, хотя умом ясно сознавала, что он в чертогах райских.

Я стала опять прибегать к его помощи, обращалась к папе, как при его жизни, простыми словами беседуя с ним. После операции (в 68-м году) я около десяти лет страдала мочекаменной болезнью. Каждые два-три месяца бывали болезненные приступы. Тогда я лежала по неделе и больше, меняя грелки на животе, опускаясь в горячие ванны, принимая лекарство, растворяющее песок в почках. Однажды друзья порекомендовали мне пить настой «японского грибка», научили, как с ним обращаться. Это была великая милость Божия, посланная мне по молитвам моего родного папочки. Я поняла это после следующего сна.

Вижу я себя в нашей маленькой прихожей, окружённой внуками. Я собираюсь с детьми на улицу, обуваю, одеваю малышей, завязываю шарфы, натягиваю на их ручонки варежки. Рядом стоят саночки и большой деревянный крест, похожий на могильный, из светлого дуба. Как мне все вместе захватить? Я знаю, что это мой крест, который мне надо взять и нести. Я держу саночки, беру за руку ребёнка, двоим детям велю идти за мной, а крест берет мой отец и идёт с ним к двери.

— Папа, это мой крест, — говорю я. — Я должна его сама нести.

— Но пока у тебя на руках внуки, я понесу твой крест, — говорит отец и выходит на лестничную площадку.

Он вызывает лифт и входит в него, я не успеваю его догнать, так как веду малышей. От волнения я просыпаюсь. Открываю глаза с мыслью, что отец унёс мой крест, теперь мне будет легче справиться с детьми...

В те месяцы я продолжала понемногу пить настой грибка, хотя болезнь моя как в воду канула. Больше приступы не повторялись двадцать лет. Уже лет десять я гриб не пью, забываю. Но я ухаживаю за грибком, потому что он помог (теперь по моему совету) многим больным. Вот так я почувствовала заботу обо мне моего папочки.

Но и ещё одна милость Божия сошла ко мне в последние годы: Господь вернул меня к живописи, к творческой деятельности. Произошло это так. Ремонтными работами после пожара в Гребневе, а именно промывкой живописи, руководил художник Витошнов Валерий. Целая бригада людей поднималась по лесам, восстанавливала живопись, рабочие тут и там сновали в ограде храма. Там же летом гуляла и я с внуками, которые любили копаться в свежем песке.

Однажды наше внимание привлёк ёжик, прятавшийся в кустах парка. Мальчик (лет пяти) звал своего отца, прося у него молока для ёжика. Подошёл Валерий, и мы с ним познакомились. В следующие дни мы останавливались около больших икон, которые Валера реставрировал, вынося на улицу. Я не стерпела, увидев палитру с красками, обратилась к Валере с просьбой:

— Дайте мне на несколько минут ваши кисти и палитру, дайте вспомнить свою молодость!

Валера охотно протянул мне просимое, и я начала покрывать слоем краски ноги святого Феодора на иконе, потом пейзаж морского берега. Валера одобрял меня, приглашал работать с собою. Я с усмешкой показывала на троих внучат, окружавших меня постоянно: «Какая при них возможна работа?» Однако Валера снабдил меня всем необходимым для живописи и призывал не падать духом и начинать снова писать.

— Ведь и у вас бывают свободные часы, — говорил он. -А у внучат есть родители, они дают вам по временам отдохнуть. Детей своих вы вырастили, так возвращайтесь к живописи, толк получится. А внучат никогда не вырастите, этого момента нечего ждать: одни внуки подрастут, других вам народят. Нет, вы пишите, понемногу втянетесь...

Валера видел мою тоску по живописи, видел, что я с завистью смотрю на его труд. И Валера вселил в меня уверенность в возможность снова овладеть искусством... Ведь

я уже тридцать пять лет серьёзно не работала! Но этюдник у меня уже был свой, новый, вот откуда.

Художники

У моего отца Владимира в храме был очередной ремонт, промывали живопись и расписывали потолки. Храм в Лосинке не древний, построен в 1918 году. До революции его стены расписать не успели, а потом было не до красоты. Так мой батюшка, став настоятелем, решил покрыть росписью все, что требуется. Работал над этим не один год художник Грачёв Леонид. Батюшка с ним познакомился, узнал, что Леонид окончил Строгановский институт. Батюшка спросил как-то у меня:

— Ты не знала Грачёва Леню? Он учился в те же годы, что и ты.

— Как же не знать! Вместе учились! У бедного мальчика только одна левая рука писала, а на правой был перебит снарядом нерв. Грачёв с фронта вернулся, много горя хлебнул. И на лице у Леонида был шрам.