Любовь холоднее смерти - Анна Малышева

– Где ты так простудилась? – Мать то и дело заглядывала к ней в комнату, подходила к постели, трогала лоб холодной нежной рукой.

Когда Света чувствовала эти прикосновения, она неожиданно ощущала себя совсем маленькой, жалкой, и ей отчаянно хотелось плакать. Мать даже собралась вызвать врача – девушка с трудом ее от этого отговорила.

– Померь хотя бы температуру, – умоляла та, протягивая дочери градусник. – Не упирайся, я хочу знать, сколько у тебя… Судя по виду – немало!

И Света, вообще не терпевшая возиться с собственным здоровьем, покорно сунула градусник под мышку. Стеклянная трубочка показалась ей ледяной – и уже поэтому она догадалась, что температура нешуточная. Мать постояла рядом еще с минуту, потом как-то неловко развела руками и молча вышла.

«Чувствую себя последней сволочью. – Света закрыла глаза и откинулась на подушку. – Как я могла рассуждать, любит она меня или нет? Конечно, любит! Если бы не любила, не стала бы так метаться вокруг… А Сергей просто идиот. ‘‘Любит не любит’’, нашел ромашку… Она всегда ухаживала за нами, всегда была рядом, была для нас и нянькой, и прислугой, и кем хочешь… А мы на нее срывались, как хотели… Она-то вела себя как нормальная мать, это мы были ненормальными детьми… Наверное, потому, что нас двое, и нам больше никто не был нужен».

Она достала градусник, недовольно на него посмотрела и торопливо стряхнула ртуть, опасаясь, что мать явится за результатами и увидит их.

«Тридцать восемь и три, давно такого не было. А чувствую себя на все тридцать девять. Только бы не уснуть… Не проспать звонок».

Еще с утра, почувствовав себя больной, она положила трубку к себе в постель и вызвалась в случае необходимости звать мать к телефону. Но единственный звонок был от Лиды. «Наверное, из-за него у меня и температура подскочила, – вяло раздумывала Света, закрывая горящие веки. В висках глухо и туго пульсировала кровь. – Главное – не заснуть…»

Но она все-таки уснула, точнее – уплыла в какое-то горячее, липкое марево, наполненное тягучими, будто расплавленными образами. Ее тело извивалось, как аквариумная рыбка, между глухих розовых стен, мягкие руки-плавники бессильно раздвигали тяжелый воздух, густой, как застывающий клей. Рядом проплыли два серебряных глаза, внимательных и вместе с тем равнодушных. Она попыталась поднять голову, чтобы увидеть потолок, но не смогла повернуть шеи – та затекла и болела. «Я же рыба, – поняла девушка. – Я не могу поднять голову. У меня вовсе нет шеи». Тогда она решила спуститься ко дну – вдруг там найдется выход из этой страшной розовой комнаты, откуда тем временем кто-то начал выкачивать воздух. Сперва все удавалось, но спустившись совсем немного, она остановилась, шевеля гибкими руками-плавниками. На песчаном дне лежал ключ, который ей очень хотелось взять, потому что это и был ключ от комнаты, с помощью которого она могла выйти на свободу. Света делала бешеные движения, пытаясь опуститься ниже, тянула плавники, но никак, никак, никак не могла достать ключ в виде сердечка…

Ей показалось, что она распахнула глаза – на самом деле девушке с великим трудом удалось их приоткрыть. Где-то под одеялом звонил телефон. Она пошарила вокруг в постели непослушными руками (которые все еще немного были плавниками) и наконец неловко ухватила трубку.

– Да… – сказала она. – Это ты? Я спала…

– В такое время? Знаешь, который час?

– Я болею… – Света нашла глазами будильник на столе и удивилась тому, что проспала два часа кряду. Время близилось к четырем пополудни. – Где ты?

– На улице. Тоже, кажется, простудился…

Его голос и в самом деле звучал как-то странно. Сергей как будто выбирал слова, опасаясь лишний раз утруждать горло.

– Мы же двойняшки, – пробормотала Света. – У нас все пополам…

– Свет… – глухо сказал он. – Я ведь был в ЗАГСе. Только что оттуда вышел.

Она взъерошила мокрые волосы, села, прижимая к груди одеяло. Остатки бреда растаяли полностью. Никакие розовые стены больше не проступали сквозь привычные обои, никакие серебряные глаза не следили за ней с потолка. Реальностью была сбитая на сторону постель, трубка в руке, четыре часа пополудни. И голос брата.

– Что? – коротко спросила она. – Выкладывай!

Она сказала себе, что знает ответ, прежде чем услышала его. Что знала ответ, даже когда изо всех сил убеждала себя, что ничего не знает и знать не хочет. А когда услышала, то ответила не сразу…

– Сперва они сказали, что не могут в такие короткие сроки выдать копию, – говорил брат. – Ни за деньги, ни без них. Я вцепился, как бульдог, врал уж не помню что, просил сделать хотя бы ксерокопию – все равно, просил порыться для меня в архиве. Говорил, что мне обязательно нужно знать, как выглядит мое свидетельство о рождении… Тетка приняла меня за психа… – Он нервно вздохнул: – Потом я все-таки пошел в архив. Там сидела душевная девушка, с ней было полегче. Я показал ей деньги, она обиделась. Тогда я сказал, что принесу конфеты и коньяк, и она ответила, что не откажется. Я сбегал в магазин, а когда вернулся, она уже все нашла и сделала мне ксерокс… Не свидетельства о рождении, а заполненной формы… Но там все то же самое. Моя мать – Соколова Анна Дмитриевна. Твоя, соответственно, тоже. Светка? Свет? Почему ты молчишь?

Она блаженно откинулась на подушку. Голова слегка кружилась, спину ломило, но все это уже ничего не значило. Ей стало легко и хорошо, как будто жар спал, а постель была сухой, прохладной, только что застеленной…

– Прихожу в себя, – сказала она после паузы. – А ты?

– Еще не могу… Как же так?..

– Не начинай заново, – предупредила сестра. – И немедленно отнеси на помойку все старое барахло, которое собрал в том дворе. Обезьяну тоже.

– Но Светка!

– Это НЕ НАША ОБЕЗЬЯНА! – отчеканила она таким тоном, что брат немедленно умолк.

В комнату встревоженно заглянула мать, но, увидев Свету с телефоном в руке, успокоилась:

– Я-то думала, у тебя бред.

– Все в порядке, мам, – нарочно громко ответила Света. – Сделай мне чаю. Пожалуйста, – добавила она неожиданно для себя. Когда дверь закрылась, она снова накинулась на брата: – Теперь-то ты вернешься домой? Теперь ты все выяснил, что мог? Всем вымотал нервы, довел отца до иппохондрии, меня простудил…

– Ты сама простудилась, а я…

– Молчи! – безжалостно рявкнула она и тут же схватилась за больное горло. – Ох… Возвращайся немедленно, чтобы не выглядеть еще глупее! Это переходит все границы! Я долго тебе потакала, но больше не буду! Если хочешь загреметь в психушку – ради бога, но без меня, слышишь! Без меня!

– Но как же мои воспоминания! – Он говорил так жалко и убито, что она слегка поостыла. – Куда я их дену? Тоже на помойку отнести? Я помню двор, и лестницу, и женщину!