Гентианский холм - Элизабет Гоудж

Но Стелла, ускользнув от взгляда матушки Спригг, взяла гораздо больше, чем чашку молока и яблоко. Прихватив с кухонного стола большое блюдо с ивовым узором, она сновала вокруг стола между веселыми гостями и накладывала на него пирог из голубятины и пирог из крольчатины, ветчину, говядину и кекс. Поставив поднос на пол в темном проходе, ведущем во двор, она вновь вернулась, чтобы взять не чашку, а миску молока, печеное яблоко и взбитые сливки на розовой глянцевой тарелке и набить полный карман кусками сахара. Аббат, если бы он увидел ее в этот момент, вряд ли стал бы сравнивать ее с каким-то неземным существом. Она была воплощенной греховностью, когда окликнула Ходжа и закрыла за собой и Ходжем кухонную дверь.

Рождественская вечеринка в конюшне была не такой шумной, как на кухне, но далеко превосходила ее по наслаждению. Стелла привела со двора Даниила и зажгла фонарь конюшни с помощью кремня и кресала, которые там всегда хранились. Серафина и котята из последнего помета уже находились там, выдворенные из дома, чтобы не мешались под ногами на кухне, и таким образом там собрались Седрах, Мисах и Авденаго, конюшенные коты, Моисей и Авраам, волы, кобыла Бесс и две вьючные лошадки Сим и Хам. Пока собаки ели с блюда с ивовым узором, а коты лакали из молочной миски, Стелла кормила волов и лошадей сахаром. Она любила ощущать теплое нежное тыканье носом в свою ладошку, и, похлопывая животных по шее, толковала с ними и желала им счастливого Рождества.

Затем она уселась на кучу сена, позади котов, Ходжа и Даниила, и, достав из кармана свою ложку, сделанную из рога, съела печеное яблоко и взбитые сливки из розовой глянцевой тарелки. Через десять минут блюдо, миска и тарелка были вылизаны так, что Стелла решила, что мыть их завтра было бы излишеством. Она сложила их в аккуратную стопку и положила на сено. Ходж растянулся у ее ног, а Даниил лежал, свернувшись клубком, под левым боком. Серафина была рядом, в корзинке со своими котятами. Седрах, Мисах и Авденаго, эта бедная драная команда, лежала по соседству, справа от нее.

Стелла с возрастом еще не утратила детской чувствительности к цвету, запаху и звуку. Оранжевое сиянье фонаря, теплые бархатистые тени конюшни, довольное мурлыканье котов и дыхание волов, запах чистых животных и сена, казалось, сплетались воедино и создавали для нее покров теплого спокойствия. Окутанная им, она лежала неподвижно, выискивая в себе тот глубокий покой, в котором, как древо, коренилось ее бытие.

Осознание этого мира и покоя давало ей глубочайшее счастье, о котором она только могла мечтать. Иногда оно приходило, как это было теперь, подобно глубинному эху внешнего спокойствия, подобно колоколу, звенящему далеко под морем в ответ на звон какого-то церковного колокола на земле, и то были минуты, когда это длилось долго, но она знавала также и его приход в минуты беспокойства и тревоги, хотя это было не более чем прикосновение, проходившее через минуту, и все же по силе достаточное, чтобы укрепить человека на долго.

Одной рукой Стелла погладила шершавую голову Даниила, другой почесала Седраха между ушами. Животные, как она догадывалась, также находились в состоянии покоя. Она думала, что они всегда лучше осознавали свои корни, чем люди, и потому не суетились так сильно. Они посвящали время состоянию неподвижности. А Захария? Ощущал ли он мир и покой? Она взглянула на квадратное окно, через которое впервые увидела его и была так напугана, пока Ходж не успокоил ее. А теперь тот чужак стал настолько частью ее самой, что вряд ли был момент бодрствования, когда бы она не думала о нем, или сон, в котором не появилась бы его худая долговязая фигура.

Стелла закрыла глаза. У нее был долгий утомительный день. Мурлыканье котов, дыхание и чавканье лошадей и скотины раздавались, как звуки во сне, зеленая вода сомкнулась над ее головой, но она не испытывала страха, потому что знала, что нечто поддержит ее, прежде чем она совсем уйдет из жизни. Это не было связано с каким-либо чувством потрясения — то, что ее поддерживало, — сознание прибытия приходило так постепенно, что она ощутила себя идущей вперед на звон колокола, не осознавая того, что ее ноги касаются земли. Хотя на самом деле это была не земля, это был серебристый песок, украшенный яркими раковинами.

Морские водоросли вокруг нее были подобны цветам и звездам, а странные существа, проплывавшие мимо и сновавшие туда и сюда меж древесных стволов, были золотом и серебром, прозрачными и светящимися. Свет был неземным. Он был темно-зеленым, ясным, не теплым, но и не прохладным. Именно деревья дали Стелле понять, где она находилась, деревья и звон колокола. Хотя их стволы стали похожи на полированную слоновую кость, а на ветвях росли не листья, а цветы и звезды, бывшие живыми существами, она знала, что эти деревья когда-то росли на воздухе и при солнечном свете, и что звон колокола когда-то разносился над зелеными полями и красной девонской землей.

Она находилась далеко от дома. Именно из этих глубин покоя, где она пробиралась сейчас, торквийские рыбаки вытаскивали своими сетями оленьи рога. Мужчины охотились в этом лесу и звучанье их охотничьих рогов и лай собак звучали здесь таинственной музыкой, а колокол призывал их к вечерне на закате дня. А теперь от старинной музыки остался лишь колокольный звон, и она во всем этом странном мире была единственным человеческим существом, которое могло внять этому призыву. Она приостановилась, оглянулась и увидела отпечатки своих одиноких ног на серебристом песке. И все же Стелла не чувствовала себя одинокой, ибо знала, что звон колокола производится не просто колебанием воды. Движения воды не происходило потому, что далеко над ее головой, на поверхности моря назревало «безветренное молчание шторма». В колокол звонил какой-то человек.

Она продолжала идти, пока ее не остановило странное видение. Стелла подумала, что увидела скелет какого-то огромного животного, лежавший там, на дне моря, пока не взглянула еще раз и не поняла, что это были обломки потерпевшего крушение судна — трюм его оброс ракушками, а малиновые водоросли обвивали шпангоуты. Что это был за корабль? Был ли это корабль, который привез отшельника в аббатство Торре? Или тот, который привез любимого к Розалинде? В какой из великих бурь нашел он свой конец? Она вспомнила поверье торквийских рыбаков и деревенского люда, что здесь живет какой-то демон, который засасывает в пучину каждую бурю по одному кораблю. И видимо, так оно и есть — зло было почти повсюду, кроме рая. Но в этот сочельник демона здесь не было. И Стелла не испугалась, когда смотрела на обломки, даже когда заметила человеческие кости, наполовину захороненные в песке по соседству, потому что она знала своего Шекспира: