Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Викентий Вересаев

Н. М. Языков – матери, 26 июля 1826 г. – Языковский архив, вып. I, с. 256.

Каждый день, в часу третьем пополудни, Пушкин являлся к нам из своего Михайловского. Приезжал он обыкновенно верхом на прекрасном аргамаке, а то, бывало, приволочится и на крестьянской лошаденке. Бывало, все сестры мои, да и я, тогда еще подросточек, выйдем к нему навстречу... Раз тащится он на лошаденке крестьянской, ноги у него чуть не по земле волочатся, – я и ну над ним смеяться и трунить. Он потом за мной погнался, все своими ногтями грозил; ногти же у него такие длинные, он их очень берег... Приходил, бывало, и пешком, доберется к дому тогда совсем незаметно; если летом, окна бывали раскрыты, он влезет в окно… Что? Ну, уж, батюшка, в какое окно влезал, не могу указать: мало ли окон-то? Он, кажется, во все перелазил… Все у нас, бывало, сидят за делом, кто читает, кто работает, кто за фортепиано. Сестра Alexandrine дивно играла на фортепиано. Я, бывало, за уроками сижу. Ну, пришел Пушкин, – все пошло вверх дном; смех, шутки, говор так и раздаются по комнатам… Немецкий язык он плохо знал, да и не любил его; бывало, к сестрам принесет книгу, если что ему нужно перевесть с немецкого. А какой он был живой! Никогда не посидит на месте, то ходит, то бегает… Пушкин, бывало, нередко говорит нам экспромты, но так, чтобы прочесть что-нибудь длинное, – это делал редко, впрочем, читал превосходно, по крайней мере, нам очень нравилось его чтение. Нередко мы угощали его мочеными яблоками; жила у нас в то время ключницей Акулина Памфиловна, ворчунья ужасная. Бывало, беседуем мы все до поздней ночи – Пушкину и захочется яблок; вот и пойдем мы просить Акулину Памфиловну: «принеси да принеси моченых яблок», а та и разворчится. Вот Пушкин раз и говорит ей шутя: «Акулина Памфиловна, полноте, не сердитесь! Завтра же вас произведу в попадьи». И точно, под именем ее, – чуть ли не в «Капитанской дочке», – и вывел попадью... Я, бывало, все дразню и подшучиваю над Пушкиным; в двадцатых годах была мода вырезывать и наклеивать разные фигурки из бумаги; я вырежу обезьяну и дразню Пушкина, он страшно рассердится, а потом вспомнит, что имеет дело с ребенком, и скажет только: «Вы юны, как апрель». И что за добрая душа был этот Пушкин, всегда в беде поможет. Маменьке вздумалось, было, чтоб я принялась зубрить грамматику, да ведь какую, – ни больше, ни меньше, как ломоносовскую! Я принялась, было, но разумеется, это дело показалось мне адским мучением. «Пушкин, заступитесь!» Стал он говорить маменьке, и так убедительно, что она совсем смягчилась; когда же Пушкин сказал: «Я вот отродясь не учил грамматики и никогда ее не знал, а слава богу, пишу помаленьку и не совсем безграмотен», – тогда маменька окончательно отставила Ломоносова.

М. И. Осипова в передаче М. И. Семевского. – СПб. Вед., 1866, № 139.

От Ек. Ив. Фок (урожд. Осиповой, дочери П. А. Осиповой) я неоднократно слышал воспоминания о Пушкине. Она в то время была ребенком, неоднократно играла с Пушкиным в прятки, причем он залезал под диван, и вытащить его оттуда было очень трудно; она рассказывала, что А. С. был необыкновенно веселый, игривый, находчивый и милый, любил детей, умел говорить с ними и охотно играл.

Н. Ф. Быковский. – Рус. Стар., 1906, т. 136, с. 491.

Секретно. Г. псковскому гражданскому губернатору. По высочайшему государя императора повелению, последовавшему по всеподданнейшей просьбе, прошу покорнейше ваше превосходительство, находящемуся во вверенной вам губернии чиновнику 10 класса, Александру Пушкину позволить отправиться сюда при посылаемом вместе с ним нарочным фельдъегерем. Г. Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря; по прибытии же в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу главного штаба его императорского величества.

Бар. И. И. Дибич (начальник главного штаба) – Б. А. фон-Адеркасу, 31 авг. 1826 г., из Москвы. – П. В. Анненков. Пушкин в Алекс. эпоху, с. 321.

Сей час получил я прямо из Москвы с нарочным фельдъегерем высочайшее разрешение по всеподданнейшему прошению вашему. Я не отправлю к вам фельдъегеря, который остается здесь до прибытия вашего, прошу вас поспешить приехать сюда и прибыть ко мне.

Б. А. фон-Адеркас – Пушкину, 3 сент. 1826 г., из Пскова. – Переписка Пушкина, т. I, с. 368.

Послан был нарочный к псковскому губернатору с приказом отпустить Пушкина из Михайловского в Москву. С письмом губернатора этот нарочный прискакал к Пушкину. Он в это время сидел перед печкою, подбрасывал дрова, грелся. Ему сказывают о приезде фельдъегеря. Встревоженный и никак не ожидавший чего-либо благоприятного, он тотчас схватил свои бумаги и бросил в печь: тут погибли его записки и некоторые стихотворные пьесы, между прочим стихотворение Пророк, где предсказывались совершившиеся уже события 14 декабря. («Пророк» приехал в Москву в бумажнике Пушкина. Прим. С. А. Соболевского.)

П. В. Нащокин по записи П. И. Бартенева. – П. И. Бартенев. Рассказы о Пушкине, с. 34.

Приехал вдруг ночью жандармский офицер из города, велел сейчас в дорогу собираться, а зачем – неизвестно. Арина Родионовна растужилась, навзрыд плачет. Александр-то Сергеич ее утешать: «Не плачь, мама, – говорит, – сыты будем; царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст». Жандарм торопил в дорогу, да мы все позамешкались: надо было в Тригорское посылать за пистолетами, они там были оставши: ну, Архипа-садовника и послали. Как привез он пистолеты-то, маленькие такие были в ящичке, жандарм увидел и говорит: «Господин Пушкин, мне очень ваши пистолеты опасны». – «А мне какое дело? Мне без них никуда нельзя ехать; это моя утеха».

Дворовый Петр, служивший у Пушкина кучером. – К. Я. Тимофеев. Могила Пушкина. – Журн. Мин. Нар. Просв., 1859, т. 103, отд. II, с. 148.

Зная за собою несколько либеральных выходок, Пушкин убежден был, что увезут его прямо в Сибирь. В длиннополом сертуке своем собрался он наскоро.

Н. И. Лорер со слов Л. С. Пушкина. Записки моего времени, ч. I, с. 425.

Вот как об этом рассказывает одна из моих тригорских собеседниц. 1 или 2 сент. 1826 г. Пушкин был у нас; погода стояла прекрасная, мы долго гуляли; Пушкин был особенно весел. Часу в одиннадцатом вечера сестры и я проводили Пушкина по дороге в Михайловское… Вдруг рано, на рассвете, является к нам Арина Родионовна, няня Пушкина. Это была старушка чрезвычайно почтенная, лицом полная, вся седая, страстно любившая своего питомца, но с одним грешком – любила выпить. Она прибежала, вся запыхавшись; седые волосы ее беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; она плакала навзрыд. Из расспроса ее оказалось, что вчера вечером, незадолго до прихода А. С-ча, в Михайловское прискакал какой-то не то офицер, не то солдат (впоследствии оказалось – фельдъегерь). Он объявил Пушкину повеление немедленно ехать с ним в Москву. Пушкин успел только взять деньги, накинуть шинель, и через полчаса его уже не было. «Что же, взял этот офицер какие-нибудь бумаги с собой?» – «Нет, родные, никаких бумаг не взял и ничего в доме не ворошил; после только я сама кой-что поуничтожила». – «Что такое?» – «Да сыр этот проклятый, что А. С кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух-то от него, от сыра-то этого немецкого, – такой скверный…»