Список Шиндлера - Томас Кенэлли

Глава 36

Старые собутыльники Оскара, среди которых были и Амон, и Бош, порой воспринимали его как жертву еврейского вируса. Это не было метафорой. Они верили в его существование в буквальном смысле слова и не осуждали тех, кто пострадал от него. Им доводилось видеть, как он поражал и других порядочных людей. Какая-то часть мозга подпадала под власть этой полубактерии, а полу- чего-то непонятного. И задайся они вопросом, заразно ли это заболевание, то ответили бы: да, в высшей степени. Примером тому, как передается эта подозрительная зараза, мог бы стать случай с обер-лейтенантом Зюссмутом.

Ибо всю зиму 1944-1945 годов Оскар и Зюссмут потворствовали тому, чтобы из 3000 женщин в Аушвице вытаскивать группы по 300-500 человек, отправляя их в небольшие лагеря, разбросанные по Моравии. Оскар, пользуясь своим влиянием, заводил разговоры о материальном возмещении и «подмазывал» людей, от которых зависел успешный ход этих операций. Зюссмут же оформлял документы. Поскольку на текстильных предприятиях в Моравии существовала нехватка рабочей силы, их владельцы относились к присутствию евреев далеко не с той нетерпимостью, что проявлял Гофман. По крайней мере пять германских фабрик в Моравии - во Фрейдентале и Ягерндорфе, в Либау, Грюлихе и Траутенау - принимали партии женщин, размещая их в лагерях у себя под боком. В бараках было далеко не райское житье, и СС пользовалось в них такой властью, о которой Липольд не мог и мечтать. Оскар позже вспоминал, что женщины в лагерях «жили в трудновыносимых условиях». Но небольшие размеры этих лагерей при текстильных фабриках были главным условием их выживания, поскольку гарнизоны СС, охранявшие их, состояли из солдат среднего возраста, которые не отличались ни излишним рвением, ни фанатизмом. Порой тут случались вспышки тифа, узниц постоянно терзал голод. Тем не менее эти небольшие, затерянные в глубине страны учреждения давали больше шансов спастись от поголовного уничтожения, которое с весны стало политикой всех больших лагерей.

Но если еврейская зараза лишь слегка коснулась Зюссмута, то Оскар был охвачен ею с головы до ног. Через Зюссмута Оскар потребовал предоставить в его распоряжение еще тридцать металлистов. Не подлежит сомнению, что выпуск продукции его больше не интересовал.

Что не мешало ему понимать: если он хочет, чтобы существование его лагеря сохраняло свою ценность в глазах секции, он должен постоянно подчеркивать, что ему нужны квалифицированные кадры. И если оценить все остальные события этой сумасшедшей зимы, то можно убедиться, что Оскар затребовал себе дополнительно тридцать рабочих не для того, чтобы ставить их к станкам и верстакам, а просто потому, что появилась такая возможность - вытащить еще тридцать человек. И не будет фантастическим допущением сказать, что им владела та же отчаянная страсть, воплощением которой было пылающее сердце Христа, что висело на стенке у Эмили. Но поскольку это повествование старается избегать искушения канонизировать герра директора, мысль о страстях, владевших Оскаром, нуждается в доказательствах.

Один из этих тридцати металлистов, которого звали Моше Хонигман, оставил письменный отчет об их невероятном спасении. Вскоре после Рождества 10 000 заключенных из каменоломен Аушвица III - отсюда же поставлялись рабочие на военные заводы Круппа, на комбинаты по производству искусственного горючего синдиката «ИГ Фарбен», на сборочные авиационные заводы - были построены в колонну, которую погнали в Гросс-Розен. Может быть, организаторы этого марша предполагали, что, прибыв в Нижнюю Силезию, заключенных удастся распределить по другим лагерям в данном районе. Они не приняли во внимание безжалостный леденящий холод этих дней, их не волновал вопрос питания колонны. Тех, кто еле волоча ноги и задыхаясь от приступов кашля, отставал в начале каждого этапа, просто пристреливали на дороге. Из десяти тысяч, как рассказал Хонигман, осталось в живых не больше 1200 человек. На севере русские дивизии маршала Конева, переправившись через Вислу, вышли к южным окраинам Варшавы и перерезали все дороги, по которым колонна могла бы двигаться на северо-запад. Ее, сильно уменьшившуюся, загнали в какой-то эсэсовский лагерь около Ополе. Комендант опросил заключенных и составил список квалифицированных рабочих. Но селекция проходила каждый день и тех, кто был неспособен двигаться, расстреливали. Человек, которого вызывали из строя, никогда не знал, что его ждет - то ли кусок хлеба, то ли пуля в затылок. Тем не менее, когда выкликнули Хонигмана, его вместе с 30 другими посадили в теплушку и под присмотром эсэсовцев и капо отправили на юг. «Нам даже дали еду в дорогу, - вспоминал Хонигман. - Это было что-то неслыханное».

Хонигман потом говорил, что, прибыв в Бринлитц, он не верил своим глазам: перед ним предстала картина из какой-то другой реальности. «Мы не могли поверить, что в то время существовал лагерь, где вместе работали мужчины и женщины, где не были ни избиений, ни капо». Он несколько преувеличил, потому что в Бринлитце все же существовало разделение мужчин и женщин. Случалось также, что светловолосая подружка Оскара позволяла себе отпускать пощечины, а когда Липольду сообщили, что какой-то мальчишка украл с кухни картошку, комендант заставил того весь день простоять на стуле посреди двора; в рот ему была засунута злополучная картофелина, слюни и слезы текли по щекам воришки, а на шее у него висела надпись: «Я украл картофель!»

Но для Хонигмана это были такие мелочи, на которые не стоило даже обращать внимание. «Что можно сказать, - вопрошал он, - когда ты из ада переместился в рай?»

Встретив Оскара, он услышал от него, что ему необходимо окрепнуть. «Сообщишь мастеру, когда ты сможешь работать», - сказал герр директор. И Хонигману, который впервые за годы лагерной жизни столкнулся с подобным отношением, показалось, что он не только обрел тихую пристань, но и вообще попал куда-то в Зазеркалье.

Да, тридцать металлистов были только малой частью десятитысячной колонны, но необходимо еще раз напомнить, что Оскар, спасавший их, пусть и казался им Богом, но был отнюдь не всесилен. Однако владеющий им высокий дух заставлял в равной мере спасать и Гольдерберга, и Хелену Хирш; он пытался взять под свое крыло и доктора Леона Гросса и Олека Рознера. С расточительностью, не считая денег, он заключал дорогостоящие сделки с гестапо в Моравии. Известно, что он продолжал заключать контракты, но мы не знаем, во сколько они ему обходились. Ясно только, что за удачу приходилось платить.

Объектом одной такой сделки стал Беньямин Вроцлавский. В недавнем прошлом он был заключенным лагеря в Гливице. Не в пример лагерю Хонигмана, Гливице не относилось непосредственно к Аушвицу, но располагалось достаточно близко от одного из его дополнительных лагерей. К 12 января, когда Жуков и Конев начали наступление, мрачная империя Гесса со всеми своими спутниками была близка к тому, что ее вот-вот захватит противник. Заключенных из Гливице погрузили в вагоны и отправили в Фернвальд. Каким-то образом Вроцлавскому и его другу Роману Вильнеру удалось выпрыгнуть из теплушки. Наиболее распространенный путь бегства проходил через вентиляционные отверстия под самым потолком вагона. Но в заключенных, которые выбирались таким путем, часто стреляли охранники с крыш теплушек. Во время побега Вильнер был ранен, но мог двигаться, и вместе с Вроцлавским им удалось миновать несколько тихих чистых городков за границей Моравии. В одной из деревушек их наконец арестовали и доставили в отделение гестапо в Троппау.

Когда по прибытии их обыскали и отправили в камеру, туда зашел какой-то чин из гестапо и сказал, что ничего страшного с ними не произойдет. У них не было оснований верить ему. Далее посетитель сказал, что несмотря на рану Вильнера, он не отправит его в больницу, откуда его тут же заберут и запустят обратно в систему.

Вроцлавский и Вильнер сидели взаперти почти две недели. Это время было необходимо, чтобы связаться с Оскаром и договориться о цене. Все это время с ними обращались, словно они находились в предварительном заключении, которому скоро придет конец, но заключенные продолжали считать эту идею абсурдной. Когда дверь камеры наконец распахнулась и их обоих вывели, они не сомневались, что идут на расстрел. Вместо этого их доставили на железнодорожную станцию, откуда они в сопровождении эсэсовца направились к юго-востоку от Брно.

Для обоих прибытие в Бринлитц было столь же неожиданным, радостным и даже слегка пугающим, как и для Хонигмана. Вильнера тут же положили в лазарет под опеку врачей Гандлера, Левковича, Хильфштейна и Биберштейна. Вроцлавский разместился среди выздоравливающих, помещение для которых - в виду экстраординарных причин, о которых еще пойдет речь, было организовано в углу цеха. Герр директор посетив их, осведомился, как они себя чувствуют. Нелепость этого вопроса испугала Вроцлавского, ибо он знал, что за ним последует. Он боялся, в чем признался год спустя, что «из больницы путь идет прямо на казнь, как это бывало во всех других лагерях». Но его кормили сытной овсяной кашей и он нередко видел Шиндлера. Он долгое время не мог придти в себя от растерянности, не в силах понять феномен Бринлитца.