А еще был случай… Записки репортера - Илья Борисович Гейман

– не опускают лебедок и лихо ходят в любую погоду. Словно парень, надевший для форса кепку набекрень.

* * *

Вылечив подбитое крыло коршуна, становишься ответственным за его когти.

Виктор Гюго.

Дело было рутинное. Арестовали человека. Завели на него уголовное дело. Открыли следствие. Человек тот был известный хозяйственник. Известный своими делами – бесспорно полезными, но не всегда прозрачными. Для пользы дела он готов был пойти на риск и в этом месте был уязвим. За ним числилось много хорошего, полезного для города и горожан. Но тянулись и претензии ревизоров, которые обвиняли этого человека в слишком дерзких манипуляциях с деньгами, ассигнованными подчиненной ему отрасли. Заметьте, не в воровстве денег, а в слишком смелом обращении с ними.

Таким образом, человек сидел в тюремной камере, следствие двигалось своим чередом, приближался суд. Однако, у коллег, родственников, друзей обвиняемого вызывало сильную тревогу стремление следствия приписать человеку те преступления, которые он не совершал, исказитъ факты – натянуть, как говорится, шкурку на киселе.

Узнал я об этом уголовном деле, заинтересовался. На мою удачу в Риге в те дни находилась адвокатесса – защитница подследственного. Я встретился с ней. Мы оба не пожалели времени, попытались получше разобраться в уголовном деле. После этого я встретился со следователем. Разговор у нас получился долгим, нелегким. Записывался он на мой магнитофон.

В итоге статья была написана. Получилась она достаточно аргументированной, критичной, направленной против прокуратуры, против следователя. Был соблюден и мой личный принцип: при написании критического материала расходовать не всю собранную фактуру. Оставлять ее часть на случай, если последует опровержение и придется выступать в газете по этой теме вторично. Иными словами, за будущее я был спокоен.

Вооруженный до зубов, понес я свой очерк редактору. Волновался, конечно.

Время тогда было неспокойное, на переломе эпох. В Риге проходили митинги, в лифтах Дома печати куда-то ездили люди с автоматами. Я рассказываю об этом, чтобы понятней стало, что происходило позже.

Итак, принес я редактору свой большой по объему очерк. Кстати, редактор был бывшим моим студентом. Он тут же взялся его читать, а я вжался в кресло, ожидая приговора. И не зря. Редактор прочел материал, положил его перед собой, задумался. Потом посмотрел на меня с сожалением и сказал:

– Извини, но печатать это мы не будем.

– Почему? – спросил я. – Достоверность подкреплена документами и магнитофонной записью. Да ты и без того знаешь, как я страхуюсь.

– Дело не в том, – редактор помолчал. – Скажу тебе откровенно: я боюсь. Ты же видишь, какое сейчас время…

Я попытался надавить, но увидел: ничего из этого не выйдет, очерк уйдет в корзину.

Пошел я к себе в кабинет ужасно расстроенный. Беспокоился не за себя, не за свою напрасную работу. Мне стыдно было перед людьми, с которыми я беседовал при подготовке статьи и у которых я пробудил надежды.

Посидел я посидел, и тут неожиданно подумал: надо зайти к Блинову. Если и он откажет – значит, я сделал все от меня зависящее и дальнейшее будет выше моих сил.

К счастью, редактор “Советской молодежи” был на месте. Я откровенно рассказал ему обо всем, что со мной произошло: об очерке, о его герое, об отношении к материалу моего редактора, о его боязни печатать статью.

Блинов взял рукопись, подумал и сказал:

– Я прочту сейчас. Поговорим позже.

Я сидел в своем кабинете, как на раскаленной сковороде. Наконец, мне позвонили:

– Вас просит к себе наш редактор…

Саша держал в руках мою рукопись. Посмотрел на меня, сказал деловито:

– Подумайте, как поделить это на две части. Объем большой в один номер не поместить. – Снова посмотрел на меня – мне показалось лукаво – и добавил:

– Очерк ставим сегодня. Переверстываем номер.

Если кто-то из читателей решил, что наступила, наконец, счастливая развязка, – не спешите закрывать книгу.

…Я проболтался в “молодежке” до ночи, пока не подписали номер в печать – так я обычно “сторожу” прохождение моего материала. Утром по пути на свой этаж заехал в “Советскую молодежь”, развернул свежую газету и внутренне загордился: очерк выглядел солидным куском и, главное, стоял в полосе.

О следующем номере с окончанием моего материала беспокоиться было нечего: решение редактора выполнялось.

Весь день у меня в кабинете трещал телефон. Звонили сослуживцы арестанта, благодарили, спрашивали, о чем будет рассказано во второй части. Звонили мои знакомые, хвалили. Звонили люди, чем-то обиженные, просили защиты. И вдруг среди всех этих звонков раздался один неожиданный:

– Илья Борисович, Блинов просит зайти срочно!

В мозгу щелкнуло: пришло опровержение… В чем-то я все-таки прокололся…

Саша Блинов был спокоен – есть же у людей выдержка!

– У нас проблема, – сказал он. – Звонил прокурор республики. Интересовался, будет ли продолжение очерка. Я сказал, что в верстке следующего номера уже стоит окончание.

– А он?

– Он сказал, что окончания не будет. Он запрещает печатать что-либо из этой статьи.

– А ты? – с трудом выговорил я.

– Я спросил, как мы объясним читателям? Он ответил, что это наше дело объяснять, а не прокуратуры. Мне ничего не оставалось делать, как сказать ему, что указание прокурора будет выполнено.

– Саша, ну как же так? Люди не поймут, что за чушь мы печатаем! Без второй половины статьи бессмыслица получится.

– Не волнуйтесь, я тоже так думаю, – успокоил Блинов. – Я сказал прокурору, что мы снимем вторую часть из полосы, но для этого он должен прислать редакции письменное распоряжение. Материал мы снимем и оставим его пространство пустым. Это очень большое место на газетной странице. Чтобы читатель понял происшедшее, мы напечатаем на пустой, белой части полосы личное распоряжение прокурора.

– А он?

– Он молчал.

– А ты?

– Я сказал, что у нас работа над номером заканчивается в такое-то время. Если к тому сроку письменный запрет не будет получен, окончание статьи останется на своем месте.

– А он?

– А он помолчал и буркнул: “Ничего мы вам посылать не будем.”.

…Как догадывается читатель, верстка газеты нарушена не была, я получил свою порцию приятных телефонных звонков, а Саша Блинов продолжал редактировать “Молодежку” на радость журналистам разных поколений.

* * *

Если вам плюют в спину – значит, вы впереди!

Конфуций.

Встретились мы с приятелем, как договорились. В кафе – подальше от любопытных глаз и ушей. Он рассказал, что собирается уезжать из страны. Разрешение получил. Скоро в путь.

– Хочу посоветоваться, – сказал он. – У меня только одна профессия – журналист. И язык только один – русский. Как ими распорядиться? Не думаю,