Том 16. Статьи. Рецензии. Заметки 1881-1902 - Антон Чехов

Чехов отнюдь не пренебрегал мелкой «злобой дня», но извлекал из событий ежедневной жизни свои «сквозные» темы. Поэтому даже факты, взятые им из презренной «портерной прессы», поворачиваются в «Осколках московской жизни» иной стороной.

Как фельетонист, обязанный писать о событиях московской жизни, Чехов пишет прежде всего о самом городе, о Москве, и в большой степени — как врач-гигиенист. Сказывается специальное образование, собственная врачебная практика и чтение медицинской литературы (например, газеты «Врач»). Угроза эпидемии холеры, антисанитарное состояние ночлежных домов, «мерзости мещанской богадельни», грязь на фабриках «генералов по съестной части», нехватка в Москве чистой питьевой воды, допотопные способы лечения людей и варварское обращение с животными — все эти факты собираются в общую картину запустения; за ней стоит требование разумного устройства жизни — опрятной, цивилизованной, человечной, согласованной с доводами науки и с простым здравым смыслом. Явственна связь «Осколков московской жизни» с такими произведениями, как «На волчьей садке» (т. I Сочинений) и фельетон «Фокусники» (наст. том).

Из хроники ежедневной жизни вырастает и тема духовного убожества. Сами по себе факты, использованные Чеховым при составлении фельетонов, порознь можно найти в прессе, но точка зрения в «Осколках московской жизни» — специфически чеховская. Рассказ о проделке двух жителей Минска, которые наговорили друг на друга вздор, лишь бы прогуляться ради развлечения по этапу в Москву, был услышан или заимствован из газет (см. примечания к очерку 21*). Но для Чехова за этим неостроумным анекдотом стоит бессмыслица обывательского существования — отрывок кончается словами: «и друзья отправились обратно оплевывать минские потолки». Несколько раз на страницах «Осколков московской жизни» упоминается о том, как купцы «стрескали» дрессированную свинью клоуна Танти, заплатив за нее, — это становится синонимом варварского удовольствия. Примитивные развлечения, вроде состязаний в беге случайных «скороходов» или маскарада в Большом театре с участием в живых картинах верблюда, говорят о духовно скудной жизни московского обывателя.

Извлекаются из потока ежедневной жизни и уроки нравственности. Этике в отношении коллег учат отрывки о судебных процессах — о кляузах, доносах, распрях между владельцами журналов, о плагиате, клевете; очерки других судебных разбирательств ставят вопрос о нравственных основах семьи, свободе от меркантильных интересов. Чехов пишет о любителях «проехаться на даровщинку», «купить за дешево дорогой товар», и из этого возникает разговор о человеческом достоинстве, продолженный позднее в фельетоне «Наше нищенство».

Вообще сопоставления «Осколков московской жизни» с остальным чеховским творчеством могут быть бесчисленны и разнообразны по аспектам. Цикл фельетонов Чехова вобрал в себя огромный материал его жизненных наблюдений; многое в спешке было как бы сфотографировано и лишь потом проявилось в образах, фабулах, речевых характеристиках персонажей. Образы равнодушных к чужой нищете «сытых», которые «глотают устриц» (очерк 9) или, например, мальчиков-лавочников (очерк 8) естественным образом соотносятся с рассказами «Устрицы» и «Ванька». В одном лишь выражении «побалбесили в маскараде Большого театра» (начало очерка 38) заключена характеристика поведения героя рассказа «Маска». Подобные примеры можно было бы умножить. Укажем на то, что и фундаментальный труд Чехова «Остров Сахалин» был предварен в «Осколках московской жизни» его замечаниями о диссертации Д. А. Дриля «Малолетние преступники» (очерк 50).

Одна из сквозных тем в «Осколках московской жизни» — театр во всем многообразии его проблем. Лейкину хотелось видеть на страницах «Осколков» «характеристику всех частных московских театров и московских клубов похлеще». Но фельетонная хлесткость сказывается у Чехова разве что в очерках об увеселительных местах (Салон де Варьете, «Фоли-Бержер»). Там же, где речь идет о театре, Чехов оценивает репертуар, отношение актеров к авторскому тексту, их индивидуальные данные и труппу в целом. При этом Чехов поступает наперекор совету Лейкина: симпатии его явно на стороне первого частного театра — Пушкинского, и крах антрепризы А. А. Бренко вызывает у него горькие строки. В императорском же Малом театре Чехов отмечает при открытии сезона 1885/1886 г. «тот же традиционный, предками завещанный ансамбль».

Такого подхода не было у фельетонистов — прежних авторов «Осколков московской жизни»; у В. А. Гиляровского, например, сообщение о продаже с аукциона имущества Артистического кружка преподносилось как забавное происшествие (очерк в № 9 «Осколков» за 1883 г., подпись: Лентяй); у Чехова то же известие сопровождается некрасовскими строками о продаже «с публичного торга». Следует отметить разницу в отношении Чехова к Артистическому кружку, основанному Островским, который служил серьезной школой для будущих актеров, и к бесчисленным любительским кружкам, бесконечно далеким от профессионализма. Заслуживает внимания в «Осколках московской жизни» суровое отношение Чехова к помпезности, пышности декораций и к злоупотреблению постановочными эффектами. Может быть, отчасти поэтому Чехов столь критически отнесся к театру М. В. Лентовского. Но эти оценки были продиктованы собственной складывающейся в ту пору системой взглядов на искусство драматургии и ее сценического воплощения.

О людях искусства Чехов пишет с серьезной заинтересованностью. Бюрократизм конторы императорских театров, тяготы материального положения среднего актера, скитания и неустроенность во время прекращения спектаклей великим постом — все это темы самых серьезных по существу очерков «Осколков московской жизни». Трагикомичен рассказ о злоключениях провинциального актера, приехавшего в Москву на «актерскую биржу» (собирательный образ «Синичкина»). В очерках о театре и людях искусства Чехов всего менее следует совету Лейкина «вышучивать, бичевать, но ничего не хвалить и ни перед чем не умиляться». В отрывке о С. А. Юрьеве Чехов, не оставляя юмористического, фельетонного стиля, отдает дань уважения и даже преклонения перед увлеченностью Юрьева творчеством Шекспира; «седовласый» Юрьев в роли Ромео не вызывает у Чехова насмешки.

Из явлений текущей литературы Чехов выбирает преимущественно те, что могут служить предметом пародии. В этом смысле его фельетонный цикл продолжает традицию пародии «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.?» (т. I Сочинений). В очерке 35 высмеивается сходный набор композиционных штампов: «В завязке кровопролитие, в развязке тетка из Тамбова, кузина из Саратова, заложенное именье на юге и доктор с кризисом». Чехов высмеивает романы, печатавшиеся в «Новостях дня» и в «Московском листке», — нагромождение ужасов и злодейств, полное забвение истории и географии. Чехов дает обобщенную гротескную характеристику этой литературы, где «страшна фабула, страшны лица, страшны логика и синтаксис, но знание жизни всего страшней… Становые ругаются по-французски с прокурорами, майоры говорят о войне 1868-го года, начальники станций арестовывают, карманные воры ссылаются в каторжные работы и проч…» В этой оценке — собственный писательский опыт и качества зрелого критика, редактора.

Отзывы о чеховском фельетонном цикле были особого свойства. Это, собственно, не критические оценки, а отклики лиц, так или иначе задетых обозрениями Чехова (см. примечания к очеркам 26*, 36*). Автор «Осколков московской жизни» считал себя обязанным в этом жанре «острить и игриво фельетонничать», как он сам выразился, нападать «на личность» — хотелось ему этого или нет.

Были обиды и более общего свойства — со стороны редакторов газет, которые систематически высмеивал Чехов. Чехову было брошено обвинение в том, что он «облаивает вообще московскую прессу» (см. примечание к очерку 12*). Это неверно: газета «Русские ведомости», которую, правда, Чехов и называл «единственной приличной» газетой в Москве, ни разу не упомянута в «Осколках московской жизни» в уничижительном контексте; более того — с этой газетой можно обнаружить и отдельные точки соприкосновения у Чехова в оценках. Но над «портерной прессой», как называл Чехов «Московский листок», «Новости дня», «Московскую летопись», над «юродивой „Современкой“» он издевался зло и беспощадно, причисляя эти газеты к «коллекции московских недугов и уродств».

Понятно, что при своем появлении «Осколки московской жизни» по самому жанру, тону вызывали скорее отдельные полемические отклики, чем критические отзывы и оценки. Не были рассмотрены они и позднее, когда ранние произведения Чехова вновь привлекли внимание критиков, с выходом в свет первых томов издания А. Ф. Маркса. Чехов не включил «Осколки московской жизни» в собрание сочинений, поэтому современниками они не были оценены заново в ту пору, когда могли уже стать явственными их связи с коренными началами чеховского творчества.