Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо - Николай Кузьмин

Пока он прикидывал в уме достаточно решительное, но не выходящее за рамки вежливости возражение, генерал Оой завел речь о недавних выборах в Совет. Конечно, это внутреннее дело русских, однако надо понять и положение японского командования: просто кружится голова от обилия учреждений, претендующих на власть. К земской управе еще прибавился Совет. Кто из них владеет положением? С кем из них японскому командованию поддерживать официальные отношения?

Медведев с достоинством заявил:

— Все войска, как вы знаете, признали власть земской управы!

— Но ваша партия, господин председатель, тоже принимала участие в выборах.

— В блоке, в блоке, господин генерал. Это в традициях демократического парламентаризма.

Глянув в глаза Медведева, японец как бы проник в самые глубины его мятущейся души. Затем вежливо осведомился, не собирается ли он переменить партию и стать большевиком. Ведь победу на выборах в Совет как будто одержали именно большевики. Следовательно, им и будет принадлежать там власть.

Конец беседы Коротышка скомкал. Ему принесли какую-то бумагу, и он поблагодарил господина председателя за счастье насладиться его обществом. Снова оказавшись в спокойной кожаной коляске, Медведев сообразил, что нахальный японец, отбросив всякие церемонии, попросту обдурил его: во-первых, хлестко и обидно отчитал за выборы в Совет, во-вторых, дал понять, что войска японские останутся в Приморье столько, сколько будет нужно, в-третьих, сам он, генерал Оой, не намерен в дальнейшем считаться ни с господином председателем земской управы, ни с самой управой, ни тем более с недавно избранным Советом.

«Зачем же все-таки он приглашал меня? Убей бог, ничего не понимаю. А ведь пригласил заранее, назначил время, ждал… Ох, что-то замышляют, к чему-то подбираются…»

По приказу военного министра наша цель должна быть следующая: иррегулярные и большевистские войска должны быть прогнаны из областей, подлежащих оккупации. Старайтесь, чтобы во время наступления комиссары и видные большевики в наши руки попали, чтобы мы опасность, которая нам со стороны коммунистов угрожает, раз навсегда покончить могли. Сообщите немедленно, если вам для наступления еще что-либо требуется, чтобы я мог немедленно выполнить. Оой.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Ворох детской обуви, вываленный на обеденный стол, источал соблазнительный магазинный запах обнов. Сергей вертел в руках крохотный башмачок с бисерной пуговкой. Ольга, с утра бегавшая по лавкам, с порога кинулась к детской кроватке — слава богу, малютка как уснула, так и не просыпалась, — затем на скорую руку стала собирать на стол. Сергей предупредил ее, что заскочил буквально на минутку, — некогда.

— Так вот, — продолжала Ольга, — этого поступка оставлять нельзя. Преступно оставлять. Какая грязь, какая подлость!

Сергей Георгиевич морщился, словно от зубной боли. Речь шла о Забелло, его земляке. Помнится, яркая внешность Забелло так и бросилась тогда в глаза. Забелло, как и прежде, выполнял опасные обязанности связного. Во время своих частых посещений Владивостока он становился душой вечеринок, зажигательно плясал. Гости в азарте принимались подпевать и хлопать в ладоши. В компании это был незаменимый человек. Однажды он познакомился с девушкой из аппарата горкома партии. В следующий свой приезд Забелло и не вспомнил об этом знакомстве, и девушка в слезах призналась, что ждет ребенка. Ольга попробовала пристыдить Забелло, тот ответил ей грубостью. Возмущенная Ольга не находила подходящих слов.

— Пошляк, дрянь… мелкий человечишка! Я уже говорила с Луцким. Таких прохвостов опасно держать на ответственной работе. Они не имеют права… Но почему ты молчишь? Ты что, не согласен со мной?

Достаточно изучив характер жены, Сергей Георгиевич не мешал ей выговориться, утолить первый гнев.

— Оля, этот человек хорошо зарекомендовал себя по работе. Его очень ценит Всеволод Сибирцев.

— Добавь еще, что он козыряет и знакомством с тобой. Грязный тип! И вот что удивительно: почему он до сих пор выполняет ответственные поручения? Не понимаю.

— А что говорит Луцкий?

Ольга замолкла. В том-то и дело, что Луцкий тоже находился во власти подозрений. Но вмешаться он не мог: Забелло в эти дни пробирался в Хабаровск на связь с хорошо законспирированным Цоем.

— Оля, а тебе не кажется, что молодые люди сами разберутся? Ведь вполне возможно, что девушка тоже в чем-то виновата.

— Не знаю, не знаю. Не уверена. Хотя все может быть. — Она задумалась. — Но все равно, мужчина не должен быть подлецом!

Она попросила его очистить место на столе.

— У меня все готово. Садись и ешь. Тебе же некогда.

Подъехав с табуреткой, он сдвинул ворох обуви с угла стола. Одна пара башмачков показалась Сергею уже ношенной. Ольга, подавая на стол хлеб, тарелки, ложки, объяснила:

— Пришлось с рук купить. Этого размера нигде нет.

Обувь предназначалась семье Бориса Кларка, старого боевого друга, погибшего в восемнадцатом году под Читой. Вместе с Кларком они вступали в Коммунистическую партию. У Бориса остались пятеро детишек, пятеро сирот. Время от времени то сам Сергей, то Ольга отправляли Нюте, вдове Кларка, посылочку.

— Что-то размер, по-моему, великоват.

Ольга рассмеялась:

— Не забывай, что дети имеют обыкновение расти. Ты сколько их не видел? Ну вот, два года. Это же для старшей. Представляешь, какой она уже стала?

Она налила тарелку и себе, уселась напротив мужа.

— Забегалась сегодня. А вдруг, думаю, проснется? Маленькая она еще у нас. Скорей бы ходить начала.

— Ходить… — рассеянно произнес он и вдруг замолк, отрешился, ложка на весу, кусок хлеба за щекой, — забыл и жевать. Яркой картиной припомнилась веранда в сад и первые робкие шаги крохотного Степы, братика. Как счастливы были мать и отец! Далекое, навсегда закатившееся время… Неужели и он дождется и своими глазами увидит, как сделает первые шаги его собственный ребенок! Хорошо бы дождаться, дожить…

Ольга помедлила, затем осторожно положила ложку.

— Слушай, неужели так все плохо, так… опасно?

Он спохватился, пришел в себя, однако Ольга продолжала смотреть в упор, не позволяя отвести глаза. У них не было принято таиться и скрывать даже самое плохое.

— Ты не так меня поняла, Оля. Представь, я совершенно о другом…

Его сумрачные смородиновые глаза как бы оттаяли от большого внутреннего тепла. Он всегда стеснялся таких моментов. Но почему-то именно сейчас, когда он изо всех сил старался скрыть от нее свое состояние, она ощутила невольный укол в сердце — тревожный знак предчувствия беды, — и ей стало невыносимо жаль его. Если бы это был открытый бой, уханье снарядов, заливистое беснование пулеметов, она бы знала, как защитить его. Но… Она знала о ленинской телеграмме, о мучительных переживаниях всех, кто надеялся на совершенно иной ход событий, — теперь приходилось многое менять и перестраивать буквально на ходу. В горкоме партии было уже известно, что американские корабли поднимут якоря и покинут Владивостокский порт в первый день апреля. Что начнется после этого — гадать не приходилось. А на третье апреля назначено первое заседание Владивостокского Совета. Сергей готовит большую речь. Он хочет многое сказать, если только заседание Совета состоится. А помеха для этого теперь одна — японцы. Кто их удержит, образумит? Медведев со своею обветшалой, траченой молью управой? Смешно…