Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России - Савелий Дудаков

Вл. Соловьев Строго ограничу себя.

Я буду говорить о Владимире Соловьеве (1853-1900) как общественном деятеле и публицисте, а не как философе, хотя разграничение это довольно условно, ибо одно связано с другим. Так, принятие причастия у католического священника Николая Толстого в 1896 г. – общественный поступок – было тесно связано с мировоззрением Вл. Соловьева: согласно его учению, мистическое единство Восточной и Западной Церкви сохраняется, несмотря на внешнее разделение их. Вероисповедные перегородки до небес не доходят, и потому он с полным правом мог сказать профессору Льву Лопатину: "Меня считают католиком, а между тем я гораздо более протестант, чем католик"109. Мы будем иметь случай подчеркнуть, что в некотором роде Владимир Соловьев не только христианин и не только филосемит, а еврей… И эта мысль принадлежит не восторженному поклоннику идей философа, а наоборот, яростному ненавистнику еврейства. Но и А.Ф. Кони считал, что в биографии Соловьева публицистичность играет большую роль. Он всегда был бойцом и всюду слышал "трубу, зовущую на бой"110.

Вдумчивый религиозный философ должен был рано или поздно остановиться перед мировой загадкой. Еврейская история, насчитывавшая четыре тысячелетия, грандиозная и величественная, несомненно притягивала его. "Дивный образ торжествующего духа Израильского, превозмогающего все страдания плоти, чарующим образом действовал на его поэтическую душу"111. Поэтому уже в зрелом возрасте он начал изучать древнееврейский язык под руководством Файвеля Меера Бенцеловича Геца (1853-?).

Первая личная встреча произошла в 1879 г. в доме знакомого студента. Гец, робея перед знаменитостями и слыша, что Соловьев находится под сильным влиянием Ф.М.

Достоевского, был насторожен. Но случайно Соловьев обратил внимание, что Гец соблюдает "пищевые ограничения" – кашрут, и тут же начал разговор о "талмудичестве", проявив незаурядную эрудицию. Тем не менее он решил углубить свои знания и обратился к своему одногодку за помощью. Так Файвель Гец стал учителем философа112.

Переписка между учителем и учеником весьма обширна и в эпистолярном наследии философа занимает значительное место. Это была большая дружба, скрепленная общими интересами. Сколько теплых слов сказал в адрес учителя философ. Так, в одном из писем он просит его беречь здоровье, так как круг друзей сужается. А по поводу исцеления Файвеля Бенцеловича он даже на радостях написал юмористические стихи (в письме от 22 августа 1891 г.):

Не верил я в жестокий тиф, –Не верил – и был прав:Жестокий тиф был только миф,Друг Файвель жив и здрав.

Время от времени они обменивались подарками – то Соловьев высылал другу Арабскую Библию из Москвы, то Сирийскую из Вены. Файвель в свою очередь дарил своему русскому другу еврейское вино с надписью "кошер л'пэсах", которым остроумный философ не без задней мысли потчевал и православного священника, и католического ксендза…

Занимался языком философ неустанно. По словам Геца, он приходил к нему в 10 вечера и оставался до 2 часов ночи. Владимир Сергеевич интересовался не только этимологией и грамматикой, но, главным образом, толкованиями талмудических и раввинистических комментаторов, чтобы понять глубину библейского текста. Работал Соловьев над ивритом и самостоятельно, о чем сообщал своему учителю в письмах из разных городов, куда его забрасывали обстоятельства – Киев, Москва, Загреб, Париж113. Он прочел трактаты "Авот", "Авода Зара", "Иома", "Сукка"114. Иногда он вставляет в письма целые фразы на иврите в русской транскрипции. В 1886 г.

Владимир Сергеевич извещает Ф.М. Геца: «Еврейское чтение продолжаю. Теперь, слава Богу, я могу хотя отчасти исполнить свой долг религиозной учтивости, присоединяя к своим ежедневным молитвам и еврейские фразы, например: "Пнэ элай в'ханнэни ки яхид в'ани, царот л'бабы ирхибу, мимцукотай оц'iэни". Надеюсь, что ради моих добрых намерений Бог будет снисходителен к моему плохому еврейскому выговору»115. Владимир Соловьев достаточно овладел "еврейским" материалом, вплоть до того, что статья "Каббала" в "Энциклопедическом словаре" Брокгауза и Ефрона была написана им. По собственным словам Владимира Сергеевича, его консультантом был ученый гебраист и арабист барон Давид Горациевич Гинцбург. (Между прочим, единственный в России человек, знавший коптский язык, незаменимый сотрудник министерства иностранных дел при сношениях с Абиссинией.) Говоря о незавершенных замыслах философа мы можем сожалеть о том, что Соловьев не успел перевести Библию с оригинала и снабдить текст комментариями.

Но в отличие от многих идеалистов Владимир Соловьев искал возможности помочь еврейству практически. В 80-х годах во время погромного разгула он пытается собрать подписи общественных деятелей в защиту угнетаемого меньшинства. В.

Соловьеву принадлежит почетная роль первого русского, открыто прочитавшего публичную лекцию в Санкт-Петербургском университете об историческом значении еврейства. Лекция была прочитана 18 февраля (по старому стилю) 1882 г., т. е. спустя год после убийства Александра II116. Резонанс этой речи в русском обществе был потрясающий: Соловьев декларировал духовный союз между Израилем и Россией; русская история и еврейская история не случайно встретились на Восточно-европейской равнине. Поэт Н. Минский так описывает эффект этого выступления: "Помню… как я еще юношей присутствовал в актовом зале университета на одной из лекций Соловьева о еврействе. Перед изумленной тысячной толпой стоял бледный аскет, покоряющей красоты. Голосом глубоким, с частыми напряженными паузами он не говорил, а как власть имеющий вещал об обязанности русского народа-богоносца духовно слиться с народом еврейским, вечно богорождающим. Признаться, в то время слова Соловьева, глубоко волнуя, казались мне парадоксом. И только долго спустя я понял их сокровенное"117. Вне всякого сомнения, речь Соловьева была одной из первых апологий еврейства на русском языке.

Что же касается проекта против антисемитизма, то Соловьев собрал 66 подписей в Москве и чуть более 50 в Петербурге. Но по тогдашним обстоятельствам даже весьма умеренное обращение не нашло отражения в печати118. С.М. Дубнов указывает на известного историка и не менее известного антисемита Д.И. Иловайского (1832-1920) как на доносчика. Приблизительно то же сообщает и В.Г. Короленко, утверждая, что, прослышав о сборе подписей, Иловайский "ударил в набат". Самое главное, гнев правой печати был обрушен не на текст петиции, а на само желание обратиться к обществу!.. Но Иловайский был не единственный ябедник в стране классического навета. Победоносцев неоднократно получал письма с доносами на философа. Так, граф С.Д. Шереметев (член госсовета, историк, археолог, почетный член академии наук и т. д. и…черносотенец) по поводу университетской речи о смягчении участи цареубийц назвал Соловьева "врагом", можно понять, что государства. А Лесков выступление по поводу исторической роли еврейства в письме к Победоносцеву охарактеризовал как очень странное: "По мнению Соловьева, еврейский вопрос будет разрешен в России, ибо здесь, во всеобъемлющем духе православия они примирятся с ненавистным им христианином; с другой стороны, они принесут России недостающий ей элемент – сильное развитие субъективного духа, которым всегда отличались"119. Что же касается петиции, эта весьма умеренная акция по тогдашним обстоятельствам не могла пройти. К.П.

Победоносцев писал императору 6 декабря 1890 г.: «Вашему Величеству известна лукавая и нелепая агитация, поднятая в Лондоне о защите евреев от мнимого гонения будто бы на них русским правительством… И в Москве безумный Соловьев вздумал собирать нечто вроде митинга для протеста против мер, принимаемых относительно евреев. Стали составлять адрес – сначала Толстой, а за ним, к сожалению, некоторые бесхарактерные профессора университета. Дело это в Москве остановлено, но можно было ожидать, что эти господа не уймутся, и вот уже в газете "Times" от 10 декабря появилась корреспонденция из Москвы, где напечатан текст этого протеста и подлинной переписки об евреях между министерствами иностранных и внутренних дел». Ответ Александра III, наложенный на письмо в виде резолюции, краток: "Я уже слышал об этом. Чистейший психопат". Последнее, понятно, относится к Соловьеву120.

Спустя десятилетия после смерти Соловьева русская интеллигенция без негодования не могла вспоминать об этом позорном шаге правительства. Профессор В. Сперанский в своих воспоминаниях подтверждает, что Александр III на доносе Победоносцева о том, "что безумный Соловьев" собирает особый митинг в защиту еврейства, собственноручно изволил написать "чистейший психопат"121. Но и Соловьев не щадил Константина Петровича – он называл его "Кощеем православья" и писал эпиграммы, вмиг расходившиеся по городу: