Театр теней - Кевин Гилфойл

— Все будет нормально.

— Мне начинает казаться, что мы были неправы.

— Мы правы.

— Но что, если он не убивал Дайдру Торсон? Если это какой-нибудь подражатель, и Койн спокойно сдал кровь, так как знает, что это сделал не он?

— Если образцы крови не совпадут, это докажет только, что он не совершил последнего убийства.

— Да, но моей карьере придет конец. И мне вчинят судебный иск на триллион долларов. Может быть, даже посадят за неуважение к органам правопорядка или что-нибудь в этом роде, потому что у меня на самом-то деле нет никакого источника в полиции. А если сказать им об этом, мне не поверят.

— Ты беспокоишься о том, чего еще не произошло.

— Но произойдет, Джастин. Разве ты не понимаешь ситуации? Он согласился сдать кровь. Зачем ему так поступать, если он знает, что виновен?

— По многим причинам. Может, у него раздвоение личности, и он не помнит, что совершил.

— Да ладно тебе!

— Или, может, он собирается оспаривать доказательства. В отношении ДНК на это мало кто решался, но я читал о многих процессах, к примеру, о суде над О. Джеем,[27] когда обвиняемые в убийстве выходили сухими из воды, потому что доказывали несостоятельность улик. Или не стопроцентную точность исследования. Вот увидишь, его адвокат скажет в суде: «Разве мой клиент стал бы сдавать кровь, если бы знал, что на основании анализа ему могут быть предъявлены обвинения?» Правда, присяжных теперь не так-то просто на этом провести, но, если ему больше не на что надеяться, он может и попытаться.

— Господи, как мне плохо! — Сэлли пробежалась пальцами по клавиатуре, проверяя, не появились ли у телеграфных агентств какие-нибудь новости.

В этот момент по дальней части комнаты прошел шепоток, люди вставали со своих мест. Вошел Стивен Мэлик. Вид у него был решительный. Десятки глаз впились в его лицо, пытаясь понять, какие новости оно скрывает. Любопытство журналистов было возбуждено настолько, что они, казалось, вот-вот начнут его ощупывать, как страницы с брайлевской печатью. Проходя мимо рабочего места Сэлли, он не остановился, но пощелкал пальцами у нее перед носом.

Она положила трубку и последовала за ним в его кабинет. По редакции «Трибьюн» тут же пополз новый слух: все были уверены, что Мэлика уволили и Сэлли уходит вместе с ним. Достигнув десятого этажа, слух успел обрасти подробностями: Мэлика якобы уже выдворила из офиса вооруженная охрана.

Но тут выяснилась правда. Ее передавали из уст в уста тоже шепотом.

— Тебя уволили? — спросила Сэлли у Стивена в кабинете.

— Начали именно с этого, — ответил он хриплым, усталым, полным разочарования голосом. — Стали говорить, что я повел себя безответственно. Что принцип нашего издания — «сдержанность и противовесы», он должен был подсказать мне, что материал о Койне пускать в печать преждевременно. Я нарушил этот принцип и тем самым предал их доверие, или предал доверенное мне дело, или доверился предателю. В общем, что-то там про доверие и предательство.

Сэлли не перебивала его, только умоляла глазами продолжать: так что же, увольняют ее или нет?

— Потом они сказали, что вся эта история с Койном — лишь одно из звеньев в цепи печальных событий. Они крайне разочарованы и хотели дать мне шанс, но теперь их терпение лопнуло. В этом нет ничего личного, и можно обсудить финансовую сторону моего контракта, а если у меня есть какие-то накопления, пусть даже скромные, плюс пенсия, плюс индивидуальный пенсионный счет и тому подобное, это даст мне возможность уйти на покой и жить с комфортом. Ведь в моем возрасте да еще после такого скандала мне трудно будет куда-нибудь устроиться, даже если они постараются дать максимально мягкую формулировку в официальном сообщении. Кроме того, мне посоветовали срочно искать адвокатов, поскольку гражданский иск неизбежен.

— Боже мой, Стивен, мне так жаль! — воскликнула Сэлли. В носу защекотало, она чувствовала, что вот-вот разрыдается.

— А потом они взялись за тебя. Мол, тебе, конечно, тоже достанется, но ты все-таки молодая и такая талантливая и в конечном итоге сумеешь выкарабкаться. К примеру, напишешь книгу-исповедь или что-нибудь в этом роде.

— Значит, нам обоим крышка, — сказала она.

Ей, как ни странно, даже слегка полегчало.

— А вот и нет!

— Как это?

— А вот так. Пока они вещали, появились свежие новости. ДНК Койна совпала с ДНК убийцы.

— Господи, значит, это все-таки был он? — прошептала она, понимая, что теперь точно разревется.

— Это был он! — Мэлик рассмеялся. — Ты бы видела лица этих сукиных детей! Если бы не коричневые кресла, клянусь, они не смогли бы скрыть, что обделались.

— Боже мой! — Сэлли кинулась к нему и крепко обняла. — Я так за тебя рада! За себя тоже рада, но за тебя больше.

— Барвик, — сказал он, отстраняя ее от себя, чтобы взглянуть ей в глаза, — я должен спросить… Почему же ты так удивлена?

90

Дэвис давно заметил, что люди, живущие на Среднем Западе, так привыкли жаловаться на погоду, что делают это, даже если погода хорошая. Опустится в августе температура до плюс двадцати двух — двадцати пяти, да еще вечерами легкий ветерок подует — и готово: все говорят, что стало холодно, и таскают с собой куртки. Если три дня подряд солнечно — начинают переживать за свои лужайки. Если февраль выдался теплым, значит, летом некуда будет деться от жары и духоты.

А вот плохую погоду они всегда воспринимают с оптимизмом. Даже если в день свадьбы небо затянуто тучами, то в церкви кто-нибудь из гостей непременно скажет с умным видом, что прямой солнечный свет будет проходить сквозь облака, как сквозь фильтр, и от этого на лицах не будет теней и фотографии получатся просто великолепно.

День выпуска в школе Нортвуд-Ист выдался дождливым. С самого утра мелкая изморось сыпалась с неба, периодически сменяясь ливнем — люди тут же бросались врассыпную, словно их настигали не капли воды, а пули. Церемонию перенесли в спортивный зал, где не хватало ни мест, ни свежего воздуха для учащихся, их родителей и прочих родственников. Преподаватели в этом году пообещали не затягивать церемонию. Однако никто не знал, как этого добиться. Директор, представитель выпускного класса и почетный гость школы — выпускник Нортвуд-Ист, который когда-то играл на Бродвее, а ныне снимался в целом ряде умирающих комедийных сериалов, — все решили для себя: пусть оргкомитет пытается экономить время, но, разумеется, не на их речах.

Полгода назад учителя считали, что у Джастина есть шанс побороться с Мэри Сибом за право выступить в день выпуска. Шанс небольшой: Мэри Сибом отличалась прилежанием и усидчивостью, ее уже приняли в Гарвард, а Джастиново прилежание даже в интересующих его предметах было отнюдь не постоянным. И все же он был вундеркинд и, безусловно, самый одаренный ученик школы. Поэтому, когда начался последний семестр, в учительской раздавались голоса, что Джастин может получить это почетное право, если сдаст на все пятерки экзамены АР[28] и если Мэри Сибом срежется на высшей математике (этим опасением она поделилась со своим консультантом, миссис Сайкс, — известной болтушкой).

Но вышло все по-другому. Мэри Сибом сдала высшую математику с той же легкостью, что и остальные предметы, а Джастин, вдруг резко охладевший к учебе, скатился до троек и четверок с минусом. Это все наркотики, говорили преподаватели. Им уже не раз приходилось видеть подобное.

По оценкам Джастин сполз на пятнадцатое место в классе, однако и с этими результатами вполне мог поступить в отличный частный университет. Но он вообще никуда не стал подавать документы. «Я решил годик отдохнуть», — сообщил Джастин одному из учителей. Это все плохо кончится — таково было единодушное мнение в школе.

В то утро Дэвис сказал Джоан, что хотел бы посетить церемонию.

— Я пойду с тобой, — заявила Джоан.

И теперь они наблюдали за происходящим из-за открытых дверей в спортзал вместе со скучающими отчимами и заядлыми курильщиками. Мало кто узнал Дэвиса, а те, кто узнавал, давно забыли о неприятной истории с ним и сыном Марты Финн. «Мы пришли, чтобы поздравить мальчика Нэда и Эллы», — сказал Дэвис одной паре, своим бывшим пациентам: они единственные спросили, что он здесь делает. Слава богу, они не стали интересоваться, кто такие Нэд и Элла.

Ученики в синих мантиях и академических шапочках сидели в алфавитном порядке на складных стульях. Родители теснились на трибунах. У них над головами красовались растяжки, оставшиеся после спортивных соревнований. Они висели неподвижно, и только временами, когда из вентиляционного отверстия вырывалась струя воздуха, отгибался краешек, похожий на плавник дельфина. Стоило кому-то кашлянуть или чихнуть, эхо разносилось по всему залу. Между южным выходом и запасным спортзалом — комнатой для борьбы, как ее еще называли, — выстроились огромные очереди в туалет. Родители посообразительней пользовались удобствами в раздевалках.