Весеннее равноденствие - Михаил Барышев

— Просили не беспокоить, — сказала она и отвела глаза.

— Как не беспокоить? — удивился Зиновий Ильич, не один год пользовавшийся правом беспрепятственного входа в кабинет Макова. — Вы что, не узнаете меня, Изольда Станиславовна?

Вдовствующая секретарша склонила лакированные локоны и покрепче ухватилась за косяки дверей.

Она узнала Зиновия Ильича, этого культурного, внимательного и чуткого человека, который на Восьмое марта дарил ей мимозы и шоколад, на Первое мая фиалки, а на Новый год духи. Она узнала милого Зиновия Ильича, с которым год назад совершила очаровательную недельную прогулку в двухместной каюте речного теплохода. И если бы не стриженая Мощанская из отдела труда и зарплаты…

Но сегодня Изольда Станиславовна получила категорическое и странное приказание начальника: Лаштина не принимать, по телефону не соединять.

— Не беспокоить просил, — с надрывом в голосе повторила Изольда Станиславовна, уперлась в Лаштина объемистой грудью, стала тактично оттеснять его от двери.

— Совещание? — спросил Зиновий Ильич, ощущая, что на лбу его проступает пот. — Народ собран?

— Нет, — ответила Изольда Станиславовна и горестно вздохнула. — Один в кабинете… Просил не беспокоить.

«Может, срочное задание получил… От министра», — лихорадочно метались мысли Зиновия Ильича.

Но в это время в приемную вошел с папкой в руке молодой Курдюмов и спросил секретаря:

— Вячеслав Николаевич у себя?

— У себя… Проходите, пожалуйста.

Курдюмов вошел в кабинет, а Лаштин остался в приемной.

— Значит, просил не беспокоить, — медленно повторил Зиновий Ильич и опустился на стул, как самый рядовой посетитель. У него сгорбились плечи, поник венчик вокруг розовой плеши и отвис подбородок. Он зачем-то расстегнул замок объемистого портфеля и сунул в его глубину тонкую руку, на которой явственно проступали возрастные фиолетовые прожилки.

Изольда Станиславовна с нахлынувшей жалостью вдруг подумала, что Зиновий Ильич уже в годах. Ему надо беспокоиться не о том, как проникнуть в кабинет к рассерженному начальнику. Ему надо думать, что на свете существует инфаркт миокарда, язва желудка и радикулит. И в его возрасте следует воздерживаться от поездок в двухместных каютах на судах речного пароходства.

Под строжайшим секретом она рассказала Зиновию Ильичу о странном приказе, полученном от начальника.

— Так и сказал — не соединять? — переспросил Зиновий Ильич, осознавая масштабы опалы.

— Так и сказал, — подтвердила секретарша.

Когда Лаштин уходил из приемной, он споткнулся о край ковра и долго шарил растопыренными пальцами начищенный клык бронзовой ручки.

«Такого человека прогнать», — подумала Изольда Станиславовна и помогла открыть дверь.

На улице последними листьями лип и акаций отходила осень. Тучи нависли над темными крышами домов и сеяли мелкий, как пыль, дождь. Люди зябко кутались в плащи. Реклама широкоэкранного кинотеатра извещала о новом фильме «Призрачное счастье».

День клонился к исходу, а по улицам города брел и брел низенький пожилой человек в легком плаще, модной шляпе и с объемистым портфелем в руках.

Он брел, пачкая грязью начищенные туфли, хотя мог бы ехать на служебной «Волге», мок под дождем, хотя у него был персональный кабинет, мерз, хотя у него были деньги и трехкомнатная квартира.

Много написано о потрясающей человеческой чуткости, о героизме незнакомых людей, кидающихся под колеса транспорта, чтобы спасти от смерти глуховатую пенсионерку, пересекающую улицу в неположенном месте, о благородных милиционерах и общественниках, приходящих на помощь людям в трудные минуты.

Но на этот раз никто не остановился. Никто не заглянул в потухшие глаза Зиновия Ильича. Никто не догадался, что в мире гибнет, рассыпается ухоженная, выпестованная экономическая проблема.

— Привет, генацвале! — услышал вдруг Зиновий Ильич энергичный, знакомый голос. — Почему голову повесил? Почему пешком идешь?

Лаштин встрепенулся. Нет, судьба еще не оставила его своей добротой. В трудный час она послала ему ангела-хранителя.

У ангела не было розовых крыльев, белого хитона и босых ног. Согласно современной моде на нем было пальто-джерси, обсыпанное звездной пылью галактического помола, тупоносые штиблеты и кожаная шляпа. Ангел был ростом ниже среднего, и у него не было голубых глаз. Глаза у него блестели, как первосортный агат. Кроме того, у ангела были три выдающиеся особенности: твердый и горбатый, как у беркута, нос, кустистые, как у арабского джинна, брови и уникальная голова. Признаться, эта голова наводила Зиновия Ильича порой на мысль, не является ли ее обладатель дальним потомком Игнатия Лойолы, Тамерлана или на худой конец небезызвестного Глабб-паши.

Звали ангела-хранителя, а точнее — закадычного и старого друга, Миха Викторович.

— Рад приветствовать, дорогуша! — обрадовался Зиновий Ильич. — Если бы ты знал, как мне надо с тобой посоветоваться. Где ты пропадаешь?

— Далеко, понимаешь, — весело отозвался Миха Викторович. — В Африке был. Возле самой горы Килиманджаро… Ах, какая гора!

Миха восхищенно цокнул и шевельнул выдающимися бровями.

Через пятнадцать минут друзья сидели за ресторанным столиком. Осенние лучи солнца окрашивали в приятные тона набор закусок, цветные этикетки коньячных бутылок и жестяные нашлепки безалкогольной воды «Джермук».

— Попозже табачка принесете, — сказал Лаштин, распоряжавшийся угощением. — И кофейку. Только чтобы в кофейничке и покрепче.

Официант понятливо наклонил голову и удалился.

Зиновий Ильич поведал другу печальные события последних дней, не скрыв того, что сегодня Маков нахально выставил его из приемной.

— Я через год планировал докторскую защищать, — горестно признался он, выпил рюмку «Еревана» и, заботливо обваляв ломтик лимона в сахарной пудре, пососал его. — Теперь, выходит, все псу под хвост… Пять лет к черту летит!

— Почему летит? — горячо возмутился Миха. — Зачем, понимаешь, летит? Голова перестала работать? Не узнаю, не верю, не могу согласиться!

Миха так энергично мотнул головой, что у него растрепалась прическа. Затем выпил рюмку «Еревана» и перешел на деловой тон. Он заявил, что из всякого положения есть выход, что он не оставит в беде старого друга.

— Такие две головы, как наши, все победят. Выпьем, генацвале!

Миха Викторович тоже работал в науке. Он занимался юриспруденцией, отдав этой отрасли общественных знаний свой талант, энергию, четверть века беззаветного служения.

В отличие от экономики в юриспруденции товар не имеет формы овеществленной материи. Здесь он представляет идейную продукцию. Но выдающиеся способности Михи позволили продукцию юридической науки успешно превращать в материальную. Миха имел четырехкомнатную квартиру, дачу возле водохранилища и солидный счет в сберегательной кассе. Научная же значимость его персоны убедительно подтверждалась подлинниками докторского и профессорского дипломов, а также перманентным членством в комиссиях по научным связям.

— Зачем ты пять лет занимался одним вопросом, — укоризненно сказал Миха, — сколько раз я тебе говорил!

Во взглядах на науку у друзей были принципиальные расхождения. Миха не признавал долговременного сидения на научной проблеме.

— Только неразумный человек может в наше время заниматься такой, понимаешь, ерундой.

Миха был согласен, что на проблеме можно спокойно прокормить семью и даже допускать излишества. Но не хлебом единым жив человек. Когда положительно решен вопрос с питанием, начинает тосковать душа. На сытый желудок он начинает мечтать о славе, о власти, о… Такова, видно, суть бездонной, как пропасть, человеческой натуры.

Вот тут-то научная проблема начинает вязать по рукам и ногам. Будь у тебя хоть семнадцать пядей во лбу, на гребне единственной проблемы не взлетишь на сладкую высоту славы.

Гениев чаще всего признают после смерти. При их жизни люди очень редко соглашаются с тем, что гении едят рядом с ними сосиски в буфете, платят профсоюзные взносы и ездят троллейбусом на работу. При жизни гениям вставляют палки в колеса, пишут на них заявления, критикуют за недостаточную активность в общественной работе и отрыв от коллектива. В этих условиях гении обычно рано покидают беспокойную землю. Прежде они погибали на дуэлях, стрелялись или начинали пить запоем. Теперь для этих нужд медицина открыла инсульты, рак, гипертонию и болезнь Паркинсона. Поэтому уход гениев в потусторонний мир легко объясняется наукой и не вызывает взрывов общественного негодования. Он оставляет лишь печаль невозвратимой потери, некрологи, а через несколько лет — мемуары лиц, лично знакомых с гением. Лично вкушавших с ним сосиски в буфете, лично ездивших на работу в одном троллейбусе и плативших профвзносы в одной организации. В мемуарах столь выпукло и взволнованно изображаются достоинства безвременно ушедшего гения, что издательства охотно принимают к печати объемистые рукописи и платят бывшим знакомым приличные гонорары. От этого светлая память о выдающейся личности становится еще весомее и благороднее.