Семь цветов страсти - Людмила Бояджиева

— Я люблю тебя, Микки, — чуть слышно прошептала я, когда звуки умолкли и все потонуло в звенящей безмолвием черноте.

— Обними меня, Дикси. — Он стоял рядом и, прижавшись к его груди, я услышала стук сердца: — Не так, совсем, совсем…

Наши тела слились в нестерпимой жажде плотского единства, они неистовствовали, стремясь извлечь из слияния то мучительное блаженство, которым исходила скрипка Майкла. Тело, душа, эмоции, разум — все разрозненные частицы существа собрались в пульсирующую огненную точку. Она росла, разгораясь гигантским солнцем и взрывалась мириадами разноцветных звезд.

Не было ничего, кроме этой ослепительно прекрасной смерти и восторга нового возрождения, нового полета в небытие…

— Хватит, прошу тебя. Мне кажется, я действительно теряю сознание.

— Нет, бесценная моя, — рассудок. Просто мы нашли друг друга и потеряли то, что по бедности, скудности, по жалкой своей растерянности, принимали за настоящую жизнь.

Боже, это твоя рука…

Не помню, как мы оказались в моей комнате — я, Микки и его скрипка, уместившись на кровати втроем.

— Поспи, а я тихонечко поиграю. Мне не хватило бы и месяца, чтобы проиграть все «Собрание Девизо» — то есть, «собрание очевидца». И еще пришлось бы пригласить оркестр. Это для большого концерта. Но есть и сонаты, пьесы, опусы, фуги — в общем, всякая мелкота. И вот такая простенькая колыбельная…

Обнаженный Майкл, прислонившись спиной к стене и согнув в колене длинную ногу, склонил голову к скрипке. На фоне бледнеющего предрассветного неба в широком окне я видела его силуэт, словно вычерченный рукой Пикассо…

Мы немного спали и много любили, а когда вернулись к реальности — она оказалась сном: теплая старая комната, сквозящие гранатом тяжелые занавеси, пузатый секретер с чернильницей и торчащим наизготове гусиным пером, разбросанные на ковре в беспорядке вещи и огромный букет у изголовья кровати — листья, цветы, травы, еще поблескивающие росой.

— Это откуда? Невероятно изысканно и все в слезах. — Всряхнула я у лица осыпанную алмазами еловую ветку.

— Это дождь, милая. Всю ночь шел дождь. Я наломал цветы прямо под окнами — ведь это наш сад и наш дождь, — Майкл смотрел на меня с бесконечной печалью и восторгом. И было в его глазах что-то, напоминавшее незадачливого юродивого в женевском парке, считавшего святой шестнадцатилетнюю кокетку.

— Осталось пожелать только одно — кофе в постель. Конечно, без Рудольфа и Труды.

Майкл дернул кисточку звонка и, подмигнув мне, выглянул за дверь, завернувшись в банный халат. — Пожалуйста, с лимоном или молоком?

Он торжественно внес столик и устроил его на постели.

— Хитрюга! Как ты успел все?

— Ну, допустим, господина Артемьева застукали утром в саду, когда хулиган ломал ветки, но он на прекрасном немецком объяснил, что букет для дамы, а завтрак необходимо подать к двери спальни по условному звонку. Только… увы… здесь не хватает…

В дверь тихо постучали. Майкл просунул голову в коридор и вернулся с шипящей яичницей на подносе.

— Ага, значит, поняли правильно, — с ветчиной, как я и заказывал.

— А музыка? Откуда взялась на башне скрипка? Свалилась прямо с неба?

— Не заставляй меня краснеть, детка. Я схитрил… Видишь ли, как только я впервые увидел тебя еще там, в конторе Зипуша, то понял, что стану писать для тебя музыку, даже если ты никогда не узнаешь об этом. А стоило лишь мне оказаться на Башне, — я уже знал: это то место, где мне больше всего хочется концертировать, и…

— Что и?..

— Ты распахивала руки, мечтая о полете, а я сидел у стены с валидолом под языком, так?

— Верно. И уже тогда задумал меня соблазнить?

— А как же иначе, глупышка? Знаешь, ты так выгнулась, стремясь в небо… И мертвый бы не устоял…

— А ты так долго держался. И даже удачно изображал страсть с другой женщиной. — Припомнила я ночь в подмосковной даче. — Дачный сюрприз оказался впечатляющим.

— Я тогда думал, что потерял тебя… До вчерашней встречи был готов отрубить любую часть тела, не выдержавшую соблазна.

— Супружеские объятия не грех, а долг, — съязвила я пасторским тоном. — А твоя жена такая хорошенькая.

— Не-ет! Соблазнила меня ты, ты! Бедная Ната… Эх. Я не должен с тобой говорить о ней. У меня прекрасная жена, которой я очень предан. Она мне и мать, и дочь, и друг… Но… но мы не были супругами уже лет пять… Нет, я не злоупотреблял связями на стороне. И так полно проблем. Просто эта часть бытия как бы отошла на второй план, сублимируясь в музыке. Но вернувшись из Вены после встречи с тобой, я не знал, куда спрятаться… Куда деть то, что вопило о страсти… Ната сделала несколько попыток сближения, решив, что наступила пора супружеского Ренессанса. Но мне нужна была другая… Она поняла это, когда увидела тебя. И тогда, на даче… Представляешь: рядом, совсем рядом, за тонкой стеной — ты, а под боком пышущая желанием женщина… О, это была адская пытка!

— Для меня тоже. Спасибо твоей жене. Слыша ваше «свидание», я поняла, что хочу тебя — именно тебя, — нелепого, рыжего, пугливого, дерзкого — невероятного. А может, это случилось раньше, — в Пратере или в Гринцинге, где ты уверял, что сражен мною…

— Нет, Дикси. Не придумывай простенькую историю. Все не так. Совсем не так. Ты рассказываешь правила, а здесь — исключение, — Майкл нахмурился и отчаянно скрипнул зубами. — Случилось почти невероятное. Нас одарили чудом. Искрой высокопробной Вечной любви. Помеченные ею, всегда узнают друг друга, в любое время, в любых ситуациях и обличьях. Будь ты пастушкой-хромоножкой, а я косым конюхом, будь я самым всесильным правителем в мире, а ты затерянной в глуши монашкой, или наоборот, — все равно мы оказались бы вот так: сжатые, будто ладони в молитве.

— Ты прав, Микки. Я стала зомби после разлуки с тобой. Жила как механическая кукла, которой водила чья-то властная рука… У меня не получалась прежняя радость… Я никогда не была так счастлива, как с тобой. Не знала, что это вообще возможно — такая полнота радости, что можно захлебнуться. Не было со мной такого, Микки. И никогда уже не буду…

— Но ведь у нас еще целых два дня. И вся жизнь.

— Один. Завтра я должна быть в Лос-Анджелесе.

— Ничего нельзя сделать?

— Я же говорила тебе — я выхожу замуж.

Майкл отделился от меня и я осталась одна. Он разглядывал мокнущие за окном деревья, барабаня пальцами по подоконнику.

— Кто он?

— Неважно. Хороший парень.

— Неважно. Это в самом деле совершенно неважно. — Он подошел ко мне. — Значит, всего день. Ты даришь мне целый день? Не мало… Я не отпущу тебя ни на минуту.