Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон - Ирина Фуллер

готова была поклясться в этом – с любопытством. Глаза их горели потусторонним огнем.

С глухим звуком клинок Ковина упал на землю. Затем на колени рухнул и он. Элейн испытывала страх, но то, что было написано на побледневшем лице Ковина, было больше, гораздо больше, чем могло вместить ее сердце.

Ни один из них, кажется, даже не думал о том, чтобы попытаться защитить себя, убежать или отпугнуть собак. Те же, черные, как сама бездна, неторопливо приближались к ним. Один зверь подошел к Элейн так близко, что она могла заглянуть в его бездонные дыры-глаза, почувствовать странный запах – земли, дыма, гнили и плесени. Ее душу сковал ужас, она ощутила тяжелое, тянущее чувство вины.

То, как она поступила с Ковином, было жестоко. И Донун погиб из-за нее. Ни разу в жизни она никому не помогла, но требовала от судьбы возмездия, справедливости. А что она сделала, чтобы быть достойной счастья? Тогда, в Думне, она должна была защитить братишку, он был мал и глуп. Нельзя было отпускать его! А она… пряталась там, в высокой траве, наблюдая, как рушится мир. Это была ее вина. В этой жизни она творила лишь зло, причиняла лишь вред…

Едва собака отошла, Элейн почувствовала, что снова может дышать. Вина больше не давила на грудь мертвым грузом. Она все еще осознавала бессмысленность собственного существования, но парализующее чувство невозможности исправить собственные ошибки прошло. Невидимая рука перестала сжимать горло.

Тогда Элейн взглянула на Ковина. Тот продолжал стоять на коленях. Два пса обнюхивали его, а он беззвучно рыдал, не смея шелохнуться. Картина не вызывала желания позлорадствовать. Страх, только страх наполнял пространство вокруг, на самом краю сознания отдавая горьким сожалением.

Ковин жалобно заскулил.

Один из псов встал перед ним и чуть повернул голову, будто рассматривал забавное существо.

– Простите, – зашептал сквозь рыдания известный своим бессердечием мормэр. – Простите меня все. Я умоляю, простите меня…

Наконец свора прошла вперед, к калитке. Те собаки, что окружили Ковина, тоже степенно направились в сторону дома Донуна. Кажущиеся мощными, они на удивление легко проскользнули между прутьями и исчезли во дворе.

Элейн, сама не ведая зачем, поспешила за ними, – но животные будто растворились в ночной тьме. Она обернулась на Ковина: тот сжался на земле, касаясь лбом пыльной дороги. Его тело била дрожь, он плакал, всхлипывая, точно ребенок.

Повинуясь неясному порыву, ощущая легкое беспокойство и думая об Оддине – был ли он в безопасности, – Элейн прошла к двери, ведущей в дом. Где-то вдали раздался вопль и лай, кажется, не менее десятка собак. Ковин неподалеку издал испуганный хрип.

Когда Элейн вошла внутрь, ей будто впервые за последние несколько минут удалось вдохнуть полной грудью. Железное кольцо, сковывавшее сердце и голову с самого появления псов, разомкнулось, освобождая.

В доме горели свечи, и, даже несмотря на мертвеца на полу холла, атмосфера была куда более живая, чем на улице.

Оддин увидел Элейн и поспешил к ней. От его появления по ее телу разлилось тепло, которое мгновенно отогрело после пронизывающего холода.

– Элейн?! – произнес он, с беспокойством вглядываясь в ее лицо.

– Там твой брат, – безжизненно произнесла она, озираясь в поисках своры.

Но собак, разумеется, здесь не было, иначе они бы точно устроили переполох.

Ее разум все еще отказывался принимать мысль о том, что это действительно был Неистовый гон. Она сказала о нем просто так, чтобы оттянуть момент, когда Ковин набросится на нее. Теперь же вспомнила, что, согласно поверьям, псов-мстителей можно было позвать, если грешная душа еще не нашла свое место в потустороннем мире. В первые часы после смерти упоминание Неистового гона могло лишить ее покоя.

Оддин отреагировал на слова Элейн весьма эмоционально: сперва схватил ее за плечи и начал осматривать, все ли было в порядке. Как будто если бы Ковин действительно добрался до нее, она смогла бы прийти и сообщить об этом. Потом Оддин обхватил ладонями ее лицо, заглядывая в глаза:

– Проклятье, прости, я не должен был оставлять тебя одну на улице в такой час. О чем я вообще думал? Как ты? Где он? Что произошло?

До сих пор безучастно ожидающая, когда он немного успокоится, на последнем вопросе она издала смешок. «Псы-демоны, явившиеся за душой Донуна, обнюхали нас, что вызвало у меня легкую тревогу и чувство вины, а Ковина, похоже, свело с ума. Он сейчас плачет на улице».

– Ничего особенного.

Оддин растерянно потер лицо.

– Я так увлекся телом, как будто тот может куда-то сбежать…

Он снова попытался встретиться с ней взглядом.

– Так, где он?

– На улице, наверное. Пойди проверь.

Застыв, Оддин хрипло спросил:

– Он жив?

Элейн перевела на него потерянный взгляд:

– Ты снова меня в чем-то подозреваешь? Пойми уже, я не убийца.

– Прости, но если бы ты сейчас себя видела, то точно решила бы, что кто-то умер. Ты встретилась с Ковином, но осталась жива. Это не оставляет мне вариантов.

Она вздохнула.

– Никто не умер. – Затем, после паузы, скользнув взглядом по телу Донуна, добавила: – Ну, почти. По крайней мере, из-за меня. – И снова на мгновение задумавшись, растерянно закончила: – Почти.

Кивнув, Оддин отправился на улицу, чтобы выяснить, что с Ковином, а вернулся через пару минут с выражением абсолютной растерянности на лице:

– Что ты с ним сделала?

Элейн стояла, устало прислонившись спиной к стене. Люди ходили мимо, на что она совершенно не обращала внимания, чувствуя себя опустошенной. На вопрос Оддина она просто хмыкнула.

Он в очередной раз осторожно сжал ее плечи и настойчиво спросил:

– Что ты сделала?

– Мы просто разговаривали. Когда я уходила, он был жив и здоров.

– О нет, госпожа Мун. Вы меня не обманете. Что-то произошло. Что-то значительное, что-то просто невероятно значительное… Он обнял меня и попросил прощения. И я готов поклясться, это было искренне.

Заинтересованно взглянув на него, она вопросительно подняла бровь.

– Что ты сделала с моим братом, Элейн? – спросил Оддин все еще с этим выражением приятного потрясения.

Она задумалась. Если присутствие своры, призванной наказывать грешников, заставило ее вспомнить о своих неприглядных поступках и ощутить груз вины за них, то что должен был испытать такой человек, как Ковин? Элейн задумчиво посмотрела в темное окно.

– Пойдем со мной, – велела она Оддину, уверенная, что он послушается без вопросов.

Ковин сидел на нижней ступеньке широкого крыльца, у калитки, там, где еще недавно сидела Элейн. Обнимал себя за плечи, бездумно глядя вдаль. Видимо, переосмысливал свое существование.

Она медленно спустилась, прислушиваясь сперва к шороху платья, а затем – к хрусту мелкого щебня под ногами. Оддин шел