Гаргантюа и Пантагрюэль - Франсуа Рабле

Труйоган. Предположить все можно.

Панург. Вот вляпался-то я! Эх, кабы выругаться сейчас втихомолку, все бы легче на душе стало! Ну, ничего, запасемся терпением. Стало быть, если я женюсь, то буду рогат?

Труйоган. Говорят, случается.

Панург. Ну, а если моя жена окажется скромной и целомудренной, то я не буду рогат?

Труйоган. Как будто бы так.

Панург. Послушайте!

Труйоган. Слушаю, слушаю.

Панург. Но будет ли она скромной и целомудренной? Вот в чем вопрос.

Труйоган. Сомневаюсь.

Панург. Но ведь вы ее никогда не видели?

Труйоган. Сколько мне известно.

Панург. Как же вы можете сомневаться в том, чего не знаете?

Труйоган. Имею основания.

Панург. А если б вы ее знали?

Труйоган. Я бы еще больше сомневался.

Панург. Эй, паж, золотце мое, на, держи, – я дарю тебе мою шляпу, только без очков, а ты пойди на задворки и поругайся там с полчасика за меня! Я тоже за тебя когда-нибудь поругаюсь… Да, но кто именно наставит мне рога?

Труйоган. Кто-нибудь.

Панург. А, чтоб вам пусто было! Вот я вас сейчас вздую, господин «кто-нибудь»!

Труйоган. Дело ваше.

Панург. Пусть меня утащит огнеглазый враг рода человеческого, если я не буду надевать жене бергамский пояс перед тем, как отлучиться из дому.

Труйоган. Выражайтесь учтивее.

Панург. Довольно испражняться в красноречии! Надо же наконец на что-нибудь решиться.

Труйоган. Я не возражаю.

Панург. Погодите. Так как отсюда мне вам кровопускание не устроить, то я вам пущу кровь из другой жилы. Сами-то вы женаты или нет?

Труйоган. Ни то ни другое и все, вместе взятое.

Панург. Господи помилуй! Даже в пот ударило, накажи меня бык, и пищеварение сразу нарушилось! Все мои френы[604], метафрены и диафрагмы натянуты и растянуты на предмет сквозьрешетонивания всех ваших ответов и изречений в суму моего разумения.

Труйоган. Я этому не препятствую.

Панург. Поехали дальше! Что же, верный наш подданный, вы женаты?

Труйоган. Мне так представляется.

Панург. Вы женаты вторым браком?

Труйоган. Возможно, что и так.

Панург. А в первый раз вы были счастливы?

Труйоган. Ничего невозможного в этом нет.

Панург. А во второй раз как у вас идет дело?

Труйоган. Идет волею судеб.

Панург. Но как же именно? Скажите мне по чистой совести: вы счастливы?

Труйоган. Вероятно.

Панург. Ах ты, Господи! Клянусь ношей святого Христофора, легче дохлому ослу пукнуть, нежели мне добиться от вас чего-нибудь определенного. Ну да я за себя постою. Итак, верный наш подданный, посрамим же князя тьмы и будем говорить только правду. Вам случалось носить рога? Когда я говорю – вам, я разумею вас, здесь присутствующего, а не вас, там, в преисподней, играющего в мяч.

Труйоган. Если не было на то предопределения свыше, то не случалось.

Панург. Клянусь плотью, я отступаюсь, клянусь кровью, я зарекаюсь, клянусь телом, я сдаюсь. Он неуловим.

При этих словах Гаргантюа встал и сказал:

– Благословенны все дела Господни! Я вижу, мир возмужал с тех пор, как я узнал его впервые. Подумать только, в какое время мы с вами живем! Значит, самые ученые и мудрые философы принадлежат ныне к фронтистерию[605] и школе пирронистов, апорретиков, скептиков и эффектиков? Ну, слава Тебе, Господи! Право, теперь легче будет схватить льва за гриву, коня за холку, быка за рога, буйвола за морду, волка за хвост, козла за бороду, птицу за лапки, а уж вот такого философа на слове никто не словит. Прощайте, милые друзья!

Сказавши это, он направился к выходу. Пантагрюэль и другие хотели было его проводить, но он воспротивился.

Когда Гаргантюа покинул залу, Пантагрюэль обратился к гостям:

– У Платона в Тимее считали приглашенных, как скоро начиналось собрание, мы же, наоборот, сосчитаем в конце. Раз, два, три… А где же четвертый? Где же наш друг Бридуа?

Эпистемон сказал, что он был у него, но не застал дома. За ним приехал пристав Мирленгского парламента и объявил, что сенаторы срочно требуют его для личных объяснений по поводу одного вынесенного им приговора. В связи с этим обстоятельством он выехал накануне, дабы явиться в указанный срок и не подвергнуться взысканию за неявку.

– Любопытно мне знать, в чем состоит дело, – сказал Пантагрюэль. – Бридуа отправляет должность судьи в Фонбетоне вот уже более сорока лет. За это время он вынес более четырех тысяч окончательных приговоров. Две тысячи триста девять вынесенных им приговоров были обжалованы проигравшими дело в верховный суд Мирленгского парламента. Все его решения были признаны в высшей инстанции правильными, утверждены и оставлены в силе, апелляции же отклонены и оставлены без последствий. И вот если теперь его, на старости лет, вызывают лично, его, который всю жизнь свято исполнял свои обязанности, значит, с ним стряслась беда. Во имя торжества справедливости я хочу всемерную оказать ему помощь. Мне ведомо, что зло в мире все растет и растет, ныне законные права нуждаются в особой защите, а посему, во избежание могущих быть неожиданностей, я намерен обратить на это дело сугубое внимание.

Тут все встали из-за стола. Пантагрюэль поднес гостям дорогие и почетные дары, как-то: перстни, разные драгоценные вещи, посуду золотую и серебряную, и, горячо поблагодарив их, удалился в свои покои.

Глава XXXVII

О том, как Пантагрюэль уговаривает Панурга посоветоваться с дурачком

Идя к себе, Пантагрюэль заметил, что в галерее стоит с мечтательным видом Панург и задумчиво покачивает головой.

– Вы мне напоминаете мышь, попавшую в смолу, – сказал Пантагрюэль. – Чем больше усилий тратит она, чтобы выбраться, тем глубже увязает. Так и вы: чем больше видимых усилий прилагаете вы к тому, чтобы выпутаться из сети сомнений, тем хуже запутываетесь. Я знаю только одно средство. Слушайте. Мне часто приходилось слышать народное выражение: иной дурак и умного научит. Так как ответы людей умных вас не совсем удовлетворили, посоветуйтесь с каким-нибудь дурачком. Может статься, беседа с ним даст вам более полное удовлетворение. Вы же знаете, что мнения, советы и предсказания дурачков многажды спасали владетельных князей, королей и даже целые государства, помогали выигрывать сражения, выводили из затруднительных положений.

Приводить примеры, по-моему, нет надобности. Я думаю, вы проникнетесь моим доводом: кто усердно занимается своими частными и домашними делами, кто зорко смотрит за своим домом, кто выказывает осмотрительность, кто не упускает случая к приобретению и накоплению земных благ и богатств, кто заранее принимает меры, чтобы не обеднеть, того вы называете житейски мудрым человеком, хотя бы в очах божественного разума он и казался глупцом, ибо для того, чтобы божественный разум признал человека мудрым, то есть мудрым и прозорливым по внушению свыше и готовым к восприятию благодати откровения, должно позабыть о себе, должно выйти из себя, освободить свои чувства от всех земных привязанностей, очистить свой разум от всех мирских треволнений и ни о чем не заботиться, что для людей невежественных является признаком безумия.

На этом основании непросвещенная чернь называла Фатуальным[606] великого прорицателя Фавна, сына Пика, царя латинов. Потому-то когда комедианты распределяют между собою роли, то роли простака и шута неизменно поручаются наиболее искушенным и наиболее даровитым. На том же основании астрологи утверждают, что у царей и у безумных одинаковый гороскоп, и обыкновенно приводят в пример Энея и Кореба, которого Эвфорион почитал за дурачка: и у того и у другого гороскоп был одинаковый.

Кстати, позвольте вам напомнить, что Джованни Андреа в своем толковании папского послания мэру и жителям Ла-Рошели, а после него Панормита в своем толковании, Барбаций в комментарии к Пандектам и совсем недавно Ясон в своих Советах[607] рассказывали о сеньоре Жоане, знаменитом парижском шуте, прадеде Кайета.

Дело было так. Однажды в Париже, близ Пти Шатле, некий грузчик ел в харчевне хлеб перед самым вертелом, – он находил, что хлеб, пропитанный запахом жареного, не в пример вкуснее обычного. Хозяин его не трогал. Когда же грузчик умял весь свой хлеб, хозяин схватил его за шиворот и потребовал с него платы за запах жаркого. Грузчик доказывал, что он никакого ущерба его мясу не причинил, ничего у него не брал и ничего ему не должен. Запах, из-за которого загорелся спор, все равно, мол, выходит наружу и мало-помалу разносится в воздухе, а это, мол, неслыханное дело, чтобы в Париже брали деньги за то, что на улице пахнет жареным. Хозяин харчевни твердил, что он не обязан кормить грузчиков запахом своего жаркого, и побожился, что отнимет у него крюки, коли тот не заплатит. Грузчик схватил палку и изготовился к обороне. Завязалась жестокая потасовка. Отовсюду набежали парижские зеваки. В их толпу замешался и шут сеньор Жоан, житель города Парижа. Заметив его, хозяин сказал грузчику: «Давай спросим славного сеньора Жоана, кто из нас прав». – «Давай спросим, расперетак твою так», – сказал грузчик.