Хвост павлина - Феликс Кривин

— На еду — это хорошо!

— Почему хорошо?

— Потому что голодный.

— Значит, голодным быть хорошо?

И чего он все расспрашивает? — думал Миша. — Как шпион какой-нибудь.

И Миша сам переходил в наступление:

— А в нижнем белье разгуливать — это хорошо? Как будто вы из какой-нибудь больницы сбежали.

— Это не белье, это такая одежда. А сбежал я действительно. Хотя никуда не бегал. Шагу не сделал. Но — сбежал. Меня, между прочим, уже принимали за сумасшедшего. Как скажу, что я Сократ, так сразу и говорят: сумасшедший.

— Подумаешь! У нас собаку зовут Сократ. И ничего. Нормальная собака.

Так они мирно обедали, хотя вокруг было военное время. Потом Миша, как начальник штаба, предлагал разработать план операции, но командир с этим не спешил.

— Ну куда ты торопишься? Поел — отдохни. Только не спеши, это после обеда самое вредное.

Миша с тоской вспоминал, как он пускал под откос эшелоны, как поджигал склады с горючим, сколько бы он еще мог сделать, если б не встретил этого сумасшедшего старика. Устроился тут в лесу, как в мирное время на курорте.

А может, он специально заброшен в лес, чтобы тормозить партизанское движение? Чтобы не давать настоящим партизанам вести против оккупантов освободительную борьбу?

Но лицо у него честное, хорошее лицо. Если б не этот дурацкий балахон, выглядел бы вполне умным человеком.

И еще кличка эта — Сократ. Разве это имя для народного мстителя? Спартак — другое дело. Вождь восставших рабов. Или, допустим, Степан Разин.

Партизанский отряд Степана Разина идет на соединение с отрядом Чапаева. Тут немцы сразу побегут, от одной этой вести.

— Досидимся мы здесь, пока начнут лес прочесывать, — говорил Миша, выражая мнение штаба, который он возглавлял.

— А пускай прочесывают. Мы будем через болота уходить.

— Что ж, они нас не догонят через болота?

— Не успеют. Там, на болоте, трава цикута растет. Только примут ее — и все, поминай как звали.

— А чего они вдруг ее примут?

— Ты думаешь, можно не принимать? — Сократ посмотрел на Мишу очень серьезно.

— Странно вы рассуждаете. С какой стати враг будет делать то, что хочется нам? И вообще: воюют не травой, а оружием.

— Это верно, — сказал Сократ в раздумье. — Значит, ты считаешь — не принимать?

— Да плюньте вы на эту траву! Нашли время заниматься ботаникой. Сейчас только две науки заслуживают внимания: история и военное дело.

Они гуляли по Старокопытовским лесам, — верней, Сократ гулял, а Миша осматривал местность. Иногда он влезал на дерево, откуда деревня Старокопытовка была вся как на ладони. Она была зеленая от немецких войск, от их танков, бронемашин и прочей техники. Жителей видно не было: то ли они попрятались, то ли все ушли в партизаны.

— Надо нам добывать оружие, — говорил комиссар старому командиру.

— А оружие — это добро или зло?

— Если оно у врага — зло, конечно. Ну, а если у нас, — добро.

— Значит, ты хочешь из зла сделать добро? Но так не бывает. Из добра можно сделать зло, если его слишком много, но так, чтобы зло превратить в добро, этого я не слыхал.

— А почему ты говоришь, что фашисты — звери? Разве так бывает? Может быть, они просто люди, оказавшиеся на месте зверей? Самое страшное, когда человек не на своем месте. Помню, я однажды пошел в театр. Ну, где и когда — уточнять не будем. Давно это было и не здесь. Купил я билет, захожу в зал, а там людей битком, все места заняты. Как зашумели на меня все: кто он такой, откуда взялся? Я им говорю: у меня, мол, билет. Тут они совсем рассвирепели. Это, мол, еще нужно посмотреть, что за билет, на какой спектакль да из какого театра. В общем, вытолкали меня из зала, даже не стали смотреть на билет. А почему? Как ты думаешь, почему? Потому что все они там были безбилетчики, все занимали чужие места. Потому и смотрели зверем на каждого человека: а вдруг он предъявит на их место билет? Вот так посредственность зверем смотрит на талант, потому что он претендует на свое законное место. И она готова, чтоб обрушился мир, лишь бы удержать это чужое место… Так бурьян глушит вокруг себя культурные растения, чтоб утвердиться на месте, которое по праву ему не принадлежит.

Что-то он больно много говорил, этот Сократ. Сам занял место партизана, а воевать и не собирается. А если ты воевать не хочешь, какой же из тебя партизан?

— Надо действовать, — говорил Миша.

— Будем действовать, — отвечал Сократ. — Есть у меня секретное оружие. Такое оружие, что ни одного фашиста не останется и в помине.

Врал, конечно. Разве бывает такое оружие? Если это бомба, которая уничтожит всех врагов, так она уничтожит не только врагов. Бомба не будет спрашивать, фашист или не фашист, она не станет проверять документы.

Да и нет у него никакой бомбы. Просто не хочет воевать. Но зачем тогда ходить по лесам, строить из себя партизана? Сидел бы у себя дома на печке и чужого места не занимал. Сам же говорит — хуже нет как занимать чужое место.

Так раздумывал Миша, слушая беседы Сократа.

Долго он их слушал. И наконец не выдержал.

Однажды темной ночью, когда командир крепко спал, Миша поднял по тревоге отряд и повел его в деревню Старокопытовку.

Деревня тоже крепко спала. Не спали только вооруженные до зубов часовые. Это было очень кстати, что они были вооружены. Их стоило только разоружить — чтобы самому вооружиться.

Первого часового Миша снял ударом полена по голове, остальных — с применением оружия. Того самого, которое было злом, но теперь, попав в Мишины руки, стало добром.

Так, по дороге снимая часовых, Миша приблизился к немецкой комендатуре. Она расположилась в здании клуба, куда Миша бегал смотреть кино, когда приезжал в гости к бабушке.

Забросать клуб гранатами было делом одной секунды, но Миша медлил. Кончится война, подрастут дети, которые сейчас еще маленькие, и куда они будут бегать в кино?

Не хотелось оставлять деревню без клуба. Но война есть война. Клуб можно новый построить, только бы оккупантов выгнать с родной земли.

И Миша бросил в окно связку гранат, отобранных у фашистов. И еще в одно окно связку гранат.

И, отстреливаясь, начал отходить к лесу.

Огородами.

Но по дороге попался сад.

Это был сад Лысого, у которого они до войны трясли груши. Конечно, Лысый стал сейчас полицаем. Или даже старостой. Он и тогда, до войны, был злющий, как черт. Можно было бы и ему бросить в окно связочку, но было жаль семью Лысого. Не должна семья страдать из-за одного предателя и негодяя.

И все же припугнуть его стоило. Миша решительно шагнул к окну, но в это время кто-то схватил его за ухо.

Миша узнал знакомую руку.

Да, это был Лысый, он всегда незаметно подкрадывался.

Но на этот раз он просчитался. Миша наставил на него автомат, и Лысый заскулил, запросил пощады.

— Признавайся, — сказал Миша, — на немцев работаешь?

— Работаю, — признался Лысый. — Людей не хватает, все люди в партизаны ушли. Кому-то ж надо и на немцев работать.

— Кем работаешь? Старостой или полицаем?

— И старостой, и полицаем. По совместительству. Я ж говорю: людей не хватает. У партизан хватает, а у нас нет. Хотя материально мы лучше обеспечены.

Они обеспечены! Вот негодяй!

— Ладно, отложим разговор до прихода наших. А пока предупреждаю: за уши никого не таскать. Узнаю, что притесняешь жителей, плохо будет. Не уточняю — кому.

— Я понимаю, понимаю! — закивал Лысый. — А теперь сюда, пожалуйста! он распахнул перед Мишей калитку.

Миша сделал шаг и тут же оказался на земле. Это Лысый ему дал подножку, навалился на него и заломил руки за спину.

Утром Мишу вели на казнь. У него на груди была табличка с надписью: «Партизан», — и он, конечно, был партизан, раз фашисты это сами признали.

Всю ночь его пытали, но он ничего не сказал. Фашисты выбились из сил, и их пришлось отливать водой, чтоб они могли продолжать работу.

Отливал их Лысый. Мишу ему не пришлось отливать, потому что Миша и без того хорошо держался.

Как говорил Сократ, сила не существует сама по себе, она всегда в союзе с добром или злом, причем добро у нее в числителе, а зло — в знаменателе. Чем больше добра, тем больше силы, чем больше зла, тем меньше силы. Поэтому справедливость всегда сильнее несправедливости.

Так говорил Сократ. Возможно, он потому и не спешил воевать, что понимал: справедливость и без него восторжествует.

К месту казни была стянута вся живая сила и техника — так силен был страх гитлеровцев перед единственным партизаном. Мирные жители, которых насильно пригнали к месту казни, изо всех сил крепились, чтобы не плакать. Возле виселицы была прибита табличка: «За слезы — расстрел». К Мише это не имело отношения, но он все равно не плакал.

Он не дрогнул, когда ему накинули на шею петлю. Он только посмотрел вдаль…