Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов

Массовый человек, носитель устойчивой традиции в первом приближении может быть описан как культурный автомат. Рядом с ним обретаются люди творческие, носители двух или нескольких культур. Они обладают большей мерой свободы от усвоенной традиции. Но дело в том, что и творческая активность — социальная, политическая, художественная — лежит в русле, заданном культурой. Она задает не только поведение людей, но и каналы творческого изменения мира. Как говорят мои студенты, в этом — вся фишка.

Именно поэтому культура и есть судьба. Да, всегда существуют люди, выпадающие из такой детерминации. Однако дело не в том, что создаст, придумает, предложит отдельный человек, а в том, что будет отобрано и принято сообществом носителей этой культуры. Каждая культура развивается в рамках логики, определяемой ее, культуры, собственной природой, и логикой всемирно-исторического процесса. Она делает это, используя созидательную и творческую энергию своих носителей. Но это не отношения субъекта «человек» и объекта «культура», а субъект-субъектные отношения, в которых культура доминирует.

Реально человек свободен жить во врожденной ему культуре или покидать ее, если ему представляется такая возможность. А любая его активность, имеющая отношение к воспроизводству, преображению или разрушению этой культуры, будет использована в той мере, в какой его действия совпадают с логикой саморазвития культуры. Культура развивается, адаптируется к миру и к собственным самоизменениям и сходит с исторической арены, когда утрачивает способность эффективно вписывать человека в мир.

Я понимаю, что отталкивает коллег в предлагаемой мною картине. Она мрачна и фаталистична. Куда комфортнее видеть в человеке субъекта, который творит собственную культуру, изменяя и преобразуя ее по необходимости. Однако эта просвещенчески-прогрессистская мифология психологически комфортна, но не состоятельна. История человечества ее не верифицирует. Я думаю, что собака зарыта именно здесь. Конечно, спорить по фундаментальным основаниям — занятие бесперспективное. Но выделить и отрефлексировать источник расхождений необходимо.

Переходя к конкретным выступлениям, начну с Эмиля Паина. Прежде всего, примордиализм, в приверженности которому он меня обвиняет, не есть ругательство. Это квалифицирующая номинация одной научной традиции, звучащая из пространства других традиций (конструктивистской и инструменталистской). Я не готов обсуждать, в какой мере моя позиция может быть квалифицирована как примордиалистская. Но то, что человек не выбирает свою культуру, а получает ее в детстве в ходе социализации и аккультурации, для меня очевидно.

Далее, форма, данная некоторому виду, действительно является его судьбой. Но при чем здесь «дурная болезнь», которую я, по мнению моего оппонента, приписываю якобы русской культуре? Утка не заражена кряканьем, склонностью плавать в воде и добывать в ней свой корм. Такова ее природа. Русская культура не заразилась репрессивностью, как трактует мой текст Паин. Она не могла ею заразиться, потому что репрессивность входит в природу этой культуры.

Относительно пассажей, возникших у Эмиля Абрамовича по поводу «Камасутры» и репрессивности индийской культуры, я уже высказался. Я настаиваю на том, что культура эта не центрирована на репрессии и не понимаю, каким образом практика человеческих жертвоприношений противоречит этому утверждению. Нормальное традиционное общество, пронизанное архаикой. То же самое с арабо-мусульманской культурой. Эмиль Абрамович полагает, что культура эта сбалансированная. Возможно, он прав, хотя мне кажется, что репрессивная компонента в исламском комплексе все же доминирует.

Что до скандинавов с их тостом «сколь», тоже упомянутым Паиным, то тост этот принадлежит эпохе язычества. Мой оппонент хочет данным примером доказать, что культурные традиции преходящи, полагая, что я думаю иначе. Почему он так полагает, прочитав и даже процитировав мой тезис о том, что «культуры не вечны», судить не возьмусь. Как бы то ни было, доказал он лишь то, что концептуальная модель, которой я руководствуюсь, осталась вне его понимания. Чуть выше я специально изложил ее еще раз. Она не только не исключает, но и предполагает изменчивость культур после завершения их жизненного цикла.

Вхождение скандинавских народов в христианскую цивилизацию переформатировало весь их культурный комплекс и трансформировало ментальность. Между язычником эпохи вождества и человеком зрелой монотеистической цивилизации лежит стадиальный барьер. Сегодняшние скандинавы не равны викингам так же, как сегодняшние русские не равны населению Киевской Руси. Приписывать же мне понимание культурных традиций как чего-то раз и навсегда данного — значит демонстрировать карикатурный примордиализм восприятия. Но ко мне это отношения не имеет.

Как мне представляется, Эмиль Абрамович исходит из того, что репрессивная культура — это плохо, а культура вознаграждения — хорошо. Пафос его высказываний — отсюда. Однако, по моему разумению, крокодил не хуже антилопы. Другое дело, что антилопа мне, как млекопитающему, неизмеримо ближе крокодила. Но я против внесения ценностных акцентов в познание. Проблема крокодила не в том, хорош он или плох, а в том, адекватен ли он вмещающему контексту и располагает ли ресурсами адаптации к изменяющемуся миру. Располагает — выживет, не располагает — исчезнет.

Теперь о Германии, в которой веками комфортно жили евреи, и холокосте, к которому, по мнению Паина, немецкая культура не имеет отношения. Это контраргумент с позиций обыденного здравого смысла. С точки зрения методологии научного познания, здесь нет ни парадокса, ни проблемы. Самое пристальное наблюдение за прожорливой гусеницей не дает оснований предположить, что однажды из сплетенного гусеницей кокона вылетит бабочка. Если мы не знаем цикл развития этого биологического вида заранее, трансформация совершенно необъяснимая. А не знаем потому, что данные наблюдений были не полны, носили поверхностный характер.

Если Эмиль Абрамович вспомнит о немецких романтиках, о неприятии немцами капитализма, об идеологии «Зондервега» («особого пути»), о том, что единое германское государство возникло лишь в 60-е годы XIX века, то обнаружит, что основания для прогнозов кризиса и последовавших за ним событий существовали задолго до 1933 года. Я уж не говорю о Баварской советской республике и политических страстях межвоенного периода. Люди прозорливые все видели и уезжали в Америку. А массовый обыватель на то и обыватель, чтобы исторические катастрофы падали ему как снег на голову.

Не могу не отреагировать и на пространный экскурс Паина в историю гильотины и практики публичной казни в Западной Европе, призванный обосновать его тезис о высокой степени репрессивности западной культуры. Как культуролог, могу сказать, что обыгрывание смерти и всего, что связано с казнью, — достаточно универсальная практика смеховой культуры. Подзабытое сегодня выражение «прижмурить задницу» (в смысле умереть) — из того же ряда. Насильственная смерть по воле государства всегда значима. На эту тему играют, фантазируют, посмеиваются. Но какое это имеет отношение к обсуждаемым нами проблемам? Эстетизация и театрализация гильотины — признак не репрессивной, а зрелой сбалансированной культуры, в которой ужасы существуют рядом с гедонизмом и культурой ублажения.

Эмиль Абрамович высказывается в осуждающем ключе о французской толпе, спешащей поглазеть на казнь. Здесь и я не могу удержаться от фактуры. Мой дед, десять лет «гостивший» у Лаврентия Павловича, поведал мне о формах отчетности лагерного конвоя о проделанной работе. Конвой, настигший и убивший беглеца где-нибудь в тайге, отрезал уши, которые клались в карман гимнастерки и предъявлялись начальству. Я не знаю, что страшнее: когда палач на Гревской площади отрубает голову и показывает ее ревущей толпе, или контрольные уши, предъявляемые по начальству. А рядом с этим тысячекратно повторяемый контрольный удар штыком в тело «жмурика», которого вывозят за пределы «зоны».

Игорь Клямкин: Паин оговаривается, что в его сравнении России с Европой о ХХ веке речь не идет.

Игорь Яковенко:

Могу лишь напомнить о том, что говорил о Германии. Если нечто в культуре «неожиданно» проявляется, значит к этому «нечто» она была предрасположена. Иначе откуда оно взялось?

Перехожу к сюжету о службе в армии. Мол, раз служить не хотят, то отсюда, по мнению Эмиля Абрамовича, следует, что наша культура вовсе не традиционная. Но это как раз пример, иллюстрирующий мой тезис о том, что мы находимся внутри процесса распада традиционного сознания. Именно об этом я и пишу на многих страницах доклада. Традиционный россиянин и в больших городах, и в глубинке, и в автономных республиках безропотно идет служить, а россиянин модернизированный, в сознании которого умирают традиционные культурные рефлексы, стремится «закосить». И процент семей, дети которых самыми разными способами уходят от армейской службы, надежно корреспондирует с долей общества, для которой традиционные модели миропереживания утратили императивность.