Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров

«Несмотря на столь авторитетное разъяснение, — пишет Леушин, — ситуация с „Бакинским курсом“ Марра полна, на наш взгляд, неясностей.

В.М. Алпатов сообщает: „Единственная попытка изложить новое учение студентам, так называемый бакинский курс (1926)… был забракован самим автором, не позволявшим печатать его при жизни“, и ссылается как на источник сведений на книгу В.А. Миханковой.

Однако Миханкова утверждает лишь то, что Марр противился изданию своих лекционных курсов вообще, поскольку считал, что „не наступило еще время давать законченное изложение нового учения о языке“, перманентно им перестраивавшегося. Конкретно о „Бакинском курсе“ в этом контексте нет ни слова, только значительно ниже констатируется, что „издание изобилует опечатками, искажающими временами смысл“.

Вместе с тем, по оценке Миханковой, „Бакинский курс“ является „единственным составленным самим Н.Я. изложением основ нового учения о языке“ и представляет собой „как бы сводку главнейших положений нового учения о языке в тот момент, когда стало осознаваться Н. Я., что то, что говорит марксизм-ленинизм о языке, подтверждается исканиями яфетидологии“.

Таким образом, важный и значимый текст — с одной стороны, забракован автором — с другой. Существуют ли документальные свидетельства „браковки“ и каковы они? На фоне отсутствия в литературе ответов на эти вопросы категорические сталинские утверждения и их основания выглядят, на наш взгляд, весьма интригующе. Более того, обрисованная выше история с „Бакинским курсом“ Марра вполне может быть, по нашему мнению, связана с одной из существенных археографических загадок ушедшего века»[481].

Никто из перечисленных авторов не обратил внимания на то, что первоисточником сталинского заявления (Марр якобы еще при жизни забраковал «Бакинский курс»), был не кто иной, как Мещанинов. Напомню его характеристику «Бакинского курса» в дискуссионной статье в «Правде»: «… лекции („Бакинского курса“. — Б.И.) в остальной своей части представляли изложение, не всегда отвечающее установкам материалистического учения о языке, и сам же автор данного труда в 1931 году не дал согласия на его переиздание, находя необходимым коренную переработку. Следует отметить тут же, что по вине учеников Н.Я. Марра, отказавшихся от переиздания „Бакинского курса“ как устаревшего, курс этот до сегодняшнего дня включается безо всяких оговорок в числе рекомендуемых студентами пособий»[482].

Удивительно, но еще накануне дискуссии учеником Марра называл себя именно Мещанинов. К тому же только что он дал добро на переиздание марровского курса в планируемом десятитомнике, а теперь заявил, что этот курс не вполне «материалистичен», да и сам Марр его забраковал. Напомню, читая статью Мещанинова, Сталин взял эти высказывания на заметку, а затем воспроизвел их в своей статье. Позже эти же замечания повторили Б.В. Горнунг и современный исследователь В.М. Алпатов, который приписал их уже Миханковой. Миханкова, в последние годы жизни бывшая секретарем Марра, после его смерти заведовала в Эрмитаже его мемориальным кабинетом, где хранился архив и библиотека патрона. В конце 40-х годов она издала научно-биографическую книгу о Марре, претендовавшую на серьезное академическое исследование. Книга написана удивительно безалаберно и очень странно, что она вообще смогла увидеть свет[483].

Итак, вся эта история с «Бакинским курсом» восходит к широко известной статье наследника Марра Мещанинова, об истинных мотивах которого можно только догадываться. Однако остается вопрос — почему все же Марр при жизни не переиздавал свой наиболее целостный труд?

Говоря о переиздании «Бакинского курса» злокозненными марристами, Сталин делает жест, не оцененный позже Мещаниновым. Ведь такое «преступление» не могло произойти без ведома академика, поставленного возглавлять языкознание. Значит, его вина! Сталин же сформулировал это место так: «„Бакинский курс“… был, однако, по распоряжению касты руководителей (т. Мещанинов называет их учениками Н.Я. Марра) переиздан и включен в число рекомендуемых студентам пособий без всяких оговорок. Это значит, что студентов обманули, выдав им забракованный „Курс“ за полноценное пособие. Если бы я не был убежден в честности тов. Мещанинова и других деятелей языкознания, я бы сказал, что подобное поведение равносильно вредительству»[484]. Этим Сталин спас Мещанинова и его соратников от страшнейшего обвинения во вредительстве, вывел его самого из состава «касты руководителей» и учеников Марра и ни одну фамилию из числа марристов не назвал конкретно. Он знал свою систему до тонкостей и великодушно не дал ей загрызть заживо доверявших ему в течение двадцати пяти лет людей. Но одновременно теми же самыми словами он нагнал такого страха на Мещанинова, марристов и сочувствующих им, что они после опубликования работы Сталина скопом бросились отзывать свои статьи и поголовно писать покаянные письма в редакцию «Правды». По мнению Сталина, оказывается, именно марристы были виновны в зажиме «свободы критики». Пылая праведным гневом, вождь справедливо указывал, что «никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений», а дискуссия оказалась полезной потому, «что выставила на свет божий этот аракчеевский режим и разбила его вдребезги». Он явно не боялся того, что в головах некоторых ученых и простых граждан могут возникнуть некие недопустимые аналогии с его политическим режимом. Все более распаляясь, он вопрошал: почему ученики Марра «замалчивали неблагополучное положение в языкознании», почему о неразработанности проблем они заговорили только в ходе дискуссии? «Почему они в свое время не сказали об этом открыто и честно, как это подобает деятелям науки?» Они надеются и дальше развивать «советское языкознание… на базе „уточненной“ теории Н.Я. Марра, которую они считают марксистской. Нет уж, избавьте нас от „марксизма“ Н.Я. Марра. Н.Я. Марр действительно хотел быть и старался быть марксистом, но он не сумел стать марксистом. Он был всего лишь упростителем и вульгаризатором марксизма»[485]. Напомню: последние две фразы Сталин в свое время вписал в один из вариантов статьи Чикобавы. Этим открывается список обвинительных пунктов, предъявленных Марру:

«Н.Я. Марр внес в языкознание… немарксистскую формулу, отнеся язык к надстройке»;

«Н.Я. Марр внес в языкознание… неправильную, немарксистскую формулу насчет „классовости“ языка»;

«Н.Я. Марр внес в языкознание несвойственный марксизму нескромный, кичливый, высокомерный тон…»;

«Н.Я. Марр крикливо шельмует сравнительно-исторический метод, как „идеалистический…“»;

«Н.Я. Марр высокомерно третирует (первоначально было — „шельмует“. — Б.И.) всякую попытку изучения групп (семей) языков, как проявление теории „праязыка“»;

«Послушать Н.Я. Марра и особенно его „учеников“, можно подумать, что до Н.Я. Марра не было никакого языкознания, что языкознание началось (первоначально — „зародилось“. — Б.И.) с появлением „нового учения“»[486].

Затем прозвучал смертный приговор яфетидологии, «новому учению о языке», стадиальной теории, четырехэлементному анализу и посмертной тени кичливого академика:

«Ликвидация аракчеевского режима в языкознании, отказ от ошибок Н.Я. Марра, внедрение марксизма в языкознание, — таков, по-моему, путь, на котором можно было бы оздоровить советское языкознание»[487].

На этом статья Сталина «Относительно марксизма в языкознании» заканчивалась. В этом виде она была опубликована в «Правде» 20 июня 1950 года.

Но, достигнув пика, уникальная для отечественной и мировой истории лингвистическая эпопея не закончилась. В течение лета 1950 года Сталин еще несколько раз публиковал в «Правде» краткие ответы на очередные вопросы.

Глава 8. Откровения «корифея языкознания»

Резонансы

Еще до того, как Сталин опубликовал в «Правде» свое произведение «Марксизм и вопросы языкознания», и еще до того, как он получил на него первые восторженные отзывы, у него не было и тени сомнения в том, что он создал очередной эпохальный и, конечно же, гениальный труд. По существу, все, что Сталин писал по этому вопросу, он делал как гонористый всезнайка, с которым к тому же никто не посмеет поспорить. Но как это неудивительно, спорить решились — в хорах восторженных отзывов и поспешных покаяний прозвучали отдельные голоса сомневающихся. Вождь чутко их уловил и тут же отреагировал.

Сталин пользовался консультациями языковедов антимарристского крыла не столько для того, чтобы усвоить общие лингвистические идеи и разобраться в научных направлениях (с этим он, как мог, справился сам), сколько для того, чтобы сконструировать свою концепцию развития языка. Выработка «основных положений» знаменовала бы успешное «внедрение марксизма в языкознание» по-сталински. Но понимал ли он в 1950 году, что давно прошли времена Марров, Поливановых, Выготских, Покровских, Вавиловых, Бахтиных и других, смело и свободно мысливших людей, пусть и в рамках того, что именовали тогда марксизмом. Ни у одного советского лингвиста послевоенного времени не было за душой не то что своей философии языка или хотя бы глубоко продуманной частной концепции (да и не могло ее быть), но не было даже общего представления о реальной ситуации в мировой науке, находящейся по ту сторону «железного занавеса». За все годы правления Сталина были переведены всего три теоретические работы крупных лингвистов начала ХХ века, да и то в предвоенные годы[488]. Объявление государственной монополии на любую научную парадигму неизбежно приводит к вырождению ее в особый псевдонаучный суррогат, в выхолощенную и очень агрессивную идеологему. Так произошло с яфетической теорией после смерти Марра и со многими другими «марксистскими» концепциями в исторической науке, философии, литературе, биологии и т. д. Но в еще большей степени то же самое произошло со сталинской «концепцией марксистского языкознания» в последние годы его жизни, а в ослабленном состоянии продолжалось и после смерти диктатора. До последнего времени сталинские формулировки понятия языка без особых изменений воспроизводятся во всех справочных и учебных изданиях и, конечно же, без ссылок на истинного автора. Но почему-то никто не ставит или не решается ставить вопрос: в какой степени эти формулировки соответствуют не только уровню мировой науки нашего времени, но и его времени, то есть науке середины ХХ века? Да и имеют ли они вообще отношение к науке? Подчеркну — речь идет не только о лингвистике, а обо всей сфере гуманитарного знания, к которому почетный академик Сталин испытывал особое и вполне объяснимое пристрастие. Гуманитарным наукам во все времена угрожает нашествие дилетантов. Не случайно и Сталин оставил свой след практически во всех гуманитарных науках.