Дорога на Элинор - Павел Амнуэль

Действительно — все.

А ведь в другом моем трехмерии, подумал Терехов, там, где время опережает наше на две минуты и где моя первая книга вышла на десять лет позже, чем здесь, поняли меня правильно. Там и книга продается гораздо лучше. Что поделаешь, я ведь и сам другой в том мире, а здесь мне просто не повезло с художником.

Терехов протянул руку и взял книгу. Возникший рядом, будто чертик из табакерки, очкастый библиограф сказал:

— Рекомендую. Последняя книга известного автора. Вы читали его «Вторжение в Элинор»? Продолжение еще интереснее, хотя продолжения обычно бывают слабее.

— Последняя книга, — повторил Терехов. — Вы думаете, что он больше ничего не напишет?

— Ну что вы, — широко улыбнулся юноша, и Терехов машинально отметил, что лет ему двадцать, от силы двадцать один, и учится он на заочном факультете филологии Московского университета, живет с подругой, которую обожает, ей недавно исполнилось девятнадцать, ради этого парня она ушла из дома, но относится к нему не так, как он заслуживает, и очень скоро бедняге придется…

— Вы что-то сказали? — переспросил Терехов, отгоняя всплывшее впечатление. — Извините, я не расслышал.

— Терехов сейчас пишет третью книгу, — сказал Юрий (имя возникло в памяти, и Терехов знал, что не ошибся). — «Элинор» — трилогия, так было задумано. Если вы хотите купить вторую книгу, я вам сейчас принесу и первую, она есть в подсобке, а в зале только что продали последний экземпляр.

Терехов не собирался писать третью книгу, он и вторую писал не по своей воле, а первую не писал вовсе. Объяснять это Юрию он не стал, его позвала Жанна, она приготовила ужин и ждала его с Олегом на Шаболовке.

— Спасибо за объяснения, — сказал он. — Честно говоря, я терпеть не могу ни фантастику, ни детективы, а эти пышные красотки — полное отсутствие вкуса. Такие книги покупают?

Юра-библиограф сам придерживался такого же мнения, но он был на работе и потому сказал, дипломатично покачав головой:

— Не судите о книге, не прочитав ее. Это не фантастика, здесь нет такого грифа на обложке. Это не детектив, хотя и выпущено издательством «Сокол». А красотка — просто фишка. Чтобы бросалось в глаза, привлекало… Вы напрасно иронизируете — такие книги покупают, автор очень популярен.

— Да-да, — сказал Терехов. Он был сейчас популярен, но не настолько, чтобы продавец в «Библиоглобусе» узнал его. Фотография автора была на обложке, но выглядел Терехов не так, каким был изображен на старом уже, полугодичной давности, снимке. Он отпустил короткую бородку и бакенбарды.

В магазин Терехов вошел не потому что хотел посмотреть, есть ли в продаже второй том «Элинора». Шел мимо, начал накрапывать дождь, он не хотел испортить пиджак, а зонтика с собой не было. По ощущениям этот «Библиоглобус» мог находиться в привычном мире, где Терехов прожил жизнь и где познакомился с Жанной, но мог оказаться и на другой ветви, где Терехова действительно могли не признать в лицо: «Элинор» пользовался успехом, но автор держался в тени, не появлялся на тусовках, и даже «Букера» получать не явился, прислал литагента, вальяжного, важного и пустого, как выпитая бутылка плохого вина, Матвея Романцева.

— Да-да, конечно, — повторил Терехов, вглядываясь в названия книг, стоявших на стеллажах. Пожалуй, это был его мир, а не тот, в котором первая его книга вышла в восемьдесят шестом. Впрочем, уверенности он не чувствовал и вышел из магазина с ощущением непрочности трехмерного мироздания, способного сыграть с его сознанием игру, в которой он не давал согласия участвовать.

Дождя не было, но тучи сгустились до той тягучей, тяжелой, серо-стальной, грозной консистенции, при которой непременно должен начаться ливень, и мир сделается нереальным, полупрозрачным, полувидимым, звуки исказятся, ноги окажутся по щиколотку в воде, рекой текущей в сторону Лубянки, и нужно успеть спуститься в метро, пока не залило, а лучше перейти в свой мир — тот, где светит солнце, где совсем недавно, когда он выходил из дома, было так тепло, что он даже не захватил с собой плащ, не говоря о зонте.

Терехов огляделся в поисках неуловимых примет, хотя и хорошо знал — всякая реальность, в которой ты себя ощущаешь, представляется единственной и истинной, и никакой самый внимательный взгляд не сможет подсказать, первая она или вторая, или, возможно, десятая среди множества миров, в которых обретается твоя вездесущая суть.

Он пока так и не смог объяснить себе этого, просто жил, привыкал, знал, что дома — в каком бы мире он ни оказался — его ждала Жанна, и когда он откроет дверь, она не бросится ему на шею, но подойдет тихо, со спины, когда он будет снимать в передней туфли и искать под вешалкой тапочки, положит руки ему на плечи, будто фея, и он обернется, взгляды их встретятся, потянутся друг к другу, и он начнет тонуть, он и барахтаться не станет, утонет сразу со сладостным ощущением счастья, и они пойдут, обнявшись, в гостиную, а может, сразу в спальню. Олег, конечно, будет все видеть, и Эдик будет все видеть тоже, ну и ладно, они ведь одно целое, хотя Терехов и к этому ощущению пока не привык и всегда стеснялся, раздеваясь и снимая с Жанны одежду, а когда доходил до белья, то мысленно просил Эдика с Олегом отвернуться, но они никогда не отворачивались — так Терехову, во всяком случае, казалось. Они смотрели и хорошо хоть молчали в те минуты, когда Терехов был с Жанной, когда они были с Жанной вдвоем не только в своем трехмерном мире, среди взбитых подушек и сползавших на пол простыней, но и во всех вселенных.

Потом они лежали с Жанной, обнявшись и прижавшись друг к другу так тесно, будто действительно были одним существом (не будто, — сказал с насмешливой интонацией Ресовцев, — а на самом деле, и когда ты, наконец, это поймешь окончательно, впустишь в подсознание, ты же писатель, у тебя должна быть буйная фантазия, а ты никак не разберешься в элементарных понятиях, которые я объясняю тебе уже который месяц?).

Давай выйдем в мир, — сказал он.

В мире ему еще не было так хорошо, как хотелось бы. Он не привык, — Эдик, конечно, прав, нужно привыкнуть, как постепенно привыкаешь, переселившись летом на дачу, снятую после долгих поисков, к жесткой и шершавой простыне, постеленной поверх слишком мягкого матраца, и к тихому поскрипыванию никогда плотно не закрывающейся двери в спальню, и к пению утренних птиц, сменяющему пение птиц ночных. И к своему новому внутреннему голосу нужно привыкать тоже, потому что на даче меняется все, даже внутренний голос.

Терехов выходил теперь в мир легко и так же легко возвращался, но ощущать себя в мире целиком пока не научился — в отличие, наверно, от Эдика или даже от Жанны, для которых, по их словам, не было ничего проще становиться всеми сразу — и им, Тереховым, тоже. Так они жили, так на самом деле жил и он, просто не мог окончательно осознать этого, а, осознав, — стать.