Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

всякий сержант, Лебедь начал службу рядовым. И прошел через все испытания, положенные солдату, ибо крепка наша армия прежде всего дисциплиной и уставами, а последние предписывают: не может быть ни маршала, ни генерала и, естественно, сержанта, который в свое время не был бы рядовым солдатом.

Сейчас, уединившись в сержантской комнате, Лебедь держал перед собой письмо. Письмо от девушки по имени Сима. И с тихой радостью читал его второй раз.

«Здравствуй, мой хороший человек!

Я так люблю получать твои письма. Ты пишешь их совсем как писатель. А библиотека наша в колхозном клубе бедная-пребедная…»

Усмехнулся Лебедь. Прикрыл письмо ладонью. И захотелось ему вспомнить тот прошлогодний день, будний солдатский день, подаривший ему, тогда еще рядовому Лебедю, знакомство с девушкой Симой.

Малина росла вдоль дороги. Растрепанная, с серыми от пыли листьями. Ягоды, нежные, как цветы, прятались где-то в глубине кустов…

Лебедь со вздохом перевел взгляд. Теперь он смотрел прямо в затылок Борисенко. Борисенко держался собранно, подтянуто. «Вот такой он, — подумал Лебедь. — И здесь топает, как на параде».

— Рядовой Лебедь, не тяните ногу! — строго заметил лейтенант Березкин.

«Придирается лейтенант. Уж очень расстроился он, узнав, что во взвод к нему попал солдат с высшим филологическим образованием». Лебедь нарочно наступил на каблук Борисенко. Выходка эта осталась без последствий. Вероятно, лейтенант не заметил, а Борисенко просто привык. Частенько на отбое он, стащив сапоги, посматривал на задники и уныло говорил:

— Чую, не доносить до срока. Все задники Лебедь отдавил. Ну и хлопец! Когда же ты служить научишься? Это тебе не про Белинского читать…

…Взвод свернул налево и вскоре вышел к опушке леса. Красное, почти рубиновое облако длинной полосой распласталось вдали. Терпкий запах сосны ударил в лицо. Растомленная за день земля дышала зноем. Хотелось упасть в траву и смотреть в синь, не думая.

Словно угадав желание Лебедя, лейтенант Березкин скомандовал:

— Взвод, стой! Напрра-во!

…Перед взводом лейтенант Березкин первое время всегда стоял по стойке «смирно». Он обязательно стоял так и когда говорил с подчиненными.

— Сегодня батальон проводит ночные стрельбы по одиночным и групповым мишеням. Наш взвод выставлен в оцепление. Задача — не пропускать никого в район высоты Плоской… Рядовой Лебедь, выйти из строя. Ваш участок от дороги до отдельной сосны. Учтите, с поезда местные жители имеют обыкновение возвращаться напрямик. Посылайте всех в обход по дороге. Поняли?

— Так точно, — ответил Лебедь.

Лейтенант вызвал из строя еще троих солдат. Определил им участки. Сказал:

— Будьте внимательны, — и повел взвод дальше.

Лебедь остался один. Он был счастлив от возможности поразмыслить над эстетическими взглядами Вольтера. И в частности, над проблемой, занимавшей великого философа всю его долгую жизнь: проблемой художественной формы. Ибо, различая в искусстве план содержания и план выражения, он понимал под последним именно художественную форму, придавая ей значение первостепенное в том, что при всей важности содержания, призванного воспитывать и учить, именно форма и связанное с этим чувство красоты, эстетическое переживание отличают изящную словесность, скажем, от литературы научной, политической и т. п. и т. д. Пришла на память формула Горация о неразделимости сферы «приятного» и сферы «полезного» и бесполезности отдавать какой-либо из них предпочтение.

Вечерело. Тусклое серое небо нависло над горизонтом и, не касаясь его, оставляло золотистую щель, за которой был сказочный мир, созданный игрой света. Всматриваясь, Лебедь видел дворцы, пирамиды и другие диковины. Сиреневая неподвижность сумерек была заполнена множеством звуков: стрекотом кузнечиков, выкриками птиц, кваканьем лягушек. Далеко-далеко, там, где за зелеными холмами темным стражем вырисовывалась водонапорная башня, прогудел паровоз. Гудок неожиданно всколыхнул в памяти Лебедя другой случай, потеснив старика Вольтера и его эстетику…

Тогда тоже гудел паровоз. Но лес был иным — раздетым, грязным. Колкий весенний дождь морщил, рябью покрывал лужи, хлестал по траве. И тоже были стрельбы. Лебедь находился в оцеплении на опушке леса. Размышлял о Хемингуэе, намереваясь написать о нем статью для одного толстого журнала, где у него работал приятель.

В набухшей плащ-палатке было невесело. Стемнело гораздо раньше, чем теперь. Лебедь патрулировал от дороги к сосне. И потом обратно. Вечер был такой темный, что порой Лебедю делалось жутковато. Тогда он подходил к сосне, звал соседа, деловито осведомлялся, все ли в порядке. И шагал к дороге.

Он думал о «Green Hills of Africa», путевых очерках об охоте на крупную дичь, где не было фабулы, но было что-то другое, что заставляло читать «Зеленые холмы Африки» с интересом неослабевающим, и вдруг застыл в изумлении, увидев перед собой девушку. И она тоже остановилась, озадаченная неожиданной встречей. Нерешительно сказала:

— Я пройду…

Он разглядел мокрый блестящий плащ, слышал красивый голос. Больше Лебедь не разобрал ничего. Темень. А батарейка-злодейка села.

— Нельзя, — сказал Лебедь. — Там стреляют. Придется в обход по дороге.

— Ой! Так далеко! Всю ночь стрелять будут? — спросила девушка.

Лебедь не сразу нашел ответ. Он знал, что стрельбы окончатся в 20.00. Но, может, это военная тайна?

— Я не могу сказать. Сами понимаете… А вообще в половине девятого у нас в клубе картина новая. Надеемся посмотреть.

— Тогда я обожду, — решила девушка.

— Пожалуйста, — сказал Лебедь. — Только вы меня не отвлекайте.

— Договорились…

Она вернулась на дорогу. Но на месте не стояла — разгуливала. Стук ее каблуков действовал на нервы. Он отошел к сосне.

На обратном пути спросил:

— Эй! Вы еще здесь?

— Меня зовут Зиной, — ответила она. — Скоро кончится?

— Скоро.

Он приблизился к ней. Закуривая, чиркнул спичкой. Хотел разглядеть лицо. Но она отвернулась.

За спиной взлетела осветительная ракета. Трескотня выстрелов казалась со стороны беспорядочной и нервной.

— Сложно стрелять ночью, — сказала девушка, когда погасла ракета.

— Трудновато, — согласился Лебедь. Потом немного помолчал и, не придумав ничего другого, спросил: — Через поле… одной не страшно?

— Привыкла.

— Ко всему привыкают…

О чем-то говорили еще.

А когда порыв ветра донес голос отбоя, Лебедь знал, что в воскресенье Зина придет в клуб строителей.

В увольнение Лебедя пускали редко. Но в то воскресенье повезло. Старшина вручил личный знак, предварительно заставив дважды перешить подворотничок.

Подъезд клуба проглотил его. Низкий потолок с тяжелым, нависшим балконом, окна, глядящие в глухую стену. Лебедю стало не по себе. Клуб напоминал хмурого, сморщенного старика с квадратным лбом и бесцветными глазами.

Наверх, где играла музыка, вела винтовая лестница с истертыми ступеньками. Кресла в кинозале были сдвинуты к стене. Над ними темными амбразурами зияли проекционные окна. На паркетном полу, покатом несколько меньше, чем крыша, танцевали молодые люди. Кружась, они легко скользили вниз, к экрану. И потом вдоль противоположной стены медленно, словно отяжелев,