Лето в пионерском галстуке - Сильванова Катерина

Юрка не врал. Он и без телевидения и газет знающий, насколько это неправда, не практиковался ни в восемьдесят шестом, ни в восемьдесят седьмом году.

Юра сделал ещё один шаг. Новая плитка под сапогом, новый 1988 год. Год, который пролетел безумно быстро. Год, в котором им опять не удалось встретиться. Если бы плитка в действительности была газетой, то самыми яркими заголовками 1988-го были бы, пожалуй: «Дефицит усиливается: с полок начинают исчезать товары первой необходимости», «Эпидемия СПИДа! Количество заражённых выросло до 32 человек» и «Рихтер, Дягилев, Чайковский — тоже? Великие гомосексуалисты СССР и России».

Появилась незацензуренная либеральная пресса. В газетах и журналах стали подниматься такие темы, которые раньше не то что не признавались, такое нельзя было даже вообразить! Например, понятие «проституция». Писали не только о том, что она есть сейчас, но и о том, что, оказывается, она была всегда: и в восьмидесятых, и в семидесятых, и в шестидесятых!.. А в следующем году про проституток уже снимали фильмы (1).

Юрка смотрел на Ельцина по телевизору, ходил в кино на «Маленькую Веру», где впервые увидел постельную сцену на экране. Володе этот фильм не понравился, он всей душой полюбил другой фильм, «АССА», и смотрел его очень много раз. На дискотеках крутили «Ласковый май», но Володя проникся «Кино», «Аквариумом» и Бутусовым. А Юрка вообще музыку не слушал, он её играл.

Продолжая готовиться к поступлению в консерваторию, Юрка учил старое и новое, стал сочинять своё. Вдохновлённый памятью о «Ласточке», он написал грустную мелодию и отправил Володе ноты с пометкой: «Это про недострой. Помнишь?» Волнуясь до дрожи в руках, ждал, что тот скажет. К его радости, ответ пришёл быстро:

«У меня получилось попросить одногруппницу наиграть твою мелодию на пианино. Юра, мне очень понравилось! Пожалуйста, сочиняй ещё! Напиши про иву, про наш театр, про занавес. Ну или о чём хочешь, главное — пиши!

У моего знакомого есть японский магнитофон, я возьму его на денёк, а одногруппницу попрошу сыграть ещё раз и запишу, как она играет. Вот будет здорово слушать и переслушивать твою мелодию, когда захочется! Вспоминать о „Ласточке“ и, конечно, о тебе».

В 1988 году в стране начали открыто говорить про гомосексуализм. Юрка узнал новое определение — «голубой». В газетах наперебой принялись писать о великих деятелях мировой культуры «кто ещё тоже». О гомосексуалистах в народе говорили с презрением, шутили и издевались. Но Юрка не ассоциировал себя с этими людьми, для него всё оставалось по-прежнему: он любит, его вроде бы тоже любят — и точка. А вот Володя начал сходить с ума:

«У тебя есть девушка? Юра, заведи девушку», — советовал он то ли игриво, то ли всерьёз — распознать это Юрка не смог. Но уже в следующем письме совет превратился в требование, которое стало повторяться из раза в раз, запрыгало косым почерком с узкими «з», «д» и «у» из письма в письмо.

«Ты просишь об этом так, будто девушка — это какой-то домашний зверёк, — отшучивался Юрка, а потом добавлял серьёзно: — Видишь, как много среди „этих“ хороших людей. Да что там хороших — великих!»

Но Володя не успокаивался. А последней каплей для него стало сообщение по телевизору про массовое заражение СПИДом в Элисте.

«Юра, ты знаешь про СПИД? Есть такая болезнь на Западе, она смертельная, ей болеют проститутки, бомжи и „эти“. Они умирают в страшных мучениях очень-очень долго! — писал Володя, продавливая бумагу так, что в некоторых местах просвечивали крохотные дырочки. — Природа изобрела неизлечимую болезнь, чтобы истреблять таких, как я! Значит, мне надо к врачу, пока не поздно, иначе я заболею ещё и ей! А сколько тогда вреда причиню! Ты ведь слышал о том, что случилось в Элисте? В больнице проглядели больного СПИДом и заразили нестерильным шприцом пятерых взрослых и двадцать семь детей! Юра, а ведь тот больной был таким же, как я, иначе откуда у него взяться СПИДу?»

Юрка ответил Володе, что у него просто приступ паники, что ему надо успокоиться и прекратить брать на себя ответственность за все беды мира. Что эта болезнь не возникает просто так, Володя и сам об этом прекрасно знает. Что это вирус, а вирус убивает, не выбирая жертв, вирус неодушевлённый, ему всё равно. Но Володя стоял на своём. Страх заболеть стал до того сильным, что, казалось, впечатался в его сознание и стал ассоциироваться с его «болезнью»:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«Во всём виновато это, мне надо идти к врачу. А тебе давно пора подружиться с девушкой. А то вдруг…»

Юрка проигнорировал вопрос про дружбу и про «вдруг». Он понимал, что одними письмами не сможет его успокоить, им нужно увидеться или хотя бы поговорить. Раз за разом умоляя Володю о том, чтобы он нашёл человека с телефоном, которому можно было бы позвонить из автомата, Юрка получал отказ.

Уставший от Володиной паники, он и не думал беспокоиться о себе. От каждой строки полученных писем сквозило отчаянием, и, пусть Юрка понимал, что это временно, что Володя непременно успокоится, его страх давил камнем на сердце. Он всё бы сделал, лишь бы Володе стало хоть чуточку легче. Всё бы ему простил и понял, кроме одного — «лечения».

Иногда и Юрка поддавался Володиной панике, и тогда он хватал фотографию из театра и подолгу смотрел на них с Володей: усталых, измученных, невыспавшихся, но улыбающихся, потому что вместе, потому что рядом.

От одного лишь предположения, что на пианино будет пусто, у Юрки в груди начинало противно ныть. Это была настоящая хрупкая, чёрно-белая драгоценность, самая дорогая вещь на свете. Глядя на неё, вспоминая прошлое и воображая их с Володей будущую встречу, Юрка успокаивался. Тогда им тоже не было спокойно и легко, они тоже многого боялись, но всё-таки были вместе и были счастливы. А раз были тогда, то это значит, что счастливы ещё будут!

С тоской и отвратительным чувством беспомощности перед Володиным страхом Юрка понял, что всё-таки вынужден отдать лучшее на свете успокоительное средство ему. Надеясь, что, когда Володя увидит их вместе и вспомнит, то хотя бы чуть-чуть успокоится, Юрка вынул фотографию из рамки и скрепя сердце отправил ему. Фото он никак не прокомментировал, продолжая писать об одном и том же на разные лады:

«По телевизору сообщают, что СПИД передаётся через кровь. А отец говорит, что, чтобы не заразиться, нужно не допускать порезов и не соприкасаться с чужими порезами, то есть с кровью. И пользоваться только своими шприцами, а на операции носить свои скальпели. Мама говорит, что нельзя подстригать в парикмахерской ногти чужими ножницами. Но ведь ты же ничего из этого не делаешь? Нет! Значит, всё хорошо, не нужно никуда идти. Так что выпей успокоительного и поспи подольше».

Юрка хотел спросить Володю про секс. Занимался ли Володя им с кем-то и, если да, пользовался ли презервативами? Но писать такое постеснялся. И вместо вопросов отправил ему несколько буклетов, которые принёс из больницы отец. На каждом из них огромными буквами было написано: «СПИД передаётся половым путём».

Вдобавок ко всему Юрку мучил информационный голод: «Если причиной заражения в Элисте был действительно кто-то из „этих“, то что с ним сделали? СПИД неизлечим, это ясно, но стали ли его лечить не от СПИДа, а от „болезни“ вообще? И если да, то как? И что это такое на самом деле?»

Спрашивать Володю было бессмысленно, но, чтобы хоть как-то утолить этот голод, Юрка пошёл на крайнюю меру — спросил обо всём у отца.

— Это психическое отклонение, — сухо ответил тот, закрыв лицо разворотом газеты.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Врождённое или приобретённое? — потребовал подробностей Юрка.

— Не знаю.

— Но ты же врач и общаешься с врачами!

— Я — хирург. — Отец вдруг опустил газету и уставился на Юрку строгим, врачебно-ищущим взглядом: — А тебе это вообще зачем?

Юрка натужно вздохнул и уставился в пол. Сказать о Володе эту правду значило предать его. А что касается его самого — нет, Юрка ещё не мог принять себя таким и тем более не был готов признаться родителям.