Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940 - Август Кубичек

Этот необычный взволнованный голос, который был знаком мне с юности, дрожащий от нетерпения, начал теперь описывать великие проекты на будущее: расширение сети автомобильных дорог, модернизация торговых водных путей и сети железных дорог и еще многое другое. Я едва успевал следить за всеми его словами. У меня снова появилось впечатление, что он хочет подтвердить свои намерения человеку, который был свидетелем рождения его юношеских идей. Я мог быть всего лишь незначительным государственным служащим, но для него я оставался единственным человеком, который знал его с юношеских дней. Возможно, ему доставляло больше удовлетворения выкладывать свои идеи простому соотечественнику, даже не члену партии, нежели военным и политикам из своего окружения, которые занимались выработкой решений.

Когда я попытался вернуть разговор к нашим общим давним воспоминаниям, он моментально ухватился за одно мое небрежное замечание и продолжил: «Бедные студенты, вот кем мы были. И боже мой, мы голодали. С ломтем хлеба в кармане мы отправлялись в горы. Но теперь все изменилось. Пару лет назад молодые люди плавали на борту наших кораблей до Мадейры. Смотрите, вон там доктор Лей со своей молодой женой. Он создал эту организацию». Теперь он начал говорить о своих планах развития культуры. Толпа народа перед концертным залом, наверное, вызывала его, чтобы он появился перед ней, но он уже закусил удила и не мог остановиться. Точно так же, как во время своих монологов в темной комнате старой фрау Цакрис, он знал, что, как только он затронет проблемы, связанные с искусством, я буду всем сердцем с ним.

«Война подвергает меня испытанию, но это не надолго, я надеюсь, – сказал он. – Потом я смогу вернуться к строительству и созданию того, что еще осталось создать. И тогда я пришлю за вами, Кубичек, и вы всегда будете рядом со мной».

На улице заиграл военный оркестр, сигнализируя о том, что спектакль вот-вот продолжится. Я поблагодарил рейхсканцлера за его доброту и пожелал ему удачи и успехов в будущем. Он проводил меня до дверей, а потом стоял и смотрел, как я ухожу.

По окончании «Гибели богов» я шел по подъездной аллее и увидел, что Адольф-Гитлер-штрассе оцеплена полицией. Я постоял у подъезда, чтобы посмотреть, как будет отъезжать рейхсканцлер. Через несколько минут появился его кортеж. Гитлер стоял во весь рост в машине, принимая овации толпы людей. С каждой стороны от него ехали военные машины сопровождения. Того, что случилось потом, я не забыл. Ко мне подошли главный дирижер Элмендорф и три дамы, которых я видел в Ванфридхауз, и поздравили меня. Понятия не имею с чем. Машины сопровождения ехали почти в один ряд на низкой скорости. Я стоял у оцепления и салютовал рукой. В тот момент Гитлер узнал меня и дал знак своему водителю. Кавалькада остановилась, и машина Гитлера подъехала к той стороне улицы, где стоял я. Он улыбнулся, протянул мне руку и сказал: «До свидания». Когда его машина вернулась в строй, он обернулся и помахал рукой. Внезапно я стал центром шумного внимания. Едва ли кто-нибудь знал, кто я такой или почему я удостоился такого внимания со стороны вождя немецкого народа.

23 июля 1940 года я в последний раз видел Адольфа Гитлера. Война приобретала все больший размах и набирала силу. Ей не было видно конца. Работа занимала все мое время; моих сыновей призвали в армию. В 1942 году я вступил в национал-социалистическую партию. И дело было не в том, что мое отношение к политическим вопросам в корне изменилось. Мое начальство сочло это правильным и своевременным шагом, и в то время, когда борьба шла за национальное выживание, руководители муниципалитетов должны были продемонстрировать свои убеждения. Естественно, внешне я поддерживал Адольфа Гитлера, но не политически. Однако шла война, и я должен был делать то, чего от меня ожидали.

«Неужели фюрер никогда не задавал вам вопрос о членстве в партии?» – спросил меня однажды бургомистр. Я сказал ему, что этот вопрос никогда не возникал. Был один хитрый подход к этой теме в 1939 году, когда я был представлен фрау Вагнер. Гитлер обратил внимание, что я не ношу ни партийного значка, ни медали, и, зная о том, что являюсь секретарем линцевского филиала Общества немецких женщин имени Рихарда Вагнера, заметил: «Вот вам господин Кубичек. Он является членом вашего Союза немецких женщин. Очень мило!» Вот что он подразумевал под этим: «Единственное общество, членом которого является мой друг, – это женская организация. Этого достаточно, чтобы показать, какой он мужчина».

Война отбрасывала длинную тень. К всеобщей бедности и горю прибавилось личное разочарование и горечь – здесь я больше всего имею в виду доктора Блоха. Добрый «доктор для бедных», как его называли в Линце, был уже очень старым человеком. Он написал мне, воспользовавшись посредничеством профессора Гуэмера, бывшего классного руководителя Гитлера, и попросил ходатайствовать от его имени перед рейхсканцлером, чтобы ему, старому еврею, было позволено жить, так как это он лечил фрау Гитлер во время ее последней болезни. Мне казалось, что будет правильным выступить в его защиту. Я лично не был знаком с доктором Блохом, но сразу же написал рейхсканцлеру, приложив письмо старого доктора. Через несколько недель пришел ответ от Бормана, строго запрещающий мне в будущем просить за третьих лиц. Что касается доктора Блоха, он сообщил мне, что этот вопрос был отнесен к «общей категории» – уж не знаю, что это значило. Таково было указание фюрера. Я не знаю, видел ли Гитлер мою просьбу. Тот факт, что доктора Блоха, насколько я мог понять, не трогали, не очень обнадеживал на самом деле. Из этого я сделал вывод, что не могу обращаться к Гитлеру, не встречаясь с ним лицом к лицу, а это было невозможно, пока длится война.

Пришло время, и ей настал конец. Война была проиграна. В оцепенении я слушал в те страшные майские дни 1945 года радиосообщения о том, что пала рейхсканцелярия, и о том, что закончилась война в Европе. Мне на ум пришла заключительная сцена в «Риенци», в которой народный трибун умирает в пылающем Капитолии.

…и народ меня покидает,Который я возвысил, чтобы он был достойным своего имени;Все друзья покидают меня,Которые создали для меня мою удачу.

И хотя я был, по существу, аполитичным человеком, который не связывал себя с политическими событиями той эпохи, которая закончилась в 1945 году, я остался непоколебим в том, что никакая сила на земле не сможет заставить меня отрицать мою дружбу с Адольфом Гитлером. Моей первейшей заботой в этом отношении были памятные вещи. Что бы ни случилось, эти предметы должны быть сохранены для потомков. За много лет до этого я завернул письма, открытки и рисунки в целлофан; теперь я поместил их в кожаный футляр и замуровал в кирпичную кладку в подвале моего дома в Эфердинге. После того как был заново аккуратно положен строительный раствор, от тайника не осталось и следа. Это было очень своевременно, потому что на следующий день пришли американцы. Шестнадцать месяцев я провел в печально известном лагере Глазенбах для интернированных лиц. Американцы обыскали мой дом, надеясь найти эти реликвии, но ушли с пустыми руками. Они также дважды допрашивали меня в Эфердинге и в Гмундене, во время допроса я не делал секрета из своей дружбы с Адольфом Гитлером. Меня отпустили из-под стражи 8 апреля 1947 года.