«Нагим пришел я...» - Дэвид Вейс

– Времени будет еще меньше, – сказала Роза, она это знала. – Теперь тебя не застанешь дома.

– Мне не надо будет так много работать. Я ухожу от Карре-Беллеза. Теперь я становлюсь настоящим скульптором, – Он схватил тетю Терезу и закружил ее в вальсе по комнате. Он танцевал неловко, а она была слишком стара, и они наступали друг другу на ноги, но тетя Тереза была захвачена его подъемом. Она никогда не видела Огюста таким веселым.

Тетя Тереза сказала:

– Роза, теперь дела пойдут лучше.

– Конечно, – сказал Огюст. – Я даже получу бесплатную мастерскую.

– Ну и что? Все, что выгадаешь на этом, пойдет на скульптуру, или снимешь еще одну мастерскую, – печально сказала Роза. – Дома тебя теперь и не увидишь.

– Сейчас я дома, – резко сказал он.

– Да. Но надолго ли?

– По воскресеньям я буду дома. Хватит с меня и будней.

Тетя Тереза одобрительно кивнула. И Роза, лишенная поддержки единственного друга, которому она доверяла, сказала:

– Будем надеяться, – и постаралась исправить положение. – Какие статуи ты продал?

– «Иоанна Крестителя» и «Бронзовый век». – Кому?

– Для Люксембургского сада. Но Гамбетта купил их сам.

– Гамбетта? Этот важный сановник? Которого ты встретил у мадам Шарпантье?

– Роза, я же говорил, что он собирается сегодня ко мне в мастерскую. – Огюст рассердился. Ну что она такая подозрительная?

Не отвечая, она заглянула в спальню и прошептала:

– Потише бы, Папе было плохо, только что уснул.

Огюст огорчился.

– Хотел рассказать ему о продаже. Он ведь затвердил, что я никогда не заработаю на жизнь скульптурой.

– А ты зарабатывал? – Теперь заработаю.

– Сколько тебе заплатят за обе скульптуры?

– Еще не решено, но, наверное, несколько тысяч.

– Им можно верить?

– Роза, что на тебя нашло? Это самый великий день в моей жизни, а ты все ворчишь.

Тетя Тереза сказала:

– Роза устала. Папа капризничал, маленького Огюста не дозовешься обедать, и она никогда не знает, вернешься ли ты домой. – Тетя Тереза с гордостью посмотрела на Огюста. – Значит, сам Гамбетта купил твои скульптуры? Скоро ты станешь знаменитым.

– Уже стал, – сказала Роза, решив вдруг, что тетя Тереза не должна одержать над ней верх. – Он им всегда был. Даже когда мы только встретились. Давно пора его признать. Когда он сделал «Миньон», «Вакханку» и я позировала ему. У него не было лучшей модели. Даже «Беллона» не уступит «Иоанну». Но он никогда не выставлял их. Он боится, стыдится меня.

– Роза! – перебила тетя Тереза. – Огюст не стыдится тебя!

– Он никогда никуда не берет меня с собой. Не выставляет скульптуры, для которых я позировала.

– Я показывал их Гамбетте. Ему очень понравились «Миньон» и «Беллона».

– А тебе не нравится.

– Я хотел подарить ему одну из них. И он бы принял подарок, не выгляди это как взятка за заказ. Я был очень польщен тем, что он обратил внимание на эти бюсты. И обязательно выставлю их при первой же возможности.

Роза была изумлена. Она уже не чувствовала себя такой хорошенькой, как прежде, но бюсты были все так же хороши. Она пробормотала;

– Прости. Я всегда знала, что тебя признают.

– А я благодарен тебе за помощь.

– Может быть, я глупа. Но я люблю тебя. И всегда любила.

– Ты у меня хорошая, и я это ценю.

– Не сердишься на меня, правда, Огюст? Меня так огорчает, когда ты сердишься.

– Сержусь? Милая Роза, это ведь счастливейший день в моей жизни! – Огюст заключил ее в объятия. – Надо устроить вечеринку, – сказал он, – и отпраздновать это счастливое событие. – И когда он засмеялся, она тоже засмеялась, радуясь его радости.

3

Но затем настроение его упало. Помощник Пруста Эдмон Турке предложил всего две тысячи двести франков за «Иоанна Крестителя» и две тысячи за «Бронзовый век». Он столько вложил труда в эти произведения, а эта сумма едва покрывала стоимость отливки их в бронзе. И у него не было уверенности, что с ним будут советоваться относительно установки статуй.

Турке, который был дружелюбен, даже не знал, поместят ли их в самом Люксембургском музее – почетном месте – или в саду.

Но Огюст не мог отказаться. Он согласился, хотя был убит.

– А государственная мастерская, – сообщил Турке, – будет предоставлена в том случае, если одобрят его эскизы дверей. Однако Турке был настроен благосклонно:

– Представьте эскизы как можно скорее, мосье Роден, и если проект обойдется не слишком дорого, то его примут.

– А сколько он будет стоить? – Огюст был смущен тем, что приходится об этом спрашивать.

– Все зависит от ваших эскизов. Но если обе ваши работы были оценены в четыре тысячи франков…

– Четыре тысячи двести, – перебил Огюст.

– Возьмем круглую цифру – четыре тысячи. Значит, десяти тысяч должно хватить.

– Но я собираюсь вылепить по крайней мере сотню фигур, а может, и больше.

– Десять тысяч – это большая сумма для дверей размером десять футов на четыре.

– Они должны быть больше. Если они будут такими, то никакого толка. Это вдвое меньше дверей Гиберти. Высота его двери по крайней мере восемнадцать футов и ширина двенадцать. И это лучшее, что было когда-либо создано.

– Вопрос о размере может быть решен позднее. Ваш замысел не вызывает возражений, мосье Роден. Но в министерстве считают; вы должны ясно дать понять, что сюжет ваших дверей будет основан на «Божественной комедии» целиком.

– Я согласился с тем, что это должен быть Данте, но я имел в виду только «Ад».

– Мы в министерстве не возражаем, но если вы включите также и «Рай», то больше шансов, что проект пройдет.

Огюст колебался.

– Как только получите заказ, можете приступать к работе над «Адом».

Огюст решил, что спорить некогда, надо приниматься за работу. В этом условии может таиться много подводных камней, но если Бальзак в основу своей «Человеческой комедии» положил «Божественную комедию», то почему он, Роден, не может сделать того же?

– Сюжет дверей будет основываться на «Божественной комедии», – сказал он. – Я укажу это при подписании соглашения.

Через несколько дней Огюст это сделал и получил деньги за две свои скульптуры. Такой суммы у него еще никогда не было. Он чувствовал себя богачом. Он немедленно ушел от Каррье-Беллеза и решил никогда больше ни на кого не работать, хотя и понимал, что сменил одного хозяина на другого[71].

И когда Каррье-Беллез спросил: «Не сделаете ли вы мой бюст?» – Огюст был удивлен. В Париже было много куда более известных скульпторов-портретистов, но, когда он о них упомянул, Каррье-Беллез не стал и слушать. И он, сам знаменитый скульптор, сказал: