Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

Напиши мне «Царицу Небесную»! Ты — мо-жешь.

Побывай в Wickenburgh’e!

63

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

25. Х.43

Милый мой, дорогой Ванюша!

Как радостно мне стало и как же грустно, при чтении твоих последних светлых писем. Они так светлы, так (опять) сердечны, что я отогрела у них свое сердце. И грустно стало, оттого, что грустишь ты… Это «одинок я» и многое другое. И самое главное: твой желудок. Что же ты не берегся, мой глупышка? Яблоки Юлины тебя сгубили. Поберегись, дружок. Ты ничего не написал о том, что получил мою карточку с котятами (мама, С. и я). Или не понравилось? Там я вскоре после клиники. Пиши, Ванюша, как ты. Я волнуюсь. Все эти дни рвалась тебе писать, но не могла по чисто внешним причинам: был у нас Пустошкин с матушкой, привез ее погостить и отдохнуть от черного одиночества после похорон Вали. Ах, конечно, Валя его невыразимо была выше. И стоил ли он ее? Конечно, убит… но имеет глаза на красоты природы, толкует о том и о сем, ест и, главное, замечает, что ест.

После смерти моего папочки для меня перестал существовать мир, и я не знала, что я ем, и не разбирала, вкусно или нет. Я только жевала. Ну, да каждый сам по себе. Оказался он твоим горячим поклонником и читал Вале самую последнюю книгу вслух, твою «Няню». Взял у меня «Лето Господне», «Человека» и «Про одну старуху». Автографы я храню отдельно. Эти книги — безличны. Тебя он очень чтит. Теперь гостит матушка.

А вот комнатка моя занята, присесть-то писать и негде. Как бы мне хотелось с тобой поговорить о том, что на душе, в голове и в сердце. Тогда бы м. б. и писала. Нет, ты будь строг. Ты, конечно прав в «ландышах». Ну их, к сорному ведру! Я ленива, мне нужно работать. Как прекрасна любая из твоих книг! Как все легко и «само-собой»! Вчера читала «Мери» и всякий раз новое. Новая простота и прелесть. Сейчас, Ванюша, так красиво: туман-дымка, небо серовато, но светло и такие же какие-то будто туманные, стоят золотые тополя. Прозрачные стали, поредели, сквозят… видна через них церковь, но не видно красок, она вся туманна, будто призрак. За тополями краснеет какое-то дерево и червонится дуб. Ревет корова. Протяжно и будто скучно. Мама и матушка пьют чай, топится печка, чуть надымила, напоминает наш запах, осенний, овинами, банями в субботу. На кресле кот лижет себя со всем усердием и чмокает. Вот тебе наша картинка. А у Ольги твоей рука стала лучше, только сегодня спина чего-то болит, м. б. оттого, что стала рукой больше упражняться. Грудь тоже лучше. Настроение мое тихое. Вчера проснулась от тоски, но прошла. Такой тоски, как, помнишь, одно время, не знаю больше. Это у меня перед болезнью было. Была я на Днях в Wickenbourgh’e. Хорошо. Дом только очень облинял чего-то. Ободранный. В саду листопад. Не устала пройти 4 km туда и 4 обратно, за един дух без передышки.

Ах, Ванюша, как удивительно это у тебя с образком. Я верю в то, что его именно занесло к тебе откуда-то для утверждения тебя в убеждении, что ты под Ее Покровом, что ты — Ее певец, этого достоин. Ведь ты именно Ее певец, ты славословишь Ее Чистоту и Ее образ во всех тех, кому ты отдавал свою душу в твоих творениях. Ты отсвета Ее искал в каждой женской душе, созданной тобою.

И вот Она пришла к тебе и успокоила.

И у меня такое же дивное было. Я не писала тебе, кажется, подробно. В тот день, когда я вся в страхе пошла к хирургу, чтобы узнать, что такое у меня за шишка в груди, я всю дорогу молилась Божией Матери. И вот мы вошли в приемную. Как только я огляделась, глаза мои встретились со взором Пречистой… На стене, противоположной двери, висел образ Богоматери, не какое-нибудь изображение Мадонны, но наш, подлинный православный образ. Я не знала точно, какой. Она была прекрасна. Вся чарующая кротость и чистота. Она такая, перед какой может умолкнуть всякая тварь. Особенные — глаза. Я бросилась тут же на колени и поцеловала потом образ. И тут же сошел на меня мир. Я была уверена, что все сойдет хорошо, и стыдилась поддаваться нервам. Доктору я сказала: «это православная икона». — «Ах, я не знаю, мне принес ее один доминиканец». После операции был момент, когда светлое мое состояние снизилось, омрачилось, и я упала духом.

Однако в Троицу, и особенно в Духов день я поборола себя и получила мир еще лучший. С 15-го июня я бодро вошла в жизнь, стала сама одеваться, причесываться и стала весела. 15-го же я начала для сестры кое-что работать: резать марлю, вату и т. д. (* 15-го пришел ко мне ассистент Doctor’a и сказал, что то, что считали сестры припухлостью — просто часть груди. Помнишь, я писала, что это вода? Оказалось, что они много оставили грудной ткани, а я и не знала. Грудь моя не безобразна поэтому. Это был тоже сюрприз, т. к. я думала, что все выскоблили с углублением, судя по верхнему мускулу, который, действительно, углублением вынули. И 15-го же сказал, что это не был еще рак. Я с 15-го начала радоваться.) Домой возвратилась в радости. Тебе писала об этом «радовании». Ощутила я какое-то удивительное «укрытие». А вот теперь, когда была в последний раз у хирурга, он вдруг убегает куда-то и потом говорит: «Вот, разбираясь у себя, нашел это, я уже читал, хочу, чтобы познакомились Вы с освещением Вам знакомого с другой стороны». Смотрю — книжка по-голландски «Святые иконы». — «Могу взять домой?» — «Это Вам навсегда, пожалуйста, примите». Дома смотрю и столбенею: Та, Она, Та самая, которая и была в приемной. Читаю «Notre-Dame de Kazan». Казанская. А на обороте стоит — по-голландски: «сестре Лидии в день Св. Тайн 15-го июня 1933 г., и снова тебе милая мама в воспоминание всего. Храни Ее всегда и помни обо всем. Сестра Л.». Кто это и кому? И почему не сохранили, несмотря на просьбу. Почему дал мне это доктор. И так странно, что это Она, Та. 15-го июня 33 г., за 10 лет до моего 15-го июня, когда случился во мне такой сдвиг. М. б. я ошибаюсь. И я, конечно, очень недостойна. Но я так счастлива иметь это Божественное