Схватка за Амур - Станислав Федотов

А дело было так.

К начальнику экспедиции заявилась группа гиляков по какому-то важному для них делу, но Геннадия Ивановича дома не оказалось, он собирался вернуться к обеду. Екатерина Ивановна знала, что муж всегда скрупулезно выполняет обещанное, времени до обеда оставалось немного, и она предложила мужчинам выпить чаю. Гиляки немного понимали по-русски, хозяйка что-то говорила по-гиляцки – в общем, они поняли друг друга, и гости уселись прямо на пол вокруг низенького столика. Выпили по чашке горячего чаю, им стало жарко, и они стянули через голову парки, сшитые из собачьих шкур. И тут в закрытом помещении, раздетые и распаренные горячим питьем гиляки обдали Катеньку таким амбре, что у нее закружилась голова, и тошнота жарким комком заворочалась в горле. Заглянувшая с улицы Авдотьюшка ойкнула, закашлялась, и ее мгновенно словно ветром сдуло. Катенька же, преодолев отвращение, продолжила привечание нежданных гостей – то чаю поднесет, то табаку для гиляцких трубочек. В общем, когда хозяин появился к обеду, ему осталось только кликнуть толмача, уже крепко прибившегося к русским Позвейна, и отогревшиеся душой и телом гости выложили все, что от них требовалось любопытному начальнику.

Слух о молодой и красивой жене начальника, которая ни чаю, ни табаку, ни каши не жалеет, разлетелся по деревням, гости зачастили, и никому отказа не было. А вот для себя приходилось продовольственные расходы урезать, поскольку Екатерина Ивановна ни в какую не желала получать что-либо дополнительно из общих запасов. Но и гости скоро перестали нахлебничать – начали приносить с собой рыбу вяленую, мясо копченое – оленину, медвежатину; научили Катеньку ставить петли и ловушки на мелкую лесную живность, и она была счастлива и горда необыкновенно, когда принесла домой попавшего в петлю довольно крупного зайца.

Таким образом, постижение местных нравов и традиций шло во всех направлениях и полным ходом.

Русские тоже передавали аборигенам кое-что из своих обычаев.

В Петровском (как затем и в Николаевском) первым делом была построена баня. Из осиновых бревен, с березовыми, хорошо оструганными полкбми и весьма экономной железной печкой: одной охапки сосновых дров хватало, чтобы жар дошел до нужной кондиции. Поверх печки установили лоток с крупными, окатанными морем камнями – для сухого пара, а за ним – бак для горячей воды. Холодную воду набирали в огромную кадку, а веники – березовые, можжевеловые, дубовые, их заготовили и высушили на специальных вешалах – запаривали в деревянном ушате. Каждую субботу все жители зимовья парились и мылись: семейные в первую очередь, одинокие – одни мужики – во вторую.

Однажды молодой гиляк Накован привез в Петровское свою жену Сакони и попросил ее спрятать, потому что узнал, что люди из соседнего селения хотят ее украсть. Екатерина Ивановна приветила юную женщину и оставила ее у себя. Назвала на русский лад Соней. И, хотя день был не субботний, попросила казака Кира Белохвостова и вестового Андрея Смирнова истопить баню, а горничную Авдотьюшку – подобрать для Сони чистую одежду.

Поначалу Соня ни за что не хотела раздеваться донага: что-то лопотала по-гиляцки и отпихивала от себя Катеньку и Авдотью. Тем пришлось раздеться самим; вид прекрасного обнаженного тела Екатерины Ивановны привел гилячку в неописуемый восторг; она осторожно, словно не веря своим глазам, дотрагивалась пальцами до белой нежной кожи, цокала языком и восхищенно крутила головой. После этого разделась сама, сравнила себя с Катенькой, и из узких глаз ее ручьями полились горестные слезы. С большим трудом удалось объяснить ей, что, помывшись, она станет такой же красивой.

И действительно, баня совершенно ее преобразила. Желтовато-смуглая кожа заблестела, на ощупь она создавала полное ощущение плотного, упругого бархата; хорошо промытые длинные волосы черными струями до пояса обтекали удивительно гармоничные линии фигуры: широкоскулое лицо с румяными щеками, на которых от улыбки возникали милые ямочки, украшали удлиненные к вискам и вовсе не такие уж узкие глаза, над которыми изогнулись, вытянувшись в прыжке, маленькие черно-коричневые соболя.

Соня оглядывала себя с веселым изумлением, сравнивала свое тело с розовыми от пара и горячей воды телами Катеньки и Авдотьюшки – свое явно нравилось ей гораздо больше, – и не хотела одеваться. Звонко смеясь, она увертывалась от рук горничной и успокоилась, только увидев, какую одежду ей приготовили. Авдотьюшка отдала гилячке свою украшенную вышивкой по вороту и рукавам белую рубаху и клетчатую юбку-паневу, а Катенька – заячью душегрею. Соня обрядилась и притихла, оглаживая наряд узкими ладонями. Екатерина Ивановна и Авдотья тоже молча любовались ею, переглядываясь и понимающе кивая головами: еще недавно грязная и неухоженная женщина неопределенного возраста теперь выглядела настоящей красавицей.

Преображение Сони наделало много шуму – как среди ее соплеменников, что было, в общем-то, вполне понятно, так и среди русских, которые неожиданно для себя увидели, что местные жители вовсе не уродливы, как это казалось вначале. А вернувшийся за Соней муж сначала ее не узнал, потом испугался и рассердился: как она посмела смыть с себя все обереги против злых духов, которые с детства накладывали и намазывали на гиляка общающиеся с потусторонним миром шаманы.

– Ты теперь открыта всем черным силам, – кричал он на жену (переводил оказавшийся у Невельских Дмитрий Иванович Орлов). – Через тебя в наш дом войдет страшная беда! Пища, которую ты приготовишь, будет отравой, а дети, которых ты родишь, будут заразными и их придется убить…

Соня плакала, Екатерина Ивановна и Авдотья ее утешали, а Невельской и Орлов успокаивали разошедшегося мужа. Поначалу происходящее показалось им смешным, но когда Накован сказал про убийство детей, за него взялись всерьез.

С большим трудом его убедили, что Соня уже много дней как побывала в бане, и никаких злых духов в доме не объявилось, наоборот – все здоровы, и перловая каша, которую она научилась готовить, совсем неядовита: все едят и нахваливают; что русские постоянно моются в бане и становятся от этого только здоровей; что сегодня как раз суббота, банный день, и его приглашают тоже помыться и одеться в чистую одежду.

Соня тоже ластилась к мужу, успокаивала, красовалась перед ним.

В общем, уговорили, попарили и помыли (и тоже поделились одеждой, в основном из запасов Орлова), и в результате получили весьма симпатичного молодого человека, который долго не мог поверить, глядя в зеркало, что это именно он, а поверив, пустился в какой-то ритуальный танец – по кругу, прихлопывая в ладоши и выделывая ногами замысловатые па. Соня присоединилась к мужу, а Орловы с детьми и Невельские с Авдотьюшкой с веселым любопытством наблюдали за странным ритмичным танцем и тоже подхлопывали в такт.