Невеста из империи Зла - Эльвира Валерьевна Барякина

которые ждут иммигрантов на первых порах, но они не слушали. Пока они ждали своих виз, им физически необходимо было верить в то, что Запад — это рай. Эти люди теряли здесь все. Вообще все. И ничего не знали о своей будущей жизни. Поэтому прекрасные иллюзии были то, без чего они не могли дышать.

Со временем Марика научилась обходиться без постоянной работы. Помимо уроков английского она занялась фарцой. Сначала Пряницкий уговорил ее помочь одному художнику продать его картины, потом они перешли на торговлю латвийским бельем, а потом Жека устроился водителем-дальнобойщиком в автоколонну, и это открыло для них новые коммерческие перспективы.

Водители ездили по всей стране и прекрасно разбирались в том, где чего можно перекупить по дешевке. Из Прибалтики Жека вез жвачку, колготки и трикотаж, из Астрахани — балык и икру, с Украины — дефицитные запчасти. А Марика через своих учеников создала целую сеть по распространению дефицитного добра.

— Интересно, а как по-русски называется твоя профессия? — посмеивался над ней Жека. — На Западе ты была бы бизнес-леди. А у нас кто? Спекулянт-баба?

 

Но Марика вовсе не считала, что фарца — это ее призвание. Поначалу ей вообще было ужасно неудобно требовать с людей деньги. Ее всю жизнь учили, что торговля — это что-то постыдное. Помнится, в детстве бабушка отправила ее на рынок продавать котят. «Что выручишь — все тебе на мороженое», — сказала она. Но Марике было так стыдно что-либо продавать, что она разбила свою копилку, выгребла оттуда мелочь и отдала ее соседу Гоше, чтобы тот сходил на рынок вместо нее.

Теперь же Марика с легкостью справлялась с ролью продавца. Она научилась исподволь рекламировать свой товар; врать, что сшитые в кавказских аулах штаны являются подлинными «Адидасами», ловко уходить от милицейских облав...

— Боже, моя сестра — спекулянтка! Я все маме расскажу! — стыдила ее Света. Впрочем, благородное негодование ничуть не мешало ей носить поставленные Марикой костюмы и краситься ее косметикой.

Они опасались друг друга, как опасаются случайные попутчики, попавшие в одно купе: днем они рассказывают анекдоты, пьют вместе пиво и делятся продуктовыми заначками, но ночью прячут все ценное под подушку, а сапоги и пальто убирают под сиденье: кто знает, что на уме у твоего соседа?

Света сама догадалась, что Марику выгнали из института за общение с иностранцем. Она также знала, что сестра получает от него письма и что тот время от времени звонит ей. Но это была тема, не подлежащая обсуждению. Свету и злило и расстраивало, что у Марики есть какие-то тайны от нее, но она ничего не могла с этим поделать.

— Надеюсь, ты все-таки не делаешь ничего противозаконного, — вздыхала она.

— А если делаю, то что? — поднимала брови Марика. — Пойдешь доносить на меня как баба Фиса?

Света просто бесилась от подобных сравнений.

— Это все твой Пряницкий! Он тебе дороже, чем родная сестра!

— Точно, — бессовестно соглашалась Марика. — А знаешь почему? Потому что Жека в любом случае будет на мой стороне. А вот ты меня поддержишь, только если это будет безопасно для тебя самой.

Света обижалась, дула губы, не разговаривала по три дня… А потом — что ж делать? — шла на мировую.

Баба Фиса тоже в последнее время не особо выступала. После очередного концерта на тему «Я вот сейчас милицию вызову!» Марика заявилась в ее комнату с четырьмя двадцатипятирублевками в руках.

— Баба Фиса, вы знаете, что такое физическая расправа? — осведомилась она.

На всякий случай старушка попятилась от нее.

— Чего тебе надо-то?

— Так вот, — невозмутимо продолжила Марика, — если я еще раз услышу, что вы кого-то собираетесь вызывать, я вызову Сережку-алкаша из тридцать пятой квартиры. Он за сто рублей не то что вам, родной матери голову открутит. Так что выбирайте: либо вы живете мирно и не суете нос в чужие дела, либо подыскиваете себе уютное местечко на кладбище. Даже если вас не убьют, вы умрете здесь, дома. Потому что, пообщавшись с Сережей, вы не сможете встать с кровати, а мы со Светой вам стакана воды не подадим. Понятно?

После этого разговора баба Фиса стала называть Марику только по имени-отчеству. А уж вид бредущего по двору Сережки приводил ее в суеверный ужас. Баба Фиса кланялась ему в пояс, улыбалась и, только когда тот удалялся на безопасное расстояние, шептала себе под нос: «У-у, наймит капитализма!»

 

У Лены Степановой все сложилось как нельзя лучше: Миша работал в парткоме на мебельной фабрике, Костик ходил в ясли и при этом умудрялся не болеть, сама Лена устроилась в школу. Пару месяцев назад ее родителям удалось исхлопотать для них отдельную квартиру, так что благополучию Степановых можно было только позавидовать.

Уверившись в незыблемости своего счастья, Лена постепенно прибрала власть в доме к рукам. Она исходила из принципа «Муж — голова, а жена — шея: куда хочу, туда верчу», но, по большому счету, это всех устраивало. Она одновременно умасливала Мишино мужское самолюбие и оберегала его от множества мелких проблем, которые при его чувстве ответственности давно бы довели его до инфаркта.

Степанов тоже не мог нарадоваться на свои жизненные успехи. Единственное, что его огорчало, так это «порочные связи» его семейства. Мишин лучший друг был законченным спекулянтом, а подруга его жены — и спекулянткой, и тунеядкой, и женой американца в одном лице. Но высказывать кому-либо свои опасения Миша не смел. Во-первых, Марика и Жека регулярно обеспечивали его дефицитом, а во-вторых, у них с Леной однажды уже был разговор о «неправильности» Марики. Все закончилось слезами, упреками и хлопаньем дверьми, и у Миши не хватало духу повторить этот эксперимент.

Лена изо всех сил пыталась поддержать Марику в ее несчастье. Впрочем, та никогда ничего от нее не требовала. У нее было чем утешить себя. Оставшись одна, Марика уходила в свои воспоминания и играла ими, как дети играют в куклы. Это был ее особый, скрытый от посторонних взглядов мир.

Каждый предмет, до которого Алекс дотрагивался, приобрел для нее таинственный смысл: на этом кресле он сидел, этой ручкой писал записку... И хоть чернила в ней давно высохли, Марика не могла ее выбросить. Для нее это было что-то священное.

Алекс признавался ей по телефону, что с ним происходит то же самое.

— Странная у нас любовь, — усмехался он. — Мы с тобой как язычники: