Любовь и пепел - Пола Маклейн

удочку в свой парашютный ранец, прежде чем отправиться во Францию, уверив своего командира, что это радиоантенна. Я молила бога, чтобы Бамби оказался в безопасности, и больше всего на свете хотела снова быть рядом с Эрнестом. Нам следовало держаться вместе, опираться друг на друга. Как еще могли бы мы со всем справиться?

И когда наконец появился шанс уехать, я просто не могла поверить своей удаче. Нашлось место на норвежском грузовом судне, загруженном двухтонными амфибиями «Утенок» и кучей ящиков динамита, которые собирались использовать в день высадки в Нормандии. Я была единственной пассажиркой. На борту не было спасательных шлюпок, не разливали алкоголь, так как на корабле нельзя было перевозить жидкость, и мне не разрешалось курить на палубе. Путешествие должно было занять двадцать дней — достаточно времени, чтобы подумать о том, в каком положении я оказалась и куда мне двигаться дальше.

Единственное, что я знала тогда, так это то, что пустое, гнетущее чувство преследует меня каждую секунду. Почти постоянно я думала об Эрнесте и гадала, не вырезал ли кто-то мое сердце из тела. Я лежала на своей тесной койке, уставившись в никуда, или бродила между неуклюжими машинами, пока мои ноги не превращались в желе. А когда наконец наступала ночь, спала как убитая.

Изо дня в день на море стоял туман. Прохаживаясь вдоль поручней, я отчаянно нуждалась в сигарете или в чем-то другом, что могло бы принести покой, в то время как воздух вокруг нас оставался густым и серым, как бетон. Снова и снова грузовой корабль гудел в темноте, объявляя о своем присутствии. Каждый раз я подпрыгивала, чувствуя, как звук разлетается эхом по всему телу, вибрируя среди ребер в грудной клетке и в позвонках. Будущее выглядело давящим туманом или бесконечной стеной теней. Я тоже стала тенью и обнаружила, что не могу думать о том, что нас ждет впереди, — пусть даже и оставался еще какой-то способ восстановить то, что было у нас раньше. Задача казалась необъятной, а надежды во мне не осталось, теперь она принадлежала другим людям, которые были достаточно сильны, чтобы удержать ее.

День сменялся ночью, по крайней мере, так должно было быть. Солнце вставало и садилось за плотными шторами. Когда мы приблизились к Англии, туман начал рассеиваться, поэтому, просыпаясь, я понимала, что за окном утро. Холодный, чистый ветер гулял по палубе. Он продувал мое шерстяное пальто и хлестал по лицу; но именно это мне и было нужно. Я стояла и смотрела на море, пока не замерзала настолько, что, казалось, больше никогда не согреюсь. Там, в трескучей ясности этого чувства, я действительно могла дышать свободно. Вдалеке виднелись айсберги. Сначала они были бесформенными, просто большими белыми пятнами, похожими на солнечные блики. Но по мере того, как мы приближались, они изменялись, отделялись и становились все более и более отчетливыми, как образцы архитектуры или произведения искусства, прозрачные, яркие, дикие и одинокие. Один из них был похож на лампу джинна, закругленную, закрученную сверху в спираль и полностью сделанную из алмазов. Еще один плавал как гора, в то время как другой отрастил крылья, словно прозрачно-белый голубь, и был пронизан таким сверкающим и вспыхивающим светом, что у меня перехватывало дыхание. Не существовало на свете ни одной причины, чтобы вновь обрести надежду, но в тот холодный восхитительный момент я ничего не могла с собой поделать.

Глава 72

Когда мое норвежское грузовое судно наконец причалило в Ливерпуле, я взяла вещи и сошла на берег. Здесь я почти сразу же столкнулась с двумя корреспондентами, которые рассказали об Эрнесте. Два дня назад после вечеринки он попал в автомобильную аварию на площади Белгрейв. Водитель был пьян и въехал в стальную цистерну. Эрнеста швырнуло на лобовое стекло, он ударился головой и ушиб оба колена. Его доставили в лондонскую больницу с серьезным сотрясением мозга.

Я сразу же помчалась к нему, не дожидаясь окончания рассказа. Даже несмотря на все наши трудности, мне необходимо было навестить его. Я боялась потерять своего мужа после всего, что было. Мы поступали так глупо, отталкивая друг друга, когда любовь была единственной вещью, которая имела смысл, учитывая происходящее в мире.

Когда я нашла его палату, я была готова сказать и сделать что угодно, но мне едва удалось протиснуться внутрь. В палате устроили настоящую вечеринку с коктейлями. Кто-то принес дополнительные стулья, и знакомые Эрнеста, развалившись в них, веселились и рассказывали истории. Дюжина или больше пустых бутылок из-под виски валялись под кроватью Эрнеста, на которой он бодро сидел и ничуть не удивился, увидев меня. Если не считать огромной белоснежной повязки, обмотанной вокруг его головы, как тюрбан какого-то самозваного паши, он выглядел совершенно здоровым.

Вмиг мое настроение переменилось.

— Мне сказали, что ты ранен.

— И тебе привет, жена. К твоему сведению, мне наложили пятьдесят семь швов. Но не думаю, что тебя это волнует. — Он сказал это громко, как будто все в палате уже знали о нас всю правду. Конечно они знали. Они узнали о каждой грязной детали прямо из его уст.

— Как ты можешь пить с сотрясением? Твой врач в курсе?

— Как ты думаешь, кто принес бутылки?

Разозлившись, я придвинулась ближе.

— Ты слышал, что Бамби во Франции?

— Я получил вчера письмо. Наверное, он неплохо порыбачит.

Мне оставалось только в недоумении таращиться на него. Дерзкое выражение его лица, все эти приятели и желание сделать вид, что мы не наговорили друг другу ужасных вещей, — все это было слишком.

— Что происходит? Пожалуйста, выгони отсюда всех. Поговори со мной.

Но он проигнорировал мои слова, набросившись на меня с обвинениями:

— Я мог умереть в этой машине, а где же нежность и сочувствие? Как обычно, ты думаешь только о себе.

— Я здесь, — сказала я, но поняла, что он не может этого разглядеть. Не может увидеть меня. Меня заслоняло разочарование от того, какую боль мы причинили друг другу, и наши споры, которыми мы терзали друг друга месяцами. Вокруг оказалось так много обломков, и если и существовал способ выбраться из-под них, я его не видела. Мне нечего было сказать ни в порыве гнева, ни в порыве любви.

Крепко зажмурившись, я быстро развернулась и, не попрощавшись, поспешила в холл. Полутемный коридор был полон медсестер и мужчин в форме. В палатах лежало много раненых, пахло эфиром, камфарой и смертью. Я успокоилась, замедлила шаг и попыталась отдышаться, но все вокруг мне казалось нереальным: ни я в