Любимая наложница хана (Венчание с чужим женихом, Гори венчальная свеча, Тайное венчание) - Елена Арсеньева

– Что все это значит, Гоар? Откуда Чечек могла узнать о том, что мы замыслили?

Гюлизар-ханым попыталась увернуться от его сурового взора, но глаза Баграма так и впились в нее, подавляя волю, принуждая подчиняться, отвечать… хотя сейчас-то, по всему было видно, она предпочла бы откусить себе язык, лишь бы вернуть обратно сказанное.

– Она нас подслушивала, – наконец пролепетала Гюлизар-ханым. – Чечек стояла за дверью, когда мы разговаривали в мыльне Рюкийе…

– Но ты же уверяла, что она уже спит! И как она могла догадаться, что надо подслушивать?

– Я ее предупредила, – отерла пот со лба Гюлизар-ханым. – По пути в опочивальню Рюкийе… Но ты шел почти следом, и я только успела шепнуть, чтобы она караулила за дверью мыльни, а потом сказала бы господину, мол, Рюкийе уговорила тебя с помощью Джинджи-китап выведать пол будущего ребенка и унять ее страдания: тошноту и рвоту. И я опасаюсь, что это может повредить плоду, а потому нас нужно перехватить возле разрушенной сакли Давлета. А она… а она…

– Гоар! – простонал Баграм, лицо его побагровело от ярости. – Как ты могла?! Ты предала нас!

– Прости меня! – Черная великанша рухнула на колени. – Ты видишь, я придумала самый безобидный предлог. Тебя бы не обвинили в чем-то дурном… Я не могла отказать тебе, когда ты просил помочь Рюкийе, но и не могла также огорчить моего олана, моего арслана [113], моего Сеида! Пойми, он ведь жизнь моя, я вырастила его, я не могла его предать. Кто ж знал, что Чечек…

Баграм медленно покачал головою. Он был так потрясен, что даже пожар гнева потух в его глазах.

– Вот уж правду говорят: мотылек налетает на свечу потому, что черт посылает его за огнем. Видимо, черт помутил твой разум, Гоар, если ты решилась доверить Чечек жизнь Рюкийе. Да ведь она душу продаст, чтобы погубить свою соперницу, тем более беременную от султана. Есть возможность погубить и соперника своего сына. Уж лучше бы ты донесла самому Сеид-Гирею, что твой брат злоумышляет против плода его. Он перерезал бы горло только мне. Тем дело и кончилось бы.

– Это от тебя не уйдет, евнух, – хладнокровно пообещал Ахмет, которому уже надоели пререкания. – Как раз такую участь я и приготовил тебе и твоей безумной сестрице. Но, чтобы успокоить вас перед смертью, признаюсь: в жизни своей я ни слова не сказал с валиде Гирея. Зря ты проклинаешь ее, Гюлизар. Тот дурачок, коего ты, Гюлизар, подрядила топить баню, проболтался об этом одному из моих людей, а уж он передал мне. До меня доходили слухи о беременности любимой наложницы Сеид-Гирея, так что не составило труда угадать, зачем Гюлизар-ханым мог понадобиться хамам подальше от дворца. Но, прознай об этом Сеид-Гирей, легко бы вы не отделались: самое малое – вздернул бы он вас на дарагач [114]. Однако я буду милосерд и отделю ваши души от тела быстро и безболезненно.

Он провел пальцем по лезвию своего ятагана, и Гюлизар-ханым забилась на земле, судорожно хватая ртом воздух.

– А у тебя, Рюкийе… – Ахмет повернулся к Лизе, и та почувствовала, как медленно, больно бьется ее сердце. – У тебя я возьму только одно. Твоя жизнь не нужна мне, но, говорят, хорошие родят хороших, хорошие родят и дурных. Я не верю, что семя Гиреево может быть добрым! Моя Хаджике умерла в его гареме; она была беременна, как и ты; и много лет мучили меня сны о том ребенке, который умер вместе с нею. Очень не скоро дошел до меня слух, что это был младенец мужского пола…

Он умолк, переводя дух, и на глаза Лизы неожиданно для нее самой навернулись слезы жалости. Однако от следующих слов Ахмета они так же мгновенно высохли.

– Я мог бы увезти тебя из Кырым-Адасы и заставить Гирея искать тебя бесконечно. Я мог бы убить тебя и заставить Гирея бесконечно гадать, сын у него родился бы или дочь. Но я не желаю ему мук неизвестности. Я выну плод из твоего тела и вот в этом мешке – а он сшит из роскошного туркестанского атласа! – пошлю в Хатырша-Сарай. Это будет подарок Гиреям от Мансуров. Пусть любуется на семя свое!

– Ты сделаешь… что? – переспросила Лиза, не веря, что такие чудовищные вещи можно говорить всерьез, и содрогнулась при виде ледяной усмешки Ахмета.

– Я сделаю то, что сказал, Рюкийе, – негромко произнес он, делая шаг к ней, но она отпрянула, отползла от него, забилась в угол.

– Но ведь ты говорил, что не убьешь меня! Как же я смогу жить после того, как ты вскроешь чрево мое? – крикнула она, а в голове все еще билась надежда: «Нет, быть такого не может!»

Ахмет смотрел на нее без злобы:

– Молись, Рюкийе. А вдруг ты выживешь? Мне ведь не нужна твоя жизнь. Аллах милостив, твой Иса, как говорят, тоже… Молись своему богу, Рюкийе. И пусть он спасет тебя.

– Гос-по-ди… – выговорила Лиза похолодевшими губами, но Ахмет сделал шаг к ней, и она, мгновенно соразмерив то ничтожное расстояние, кое лежало меж нею и ее палачом, с тою бесконечностью, которая отделяла ее от длани божией, поняла, что и теперь, как всегда, надо полагаться только на себя.

Но в этот миг Баграм, подобно огромному черному барсу, со стремительностью, неожиданной для его тяжелого тела, бросился на Ахмета и вышиб оружие из его руки. Тут же через хижину пронеслась еще одна черная тень. Гюлизар-ханым тяжестью всей своей многопудовой туши сбила с ног обезоруженного Мансура и с рычанием придавила его к полу, норовя вцепиться в горло.

Однако жилистый, проворный Ахмет невероятным усилием выскользнул, поднялся, страшным пинком отшвырнул Гюлизар-ханым. Она, ударившись о стену, сползла на пол и осталась лежать недвижима.

Ахмет неуловимым движением соскользнул к Баграму, вырвал свой ятаган и, даже не замахиваясь, вроде бы слегка, полоснул его лезвием от уха до уха…

Словно в страшном сне увидела Лиза, как смертная белизна покрыла лицо ее верного друга, а из страшной раны на горле вырвался поток крови, вмиг обагривший черные одежды врача.

Баграм приоткрыл рот, пытаясь вздохнуть. Глаза его широко распахнулись, словно в невероятном изумлении… Он пристально смотрел на Лизу, но не видел ее, как если бы перед ним уже стелилась огненная дорога из мира живых в мир мертвых, – и наконец он тяжело рухнул наземь, лицом вниз, к ногам Лизы.

Она уставилась на вздрагивающее тело Баграма. В это время Ахмет одним прыжком перескочил через труп, опрокинул ее на пол и, навалившись сверху, бесстыдною рукою начал задирать на ней рубаху.

Лиза, зажмурясь, чтобы не видеть грязного, потного, ненавистного лица, закричала так, что на миг сердце ее перестало биться, ибо в этом крике вся ее исстрадавшаяся, смертным ужасом пораженная душа словно бы вылетела из тела. Вдруг Мансур, будто отброшенный этим воплем, неожиданно отпрянул от нее.