Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

href="ch2-1074.xhtml#id595" class="a">[1074]. Автор уделил большое внимание психологическому воздействию суровой казни путем сожжения, повешения, членовредительства и т. п. на толпу и выступил с резкой критикой сложившейся практики, когда эту заслуженную кару получает одна двадцатая часть тех, кто такого наказания действительно заслуживает[1075].

Мартин Мэдан

Кульминационной работой в русле критики исполнительного судопроизводства стал рассматриваемый трактат Мартина Мэдена. В то время как светские мыслители искали причину роста преступности и кризиса системы наказаний в упадке религии и нравственности, священник, напротив, усматрел корень проблемы не столько в утрате страха перед Всевышним, сколько в утрате авторитета закона. Мартин Мэдан – юрист по классическому образованию, методист кальвинистского толка по религиозным взглядам, был известен лондонской публике и до публикации трактата, обличающего судебную систему. Опекаемый Дэвидом Джонсом и Уильямом Ромэйном, самыми влиятельными евангелистами в Лондоне, а также герцогиней Хантингтон – наиболее влиятельной представительницей кальвинистского течения в методизме, которая по утверждению ее биографа А. Сеймура, стала его «первым другом и наставницей в делах веры», Мэдан снискал славу пламенного проповедника: «его красноречие завоевало и бедняков, внимавших с радостью, и богачей… И те, и другие были преисполнены восхищения. Хриплый глас предрассудков и невежества потонул в шуме аплодисментов и приветствий истинных друзей веры, которые вновь соприкоснулись с заветами Реформации, защищаемыми умелым адвокатом, чьи знания были равноценны рвению и пылу.

Подобно Боанергесу[1076] он провозглашал истины, раскаленной лавой изливавшиеся с пылающей вершины Сиона». Столь гипнотическое воздействие на слушателей Мэдан оказывал своим хорошо поставленным, богатым модуляциями голосом, не последнюю роль играли и внешние данные: правильные черты лица, живая мимика, высокий рост и статная фигура. «Его язык был прост и выразителен, доводы рациональны и логически выверены, его откровения проистекали из родника святости… а сам он был мастеровым, чей тяжелый труд заключался в том, чтобы вести людей в мир истины»[1077]. Ораторский талант и энтузиазм Мэдана сделали его персонажем, известным как в Лондоне, так и за его пределами: он проповедовал на модных курортах Бата, Челтнема, Танбриджа-Уэллса, совершал деловые поездки по городам и графствам Великобритании вместе со своими единомышленниками.

Успех трактата «Размышления об исполнительном производстве относительно наших уголовных законов» говорит о том, что публицистическое мастерство Мэдана не уступало его красноречию. «Достоинство и процветание королевства в целом, как безопасность и счастье ее жителей, в частности, зависят от надлежащего исполнения законов»[1078], – уже первый тезис, выдвигаемый Мэданом, да и само его обращение к этой теме, показали, что годы теологических дискуссий и миссионерской деятельности не умалили его интерес к, казалось бы, благополучно забытой первой профессиональной деятельности. Закон является гарантом неприкосновенности собственности, и неисполнение или частичное исполнение буквы закона ведет к хаосу и дестабилизации, что выражается и в ухудшении криминогенной ситуации. «Ни одна цивилизованная нация так не страдает, как мы, от ежедневно совершаемых преступлений: мы не можем спокойно путешествовать, спать в своих домах, держать скот в полях без нависшей над нами угрозы разбоя и хищения имущества… Случаи оного так возросли в количественном отношении, что и день не более безопасен, чем ночь, и суровая действительность изобилует примерами варварской жестокости в отношении тех несчастных, которые попали в руки злостных нарушителей общественного порядка[1079]. Мэдан с горечью констатировал, что имидж англичан на континенте так безнадежно скомпрометирован, что их называют «нацией разбойников», чему имеются серьезные основания, ведь «банды стали такими многочисленными, а лица, их составляющие, такими отчаянными, что ситуация не подвластна контролю со стороны властей»[1080]. Мэдан сравнивает современный ему Лондон по уровню криминогенности с Римом в «худшие его времена», описанные в сатирах Ювенала:

Впрочем, опасно не это одно: встречаются люди,

Грабить готовые в час, когда заперты двери и тихо.

Столько железа идет для оков, что, боишься, не хватит

Плуги простые ковать, железные бороны, грабли.

Счастливы были, скажу, далекие пращуры наши

В те времена, когда Рим, под властью царей, при трибунах

Только одну лишь темницу имел и не требовал больше[1081]

Мэдан, в свою очередь, обращается к сатире своего соотечественника, просветителя и эссеиста Самюэля Джонсона «Тщета человеческих желаний», созданной в подражание римлянину, в которой просветитель «отзеркалил» римский опыт на столицу Великобритании XVIII в. с учетом лондонских реалий и английской истории:

Мой бедный друг, напрасно в тщетной вере

В полночный час ты запираешь двери

На три замка, они не сдержат ярость

Того, кому претит намек на жалость,

Мелькнет кинжал и, захлебнувшись кровью,

Ты тяжело сползешь на изголовье.

Не хватит в целой Англии полей

Для тех, кто умер в Тайбернской петле,

А из заморской пеньки не сплести

Веревок, чтобы Англию спасти,

Опутав ими шеи или флот,

Величия Британии оплот.

В Альфредовы святые времена

Всего одна лишь жалкая тюрьма

Без суеты, без шума, без хлопот

В себя вместила б весь преступный сброд.

Блаженный век без фальши лживых фраз…

И наш. явит разительный контраст![1082]

Сложившаяся ситуация, по убеждению Мэдана, буквально взывает к исправлению, при этом он, как трезвый реалист, в пику любителям поностальгировать о «старой доброй Англии» отдает отчет, что «лекарство» надо искать не в прошлом: «Я далек о того, чтобы призывать читателя вернуться во времена короля Альфреда, чьи мудрые постановления возлагали на подданных равный груз ответственности за общественную безопасность. прошло слишком много времени и от прежних учреждений остались только названия»[1083].

Концептуальное ядро критики трактата Мэдана сосредоточено на фигуре представителей правоохранительной системы – судей и присяжных заседателей. Автор вспоминает разговор с неким «известным барристером», который поведал ему весьма занимательный анекдот: на выездной сессии в Норфолке он беседовал с ветераном криминального мира, в очередной раз приговоренным к смертной казни. На вопрос, почему тот всякий раз возвращался к преступному ремеслу, преступник ответствовал примерно следующее: «О, сэр, ведь существуют так много разных обстоятельств в нашу пользу, и так мало в пользу тех, кто против нас. Во-первых, маловероятно, что нас обнаружат, еще меньше – что схватят, еще меньше – что приговорят к смерти, и, я ставлю двадцать против одного, что приговор приведут в исполнение»[1084]. В подтверждение приводимого «анекдота», Мэдан приводит многочисленные примеры вопиющих, с его точки зрения, случаев, в которых преступники отпускались на свободу: в одном из них, пострадавшей стороной оказались три