Орлиная степь - Михаил Бубеннов

Но этот план почему;то не успокоил Хаярова.

— А если Иманбай не поведет?

— Заставлю!

Хаяров опустил голову и надолго задумался. Вновь и вновь вспомнилась ему та страшная ночь, когда горела степь, и последние минуты Кости Зарницына. Невмоготу и вспоминать, что пережито той ночью, а вот не выходит из головы, да и только! Никуда-то, видно, не денешься от неотвязных и жутких воспоминаний. Немало пережито все по той же милости Дерябы и за последние две недели, на озере Бакланьем. А что ждет впереди? Вряд ли Иманбай согласится добром вести их в Казахстан сегодняшней ночью. А начни принуждать — недолго до беды. Окончательно разобравшись, с кем свела его судьба, старик может выкинуть что угодно: судя по всему, у него горячий, несносный характер. Конечно, Иманбай страдает оттого, что ему пришлось покинуть халупу, совсем недавно сложенную своими руками, покинуть хорошие пастбища. Он обижен до последней степени. Он зол на всех, кто мешает ему жить привычной жизнью и пасти коней в степи. Но из тех разговоров, что велись с Иманбаем за две недели, все же совершенно ясно: старик не захочет их спасать, догадавшись, что они убийцы. Дела складывались так плохо, что Хаяров готов был поменяться жизнью с любой земной тварью, лишь бы не жить в страхе.

— Втравил ты меня!.. — со злобным стоном, чуть не плача, бросил он вдруг в сторону Дерябы, как это случалось уже не однажды за эти две недели воровской жизни. — Ведь когда шли, давал же ты слово: только попугаем… Помнишь? Сколько я просил тебя: не бесись, не лезь с ножом!

— Замолчи, зануда, давно уже все сказано! — прорычал Деряба в бешенстве. — Ты же своими глазами видел, как все вышло! Он же узнал меня!

— А ты не рычи на меня! Не бросайся! — прокричал Хаяров, вновь стараясь показать свою независимость. — Ишь ты, разрычался! Ты вот лучше скажи-ка: убил ты человека, а что доказал? Кто испугался-то? Как ветром сдуло отсюда бригаду, да? Сдуло? Эх ты, пророк! Как работала, так и работает! Ну, что на это скажешь? Есть на свете патриотизм или нет?

— Ты что, тоже идейным стал?

— Да уж лучше, чем мокрым делом…

— Замолчи, гад, а то глотку вырву! — заорал Деряба, вскакивая со сжатыми кулаками; похудевшее, бородатое лицо его горело, а глаза побелели от злобы. — Я его спасаю, гада, а он на меня? Ты долго будешь? Молчишь? Вот так-то, лучше: прикуси себе, зануда, язык! И помалкивай…

Вышли они на берег, когда скрылось солнце.

Ужинали в землянухе, на полу, перед очагом, в котором дотлевала аленькая кизячья зола. Деряба ел неохотно и, как только Иманбай, сидевший у застолья, помолился, сказал ему, чтобы он дал двух коней и сам проводил их до станции. Поймав удивленный взгляд Хаярова, Деряба как бы пояснил:

— До станции Кулунда.

Иманбай долго сидел, не отвечая, устремив взгляд вверх, как и во время молитвы, внешне спокойный, но по тому, как легонько подрагивали его веки, чувствовалось, что решение гостей об отъезде вызвало у него множество мыслей, и скорее тревожных, чем радостных.

— Зачем ночью-то пойдем? — спросил он наконец, так и не меняя молитвенной позы. — Луна нет. Дорога нет.

— Нам на утренний поезд надо, — сказал Деряба.

— На вечерний можно.

— Ну, ты нас не учи, — строго косясь, одернул Деряба хозяина. — Мне неохота лишнюю ночь спать вот в этой духоте… Надоело.

Пока шел этот разговор, Хаяров осторожно наблюдал за Иманбаем. Не было никаких сомнений: старик окончательно прозрел и догадался, кого он приютил в своей землянухе, чью водку; доставленную с Черной проточины, пил две недели. Один раз Иманбай коротко переглянулся со своим сыном Гаязом, и Хаяров понял: хозяин сказал сыну взглядом, что тот давно прав, относясь к гостям враждебно, а он, старый дурак совсем ослеп — не разглядел, кого пустил в свой дом… «Поведет ли он в Казахстан, когда мы потребуем этого в пути? — подумал Хаяров. — Не заведет ли он нас, как Сусанин? Ой, выдаст! Ой, по глазам его вижу! Тьфу, влопались! Да я-то за какую-такую вину? За что мне-то сгубил, гад, всю жизнь, а?»

Еще раз переглянувшись с сыном, Иманбай заговорил с ним по-казахски.

— Что ты ему говоришь? — перебил Деряба старика.

— Говорю: иди лови коней, — с неподдельным удивлением ответил Иманбай. — Сам просил. Ехать надо — конь надо…

Указав Дерябе глазами на Гаяза, который уже направлялся к двери, Хаяров сказал:

— Я схожу помогу ему.

— Сходи, — быстро согласился Деряба, поняв, что Хаяров ради предосторожности решил не сводить глаз с молодого табунщика.

Гаяз и Хаяров вышли из землянухи, а через несколько минут вернулись с уздами и арканом в руках. Молодой казах о чем-то заговорил с отцом на родном языке.

— О чем это вы? — вновь перебил их Деряба, приподымаясь с кошмы, где собрался было отдохнуть.

— Он спрашивает, каких коней ловить надо, — спокойно ответил Иманбай, казалось совершенно не придавая значения подозрительности гостя.

— А-а, — протянул Деряба, отворачиваясь от старика, и вновь примеряясь, как лучше улечься на кошме.

Той же секундой Иманбай со всей силой, какая скопилась загодя в кулаке, ударил Дерябу по уху и, проворно вскочив, навалился на него и вцепился в его шею. Хаяров и Гаяз молча бросились помогать старику, собираясь тут же связать Дерябу, как успели договориться об этом, когда брали узды и аркан, но Иманбай вдруг заорал благим матом: Деряба зубами впился в его руку. Несколько секунд всеобщего замешательства — и удачно начатое дело было испорчено. Разъяренный Деряба был уже на ногах и, остервенело разбросав всех в стороны, чуть не разнеся в прах землянуху, вырвался на волю.

У Дерябы оставался один путь — бежать к той поляне-логову, где провалялся он в безделье две недели, а там к лодке… Будь в его руках ружье, он легко ушел бы в степь. А что сделаешь с ножом? Ему могли перебить картечью ноги, а потом взять живьем, что и было, вероятно, задумано подлым Хаяровым ради спасения своей шкуры. Вот и оставалось: скрыться на лодчонке, а там где-нибудь высадиться и уйти в степь.

Добежав что было сил до полосы чистой полой воды, за которой начинались камыши, Деряба почувствовал, как его вдруг охватил кто-то поперек груди, сжал так, что захватило дух, и рывком сорвал с ног. Барахтаясь в воде, Деряба услыхал радостные выкрики Гаяза и с ужасом догадался, что его заарканил молодой табунщик, будь он трижды проклят! Крича про себя и стоная от злобы на весь белый свет, Деряба свободной правой рукой выхватил из ножен на поясе финский нож и в одно мгновение лежа перерезал веревку на своей груди. Когда он вскочил на ноги, Гаяз и Хаяров, орущие что-то, были уже совсем близко.

— А ну, гады, где вы? — заорал и Деряба, поднимая над головой нож. — Кто первый, идя сюда! Налетай!

Увидев, что Деряба освободился от аркана и стоит уже с ножом в руке, Гаяз и Хаяров враз смолкли, остановились и начали отходить назад. О, как запела в эти секунды яростная душа Дерябы! Сколько торжества было в его разгоряченном взгляде! Деряба уже хотел броситься на своих врагов, чтобы проучить их на всю жизнь, но тут внезапно увидел в стороне от землянухи, на фоне вечерней зари, грузовую автомашину и бегущую от нее к озеру группу людей. Душа Дерябы вместо песни прокричала смертным криком: «Облава!» Все слилось перед глазами и поплыло, как туман… Расплескивая мелководье, будто и в самом деле дикий кабан, Деряба бешено понесся к темным зарослям камыша.

До зарослей оставалось совсем близко, когда Деряба вдруг почувствовал: он бежит кочкарником, совсем не той тропой, что вела к знакомой поляне. «Куда же я взял? Вправо? Влево? — Эти мысли будто обжигали мозг Дерябы. — Куда же бежать? Сюда? Нет! А куда же? Вот сюда?» Он заметался еще сильнее между кочками, отыскивая свои прежние следы, но везде были лишь старые, не обхоженные наново тропы. Но вот Деряба совсем неожиданно для себя оказался среди высокого кочкарника, где в прошлом году по закрайке камышей прошелся огонь, и только тут понял: вгорячах он взял намного левее знакомой тропы. Обругав себя самыми последними словами, Деряба метнулся вправо, но тут же увидел бегущих к озеру людей. Ему ничего не оставалось, как вломиться в камыши в незнакомом месте, только бы поскорее скрыться с чужих глаз!

Но как это трудно, да еще в невероятной спешке, да еще в темноте, заново прокладывать путь в камышах, по заброшенной тропе! Деряба не бежал, а летел, будто выброшенный из трубы, запинался, падал, перевертывался, раздирал камыш руками и зубами. Дерябой двигали уже не его силы (не мог он быть так силен!), а один ужас, беспредельный ужас, превративший все его существо в судорожно конвульсирующий живой ком, завернутый в какое-то тряпье!

Но и ужас не смог вынести обезумевшего Дерябу из камышей к воде, где он надеялся, опередив преследователей, вплавь добраться до лодчонки и потом скрыться на другой стороне озера. Через какое-то время Деряба оказался на плавучей лабзе, которая ходила под ногой ходуном, зыбилась, хлябала и оседала иногда так глубоко, что хоть грудью ложись на бугор, поднимающийся перед тобой. Деряба почувствовал, что еще несколько секунд — и он упадет, харкая кровью. Он провалился в лабзе до колен, ухватился обеими руками за камыш и, покачиваясь из стороны в сторону, хрипя всей грудью, продержался так на ногах более минуты. Он старался вслушиваться, но ничего не слышал, ничего: на всю степь стучало одно его сердце! Он не слышал даже того, как из-под ног у него с шумом, с криком вырвалась кряква.