Собрание сочинений - Иосиф Бродский

На смерть друга

Имяреку, тебе, – потому что не станет за трудиз-под камня тебя раздобыть, – от меня, анонима,как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса -на эзоповой фене в отечестве белых головок,где наощупь и слух наколол ты свои полюсав мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши отто ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,похитителю книг, сочинителю лучшей из одна паденье А. С. в кружева и к ногам Гончаровой,слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,одинокому сердцу и телу бессчетных постелей -да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,чьи застежки одни и спасали тебя от распада.Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.Посылаю тебе безымянный прощальный поклонс берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.

Война в убежище Киприды

Смерть поступает в виде пули измагнолиевых зарослей, попарно.Взрыв выглядит как временная пальма,которую раскачивает бриз.

Пустая вилла. Треснувший фронтонсо сценами античной рукопашной.Пылает в море новый Фаэтон,с гораздо меньшим грохотом упавший.

И в позах для рекламного плакатана гальке, раскаленной добела,маячат неподвижные тела,оставшись загорать после заката.

«Барбизон Террас»

Небольшая дешевая гостиница в Вашингтоне.Постояльцы храпят, не снимая на ночьчерных очков, чтоб не видеть снов.Портье с плечами тяжелоатлеталистает книгу жильцов, любуясьвнутренностями Троянского подержанного коня.

Шелест кизилового кустаоглушает сидящего на верандечеловека в коричневом. Кровь в вискахстучит, как не принятое никеми вернувшееся восвояси морзе.Небо похоже на столпотворение генералов.

Если когда-нибудь позабудешьсумму углов треугольника или площадьв заколдованном круге, вернись сюда:амальгама зеркала в ванной прячетсильно сдобренный милой кириллицей волапюки совершенно секретную мысль о смерти.

20 сонетов к Марии Стюарт

I

Мари, шотландцы все-таки скоты.В каком колене клетчатого кланапредвиделось, что двинешься с экранаи оживишь, как статуя, сады?И Люксембургский, в частности? Сюдызабрел я как-то после ресторанавзглянуть глазами старого баранана новые ворота и пруды.Где встретил Вас. И в силу этой встречи,и так как "все былое ожилов отжившем сердце", в старое жерловложив заряд классической картечи,я трачу, что осталось в русской речина Ваш анфас и матовые плечи.

II

В конце большой войны не на живот,когда что было, жарили без сала,Мари, я видел мальчиком, как СараЛеандр шла топ-топ на эшафот.Меч палача, как ты бы не сказала,приравнивает к полу небосвод(см. светило, вставшее из вод).Мы вышли все на свет из кинозала,но нечто нас в час сумерек зоветназад, в «Спартак», в чьей плюшевой утробеприятнее, чем вечером в Европе.Там снимки звезд, там главная – брюнет,там две картины, очередь на обе.И лишнего билета нет.

III

Земной свой путь пройдя до середины,я, заявившись в Люксембургский сад,смотрю на затвердевшие сединымыслителей, письменников; и взад-вперед гуляют дамы, господины,жандарм синеет в зелени, усат,фонтан мурлычит, дети голосят,и обратиться не к кому с «иди на».И ты, Мари, не покладая рук,стоишь в гирлянде каменных подруг -французских королев во время оно -безмолвно, с воробьем на голове.Сад выглядит, как помесь Пантеонасо знаменитой «Завтрак на траве».

IV

Красавица, которую я позжелюбил сильней, чем Босуэла – ты,с тобой имела общие черты(шепчу автоматически «о, Боже»,их вспоминая) внешние. Мы тожесчастливой не составили четы.Она ушла куда-то в макинтоше.Во избежанье роковой черты,я пересек другую – горизонта,чье лезвие, Мари, острей ножа.Над этой вещью голову держа,не кислорода ради, но азота,бурлящего в раздувшемся зобу,гортань... того... благодарит судьбу.

V

Число твоих любовников, Мари,превысило собою цифру три,четыре, десять, двадцать, двадцать пять.Нет для короны большего урона,чем с кем-нибудь случайно переспать.(Вот почему обречена корона;республика же может устоять,как некая античная колонна).И с этой точки зренья ни на пядьне сдвинете шотландского барона.Твоим шотландцам было не понять,чем койка отличается от трона.В своем столетьи белая ворона,для современников была ты блядь.

VI

Я вас любил. Любовь еще (возможно,что просто боль) сверлит мои мозги,Все разлетелось к черту, на куски.Я застрелиться пробовал, но сложнос оружием. И далее, виски:в который вдарить? Портила не дрожь, нозадумчивость. Черт! все не по-людски!Я Вас любил так сильно, безнадежно,как дай Вам бог другими – – – но не даст!Он, будучи на многое горазд,не сотворит – по Пармениду – дваждысей жар в груди, ширококостный хруст,чтоб пломбы в пасти плавились от жаждыкоснуться – «бюст» зачеркиваю – уст!

VII

Париж не изменился. Плас де Вожпо-прежнему, скажу тебе, квадратна.Река не потекла еще обратно.Бульвар Распай по-прежнему пригож.Из нового – концерты за бесплатнои башня, чтоб почувствовать – ты вошь.Есть многие, с кем свидеться приятно,но первым прокричавши «как живешь?»

В Париже, ночью, в ресторане... Шикподобной фразы – праздник носоглотки.И входит айне кляйне нахт мужик,внося мордоворот в косоворотке.Кафе. Бульвар. Подруга на плече.Луна, что твой генсек в параличе.

VIII

На склоне лет, в стране за океаном(открытой, как я думаю, при Вас),деля помятый свой иконостасмеж печкой и продавленным диваном,я думаю, сведи удача нас,понадобились вряд ли бы слова нам:ты просто бы звала меня Иваном,и я бы отвечал тебе «Alas».Шотландия нам стлала бы матрас.Я б гордым показал тебя славянам.В порт Глазго, караван за караваном,пошли бы лапти, пряники, атлас.Мы встретили бы вместе смертный час.Топор бы оказался деревянным.

IX

Равнина. Трубы. Входят двое. Лязгсражения. «Ты кто такой?» – «А сам ты?»«Я кто такой?» – «Да, ты». – «Мы протестанты».«А мы – католики». – «Ах, вот как!» Хряск!Потом везде валяются останки.Шум нескончаемых вороньих дрязг.Потом – зима, узорчатые санки,примерка шали: «Где это – Дамаск?»«Там, где самец-павлин прекрасней самки».«Но даже там он не проходит в дамки»(за шашками – передохнув от ласк).Ночь в небольшом по-голливудски замке.

Опять равнина. Полночь. Входят двое.И все сливается в их волчьем вое.

X

Осенний вечер. Якобы с Каменой.Увы, не поднимающей чела.Не в первый раз. В такие вечеравсе в радость, даже хор краснознаменный.Сегодня, превращаясь во вчера,себя не утруждает переменойпера, бумаги, жижицы пельменной,изделия хромого бочараиз Гамбурга. К подержанным вещам,имеющим царапины и пятна,у времени чуть больше, вероятно,доверия, чем к свежим овощам.Смерть, скрипнув дверью, станет на паркетев посадском, молью траченом жакете.

XI

Лязг ножниц, ощущение озноба.Рок, жадный до каракуля с овцы,что брачные, что царские венцыснимает с нас. И головы особо.Прощай, юнцы, их гордые отцы,разводы, клятвы верности до гроба.Мозг чувствует, как башня небоскреба,в которой не общаются жильцы.Так пьянствуют в Сиаме близнецы,где пьет один, забуревают – оба.Никто не прокричал тебе «Атас!»И ты не знала «я одна, а вас...»,глуша латынью потолок и Бога,увы, Мари, как выговорить «много».

XII

Что делает Историю? – Тела.Искусство? – Обезглавленное тело.Взять Шиллера: Истории влетелоот Шиллера. Мари, ты не ждала,что немец, закусивши удила,поднимет старое, по сути, дело:ему-то вообще какое дело,кому дала ты или не дала?

Но, может, как любая немчура,наш Фридрих сам страшился топора.А во-вторых, скажу тебе, на светеничем (вообрази это), опричьИскусства, твои стати не постичь.Историю отдай Елизавете.

XIII