Я иду искать. История вторая - Олег Верещагин

— Нажалуется, — с отвращением сказал рыжий.

— Плюнь, — посоветовал друг. — Заботы-то... пошли, сейчас вельбот будет.

...Высоко на склоне поросшего соснами холма, в замаскированной папоротником расщелине камня, лежал совершенно неподвижно одетый в бесфор­менное многоцветье максхалата мальчишка. Чуть сощурившись, он наблюдал за лагерем стрелков так внимательно, словно мог различать без бинокля все, происходящее в версте от него.

Собственно, так оно и было.

Его не очень интересовали частности вроде партизанской войны горс­ких славян и местных лесовиков. Это был лишь кусочек мозаики, которую надо собрать.

ЕГО война началась еще до Взмятения. И не закончится, даже если по­гибнут все горцы.

Йерикка проснулся практически в тот момент, когда Олег увидел хангаров.

Вчетвером они выехали на околицу... на то, что было околицей Панкова. И остановились.

— Проснись... — начал Олег, но обнаружил, что Йерикка уже стоит у окна ря­дом. — Прокол?

— Непохоже... — Йерикка даже не взял пулемет.

Один из хангаров спешился, бросил длинные, украшенные перьями и бляшками поводья соседу и, переваливаясь, зашагал по грязи мимо пепелищ. Пройдя шагов сто, он остановился и не очень уверенно прокричал:

— Сюбатыв! Мы от Сюбатыв!

— Эрик, не ходи, — предостерегающе сказал Олег, но рыжий горец повел пле­чом с истинно княжеским достоинством и вышел. Олег мысленно плюнул и, подхватив снайперку, прицелился в троих на околице. Если начнут стрелять — он их снимет за пару секунд. Но вот о четвертом Йерикке придется заботи­ться самому: — Да что ж он его закрыл?!

Йерикка в самом деле совершенно спокойно, закрыв при этом директрису, как выражаются военные. Вот подошёл к хангару вплотную... О чем-то говорят. Точно. Йерикка, кажется, кивнул. Идет обратно, а хангар — к своим! Олег, весь в поту, держал цель на риске прицела. И не опускал винтовку, пока хангары не скрылись из вида.

Йерикка вошел радостный.

— Как ты там говоришь? Йоу! Договорились о встрече. Завтра, — он плюхнулся на скамью, — ну а где — я найду, я это место знаю. Тут рядом.

— Ты найдешь? — Олег поставил винтовку рядом. — Что это значит? Ты меня не берешь?

Йерикка смутился:

— Понимаешь, мы договорились встретиться один на один, и...

— И ты поверил его слову!? — Олег покрутил пальцем у виска. — Можешь разорваться пополам, но я иду с тобой.

— Вольг....

— Я ИДУ С ТОБОЙ.

...Снег перестал, но было холодно. Непонятно, почему все еще тек ру­чей, почему лед не сковал его. Кутаясь в плащи, мальчишки ждали, сидя на хо­лодных камнях, и Олег думал, что жилет Бранки его греет. Правда — греет...

— Уходил бы ты, — тихо сказал Йерикка. Он сидел, поставив меч между ног и утвердив подбородок на ладонях, скрещенных поверх яблока. Олег прислонил­ся спиной к камню, сунул руки под мышки и помотал головой:

— А если он не один придет?

Йерикка медленно улыбнулся:

— Значит, я ничего не понимаю в людях. Тогда мне все равно лучше умереть. А он может неправильно понять...

— Ты так увечен в этом Чубатове? — Олег не хотел шевелиться, уж очень было холодно, и он задумчиво рассматривал облачка пара, взрывавшиеся изо рта. — Сам подумай, за что ему нас любить? Вспомнил бы лучше, как мы жгли его колонну. И что он нам обещал!

— Он похож на нас, — тихо сказал Йерикка, — он хочет победить честно. Я уверен, что он не обманет.

— Я все-таки останусь, — упрямо сказал Олег. И Йерикка больше не возражал — устроился удобнее и перевел взгляд на медленное течение ручья, на туман, текущий над каменистыми осыпями, среди кустиков вереска...

— Ты часто думаешь о Бранке? — вдруг спросил он, не поворачиваясь.

— Нет, — тихо ответил Олег. — Стараюсь реже. Это все равно, что мучить самого себя...

— Да... — словно о чем-то своем, откликнулся Йерикка.

— Ты мечтаешь вернуться? — в свою очередь спросил Олег.

Йерикка повернулся наконец. Поднял плечи — то ли пожимая ими, то ли ежась от сырого холода.

— Я не верю, что мы вернемся. Вернее... запрещаю себе верить.

Олег привык к тому, что Йерикка может сказать весьма интересную ве­щь — такую, что останется только взяться за подбородок и промычать: «Да-а...» Поэтому лишь коротко попросил:

— Поясни.

— Да тут все ясно... Когда я думаю о возвращении, я начинаю беречь себя. Мы же должны идти в каждый бой так, словно он — последний, Вольг. Понимаешь — ПОСЛЕДНИЙ! Бой, в котором не жалеют ни себя, ни врагов... Нас слишком мало, чтобы победить по-другому. Поэтому, — заключил Йерикка, — я для са­мого себя давно уже мертв. Тебе не страшно говорить с трупом, Вольг?

— Напугал, — тихо фыркнул Олег и после короткого молчания добавил: — До смерти. Лучше окажи мне, ученый человек из большой яранги — неужели пос­ле всего этого мы снова будем восхищаться войной и военными подвигами?

— А ты как думаешь? — вопросом ответил Йерикка.

— Я? — уточнил Олег.

— Ты, ты, — с легкой насмешкой подтвердил Йерикка.

— Если бы я знал ответ — я бы не спрашивал.

— Й-ой, какая наглая, неприкрытая фаллософия! — в притворном ужасе и очень тихо возопил Йерикка — Ладно, слушай... Дед во время восстания был зна­ком — не очень коротко, но был — со Стариновым[17].

— Что, с тем самым?! — в священном ужасе выдохнул Олег, вспомнив рассказы Игоря Степановича. — Он тут был?!

— Бывал, — как ни в чем не бывало, подтвердил Йерикка, в очередной раз потрясая Олега той простотой, с которой он говорил о пребывании на Мире людей, хорошо известных в самых различных кругах Земли и, казалось, никогда ее не покидавших. — Сидели они вместе в развалинах одного дома — ну, там, южнее. Дождь лил, под ногами грязь, капает за шиворот... короче, знакомая картинка. Илья Григорьевич бухтит: «Ну вот, голос сорвал на хрен, прос­тыл в этой сырости. И что за жизнь — грязища, сверху льет, да ещё стреляют... Ну что я, не навоевался, что ли? Да и какой из меня сейчас вояка, мне уже за шестой десяток, спина болит, насморк, голос сорвал, а все лезу куда-то! Чего мне надо?! Сидел бы дома, и дело с концом, у меня же не китель — иконостас, и пенсия, и уважение... А я все тут торчу, бойца из себя корчу. Мне что — больше всех надо?! Брошу все к чертям, домой надо, до...» Тут ра­кета, сигнал к атаке — бамп! Дед оглянуться не успел — а Ильи Григорьеви­ча рядом уже нет, и только откуда-то спереди: «У-р-р-а-а-а...» — удаляется.

Олег тихо хихикнул. Потом признал:

— Может, и так.

— Забудем, — уже не весело, а спокойно-задумчиво сказал Йерикка. — К счастью... или к сожалению, но забудем и боль, и холод, и дожди, и голод, и ужас, и кровь, и страдания. Только одного никогда не забыть — наших погиб­ших. Они навсегда с нами, они навсегда дружина племени... Будем помнить, пока существуем.