Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены) - Наталья Решетовская

- У меня нет такого человека. Да и я сама этого не считаю.

- Так в чем же наше расхождение?

14 октября началось у меня обычно. Музицирую у Верони, разве что немного дольше, чем всегда: на следующий день у меня должен состояться урок у Ундины Михайловны. Готовлю главную партию 3-го концерта Бетховена. Играю его с упоением...

Потом звоню мужу, чтобы сговориться с ним о моем приезде в "Сеславино". Желательно на следующий день, после музыкального урока: на дворе похолодало, мне нужно взять кое-какие вещи потеплее...

Александра Исаевича почему-то завтрашний день не устроил.

- Приезжай или послезавтра, или уж сегодня.

Согласилась. Сказала, что приеду сегодня...

К удивлению своему и к большой радости, я застала мужа за редактированием письма, которое он написал на имя секретаря ЦК М. А. Суслова. Он дал мне его прочесть, прибавив при этом, что все же это некоторая уступка с его стороны. Став лауреатом, он может говорить с правительством на равных. Но вот он первый обращается... Клонила его к такому решению вся запутанность его личной ситуации... Приведу окончательную редакцию этого письма Суслову от 14 октября 1970 года.

"Михаил Андреевич!

Пишу именно Вам, помня, что мы с Вами были познакомлены в декабре 1962 г., и Вы тогда отнеслись к моей работе с пониманием.

Прошу Вас рассмотреть лично и сообщить другим членам государственного руководства следующее мое предложение.

Я предлагаю пересмотреть ситуацию, созданную вокруг меня и моих произведений недобросовестными деятелями из Союза писателей, дававшими правительству неверную информацию.

Как Вам известно, мне присуждена Нобелевская премия по литературе. В течение 8 недель, оставшихся до ее вручения, государственное руководство имеет возможность энергично изменить литературную ситуацию со мной, и тогда процедура вручения будет происходить в обстановке несравненно более благоприятной, чем сложилась сейчас. По малости оставшегося времени ограничиваю свое предложение минимальными рамками:

1). В кратчайший срок напечатать (при моей личной корректуре) отдельной книгой, значительным тиражом и выпустить в свободную продажу повесть "Раковый корпус"... Запрет этой повести, одобренной московской секцией прозы, принятой "Новым миром", является ЧИСТЫМ НЕДОРАЗУМЕНИЕМ.

2). Снять все виды наказаний (исключение студентов из институтов и др.) с лиц, обвиненных в чтении и обсуждении моих книг. Снять запрет с библиотечного пользования еще уцелевшими экземплярами моих прежде напечатанных рассказов. Дать объявление о подготовке к печати сборника рассказов.

Если это будет принято и осуществлено, я могу передать Вам для опубликования мой новый, в этих днях кончаемый роман "АВГУСТ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО". Эта книга и вовсе не может встретить цензурных затруднений: она представляет детальный военный разбор "самсоновской катастрофы" 1914 г., где самоотверженность и лучшие усилия русских солдат и офицеров были обессмыслены и погублены параличом царского военного командования. Запрет в нашей стране еще и этой книги вызвал бы всеобщее изумление.

Если потребуется личная встреча, беседа, обсуждение - я готов приехать.

Солженицын".

Помнится, что в это письмо Александр Исаевич еще подумывал ввести пункт о предоставлении ему квартиры в Москве... Это меня и вовсе обрадовало.

И вот мы вместе обедаем. Постепенно беседа соскользнула на личную тему. Навсегда врезались в память эти немногие слова, сказанные мне вдруг мужем:

- Я все больше и больше к ней привязываюсь. Неужели ты не можешь пожертвовать... для троих?..

Я ничего не ответила, но решение пришло мгновенно. Да, могу. Да, должна. Но вижу лишь один способ разрубить гордиев узел: уйти из его жизни, из их жизни, из жизни вообще...

Убрав со стола, помыв посуду, сказала, что пойду поиграть в "большой дом".

Александр Исаевич, вероятно, немного забеспокоился после сказанного им. Пошел, как позже выяснилось, за мною следом. Хотел меня перекрестить. Но, услышав, что я о чем-то деловом говорю по телефону, успокоился и ушел. А я в это время предупреждала Шуру, что не приду завтра утром к ней на свидание, как мы договорились...

Более двух часов играла я в музыкальном салоне Ростроповичей. Снова и снова я увлеченно играла первую часть 3-го концерта Бетховена. Мне нужна была именно музыка Бетховена: мужественная, сильная... С нею я и уйду... И, как тогда, в ночь с 5 на 6 сентября, - ни слезинки...

Когда пришла во флигель, Саня читал в постели. Сказала ему, что хочется немного прогуляться. Не возразил.

Взяв у себя в комнате конверт, бумагу и ручку, я вышла. Но не в парк, а... на станцию, где был почтовый ящик.

На подоконнике небольшого домика станции Ильинское стала писать той, которая душевно была мне в ту пору ближе всех:

"Сусанна Лазаревна!

Простите меня, грешную, ради Бога! Мне бы хотелось, чтобы письма Санины, начало моих мемуаров и все прочее попало в Ваши руки. Когда выйдете на пенсию - разберетесь, что куда отдать..."

И дальше пояснила, где находилось все это.

Я назначала Сусанну Лазаревну своей душеприказчицей.

Адрес на конверте написала по памяти. Письмо это будет долго блуждать, прежде чем попадет к своему адресату...

Вернувшись, зашла к мужу в последний раз сказать ему "спокойной ночи!", запечатлеть в себе его образ...

Он приподнялся, хорошо посмотрел на меня, пожелал спокойной ночи и перекрестил широким крестом...

Принесла из кухни в свою комнату чашку с водой. Подогреть не решилась: не вызвать бы подозрения! Мы на ночь никогда чая не пили. Лечь решила, не раздеваясь. Понимала, что меня будут пытаться вернуть к жизни, а так не будет лишних хлопот одевать, отвозя...

Уже в постели стала торопливо писать, подготовив три конверта на которых сделала надписи:

МОЕМУ МУЖУ

ВЕРОНИКЕ

ЗАВЕЩАНИЕ.

Саню просила, если не проклянет, похоронить на кладбище деревни Рождество, поближе к нашей "Борзовочке".

Веронике написала, в чем меня похоронить.

В завещании писала о деньгах, которые завещала маме, а после ее смерти двум своим двоюродным сестрам: Веронике и Наде. Писала, чтоб носильные мои вещи разделили между сестрами и племянницами. А главное - о том, что прошу быть моей душеприказчицей Сусанну Лазаревну Красносельскую.

Вложив все в конверты, положила их под себя...

Ложась, я взяла к себе в кровать те две цилиндрических коробочки из-под витаминов, которые приехали со мной не так давно из Рязани. С трудом извлекла из них пачки с пилюлями, плотно туда засунутые. Одна коробочка, уже пустая, упала и покатилась по полу. Я замерла: не услышал бы Саня! Но из его комнаты по-прежнему ни звука...

Я стала поглощать одну пилюлю за другой, предварительно каждую разжевывая, а потом уже запивая - чтоб скорей растворялись! И так... все тридцать шесть.

С чувством облегчения, освобождения от страданий, легла на левый бок, спиной к стене, как привыкла засыпать, и успокоенно закрыла глаза. Больше не надо будет делать над собой никаких усилий, чтобы пытаться разрешить неразрешимое! Я поняла, что муж мой... не может жить по воле Божьей. А всецело подчинить себя его воле я была не в состоянии. Освобожу его. Больнее всех будет маме. Но что же делать?..

Последнее, что помню: сильные, отчетливые удары сердца. Сколько ему еще остается биться?..

Позже я узнала, что в тот день был праздник Покрова Божьей Матери...

9. Живи!

16 октября, под вечер, очнулась в незнакомой обстановке. И почти тотчас увидела склонившееся надо мной чернобородое лицо знакомого доктора:

- Наталья Алексеевна, вы понимаете, где вы?

Справа от меня стена, свет падает сзади. Все, как в моей сеславинской комнате, только почему-то голо кругом...

- Вы - в больнице, - помог мне доктор Крелин. И спросил сразу же: - Вы благодарны врачам, что они спасли вам жизнь?..

Я медленно повела головой из стороны в сторону и произнесла:

- Нет.

И снова впала в забытье.

...Врачи не были моими спасителями. Отменив тот смертный приговор, который я сама себе добровольно вынесла, они приговорили меня к жизни, не задумавшись над тем, что приговор этот не всегда гуманен. Сам Александр Исаевич в "Раковом корпусе" поднял вопрос, большой вопрос о ПРАВЕ ЛЕЧИТЬ. Но подумал ли он о том, что с таким же основанием может быть поставлен вопрос и о ПРАВЕ ВОЗВРАЩАТЬ ЖИЗНЬ тем, для кого смерть была единственно возможным выходом?.. Меня врачи обрекли снова на муки, снова на страдания; опять ждало меня неразрешимое...

Но как же случилось, что я... не умерла?

Утром 15 октября муж был немного удивлен, что я долго не встаю. Подумал, что ночью у меня была бессонница, что поздно выпила снотворное, досыпаю... Он рассчитал, когда нужно будет меня разбудить, чтобы я не опоздала на свой музыкальный урок. Но тут он нечаянно уронил тяжелую книгу на пол. То, что я не услышала звука падения книги, показалось Александру Исаевичу подозрительным. Он раскрыл двери и вошел ко мне. Не знаю, по каким признакам, но тотчас все понял.