С ключом на шее - Карина Сергеевна Шаинян

выудила его, не прекращая орудовать ножом. Поймала изумленный взгляд отца – и поняла, что ей не положено иметь собственный мобильник: ведь папа не решал, что ей нужен телефон.

Виновато взглянула на экран – незнакомый номер. Пробормотав: «Спамеры проклятые», она уже хотела сбросить звонок, но в последний момент передумала.

– Янка? – донесся голос, такой слабый и напуганный, что она едва узнала его. – Янка, приходи скорей… у меня тут дядь Юра…

– Что?! – выкрикнула Яна.

– Он без сознания, я не знаю, что делать, Ян… Полина, где скотч?! – вдруг визгливо крикнула Ольга в сторону. Твердо выговорила в трубку: – Ты должна прийти.

– Я не могу, – сказала Яна. – Прости, я не могу. Ты не поверишь. Меня… – она истерически хихикнула, – меня папа не пускает.

– Понятно, – проговорила Ольга бесцветным голосом.

Яна еще слушала короткие гудки, когда отец пошевелился: сдержанное, грозное, знакомое движение.

– Юрий… – начала говорить она, но отец перебил ее:

– Значит, я тебя не пускаю, – с напором выговорил он. – Ты бы хоть сейчас поскакала – уже не знаю, к кому, – но я тебя не пускаю. Просто так. Без причин. Назло, да?

Яна бросила на него бешеный взгляд и, отвернувшись, с силой воткнула нож в уже заметную щель.

– Я с тобой разговариваю! – заорал отец.

Горячий воздух упруго ударил в затылок, и Яна резко пригнулась, разворачиваясь; локоть взлетел, защищая голову. Отец, оскалившись, навис над ней, снова занес руку. Яна шарахнулась, ударилась плечом, непроизвольно закрывая лицо, – ей скоро сорок, а рефлексы все те же: прикрыться, сжаться, и уже трясется подбородок и разевается рот, предвещая рев. Ярость прокатилась по телу, как анестезия, лицо онемело и стало горячим, а глаза – твердыми, как каменные шарики.

– Ты совсем сдурел! – дико заорала Яна, подавшись к отцу, и – будто под тяжестью ее злобы – он уронил уже нацеленную ладонь. В выцветших глазах мелькнул страх; взгляд метнулся к рукам Яны, и она осознала, что так и сжимает нож, выставив его перед собой.

Она медленно выдохнула сквозь зубы и с усилием выпрямилась. Напоказ защелкнула лезвие и убрала нож в карман.

– Если ты меня ударишь, я дам сдачи, – негромко сказала она. – Нам обоим потом будет очень стыдно.

Отец горько усмехнулся.

– Да ты понятия не имеешь, что такое стыд, – сказал он. – Давай, вали. И нож прихватить не забудь. А потом расскажи всем, что это дядя Юра. Давай. Одного невиновного из-за тебя уже в ментовке угробили. Юрка, видно, следующий.

…Только приближаясь к дому Ольги, Яна наконец начинает замечать окружающее. Смутно вспоминается массивный стол в темном, обшитом деревом зале, ящики для образцов, в которых раньше лежали цилиндры шурфов, а теперь – россыпью навалены халцедоны (пустышка, говорит папа, вертит в руке пламенеющий оранжевым камешек и сует его обратно в ладонь Яны, нефтяникам они ни к чему, ну-ка поднажми, до привала еще полчаса). Человек-ворона в изжелта-сером свитере, украшенном замысловатыми косами, хищно нависает над столом, выбирает образец, подносит к глазу, прищуривая другой. Он смотрит сквозь камень на бледную щель окна, откладывает и берет следующий.

Только бы они не ушли никуда, думает Яна. Только бы не успели проболтаться, что были со мной у четвертой школы.

Ольга с Филькой никуда не ушли. Они торчат на вытоптанном пятачке жирного торфа напротив подъезда, и вместе с ними – высокий белобрысый пацан с оттопыренной губой. Жека. Яна видит, как он закидывает запястье за плечо, задирая локоть, и резко разгибает руку. Что-то блестящее летит в землю. Жека садится на корточки и, по-жабьи подпрыгивая, ведет по земле линию. Ольга стоит над ним, сложив руки на груди и надменно усмехаясь. А с Филькой что-то не так. Красный как свекла, он неуклюже мостит одну ступню на другую. Иногда его покачивает, и Филька нелепо поводит руками, но странную позу не меняет.

Заметив Яну, он машет рукой и теряет равновесие. Он почти падает, лишь в последний момент успев выставить ногу, и тут же краснеет еще сильнее.

– Заступил! – вопит Жека. – Заступил, вышел!

– Ну и ладно, – говорит Ольга. – Давайте заново, чтобы Янка тоже. Давай, на четыре дели.

Жека выпрямляется и с готовностью затирает ногой линии, разделяющие круг на три неравные части. Все равно Ольга уже отбила почти всю территорию, и шансов выиграть у Жеки нет. Не говоря уже о Фильке. Странно даже, что он сумел сохранить себе кусочек. Обычно Фильке вообще не удается воткнуть ножик в землю.

Наверное, ничего страшного, если напоследок поиграть, думает Яна. Она пытается понять, что будет дома, и натыкается на черноту, такую глухую, что она не вызывает никаких чувств. Дальше просто ничего не будет.

Но Ольга с Филькой еще могут увернуться.

– Пойдемте, скажу кое-что, – Яна показывает глазами на Жеку, который, азартно сопя, чертит кончиком ножа новый круг. Ольга вскидывает брови и бросает через плечо:

– Мы щас, ты нарисуй пока.

Втроем они отходят к пустым качелям. Нахохлившийся Филька страдальчески смотрит на Яну, потирая испачканные землей ладони. От тайных разговоров он не ждет ничего хорошего. Ольга снова складывает руки на груди. Внезапно Яне становится страшно: а что, если они подумают, что папа прав? На Яну нападает ступор. Она открывает и закрывает рот, но не может вымолвить ни слова. Ольга нетерпеливо притоптывает ногой, и Яна кое-как выдавливает:

– Вы это… не говорите никому, что вчера со мной были.

Ольга фыркает и закатывает глаза.

– Мы дураки, что ли? – удивляется Филька.

– Нет, – она трясет головой. – Я имею в виду – совсем-совсем не говорите. Никому. Никогда. Они…

Тишину двора нарушают урчание мотора и позвякивание металла. Яна поворачивает голову на звук, и у нее подгибаются колени.

– Никому никогда не говорите, ясно? – скороговоркой произносит она, пока милицейский уазик неторопливо проезжает вдоль дома и тормозит у Ольгиного подъезда.

Она почему-то думала, что папа так не сделает. Она только что искала слова, чтобы объяснить, насколько все серьезно, но сама думала, что все немного понарошку. Глаза затапливает слезами; Яна ничего не может поделать – они просто льются по лицу легкими потоками, сами по себе. Из уазика вылезают четверо: на троих форма, а четвертый одет в легкую светлую ветровку и настоящие джинсы. И у каждого на боку висит по кобуре с пистолетом. Стоя у машины, они настороженно оглядывают двор, подъезд, окна.

Яна обреченно идет навстречу. Вот почему папа велел сидеть дома: не в наказание, а чтобы милиции не пришлось ее искать. Только заставила людей зря терять время… Ей надо быть гордой. Во всех книжках герои идут в тюрьму