Городок - Анатолий Приставкин

Все знали в Вор-городке, что Самохины грузятся. Но никто не вышел на улицу, никто не предложил помощи, что было для здешних нравов необычно.

И когда сам Вася бросился по соседям с просьбой подтащить тяжелую мебель, за пол-литру конечно, без нее Вася сам не брался да и другим не предлагал, никто не захотел ему помочь.

Одни сослались на срочное дело, другие на детишек или недомогание, третьи заперлись и не открыли дверей.

Но были и такие, что прямо в лицо Васе высказались, что они по поводу его отъезда думают. Что дезертир он и прохвост, что касается взятки, и никакой помощи ему не полагается, а лишь «попутного ветра в зад»... Чтоб скорей убрался.

Вася после такого позора вернулся в дом мрачный. Попробовал было шифоньер с зеркалом тащить волоком с помощью Нельки, да разбил зеркало. А это была плохая примета. Тогда он стал кричать на Нельку, что все она со своим длинным языком, оттого на них все и плюют теперь и никто не хочет помогать.

Так он кричал, кричал, а потом успокоился. Принес уже уложенный вместе с инструментом в кузове топор и стал молча рубить мебель. Распалился и порубил стол, табуреты, а из шифоньера сотворил такое крошево, что страшно было смотреть.

Нелька, не выдержав подобного разгрома, вышла во двор и громко разрыдалась.

А когда трактор, выплевывая синий ядовитый дым, с поклажей и Нелькой, еще плачущей, поверх барахла, с треском, даже демонстративно двинулся по улице Сказочной, весь городок прильнул к окнам и затаясь смотрел на них, первых отъезжающих в Новый город.

Еще бы, это все равно как у нового добротного дома бревнышко из-под основания вынуть! Ну, не бревнышко, так подставочку, клинышек небольшой. Невелика потеря на первый взгляд, но и не маленькая. Начало-то распаду, разрушению положено. Первый камешек с горы, а там пойдет обвалом, не остановишь.

Шохов это понял сразу. Он тоже ведь смотрел через окошко за Васиными сборами (соседи все-таки), переворашивая в памяти прошедшие дни, месяцы, годы. И везде рядом с ним, как теперь оказалось, был Вася Самохин, начиная с той сверкающей весны, когда воткнул он в снег свою наивную самоуверенную фанерку.

Как крыса с корабля...

У Шохова от тяжкого предчувствия сердце зашлось. Как теперь станут они жить? Чем держаться, если еще до сего дня спайкой да кучкой лепились, потому что верили друг другу? Выпало звено из цепочки, а как остальное укрепить? Да и нужно ли укреплять?

Тамара Ивановна за спиной Шохова стояла. Все-видела, все понимала.

— Уехал? Ну и скатертью! — произнесла спокойно.

Шохов ничего на это не ответил.

— Не переживай,— она мягко тронула за плечо.— Кому хочется, пусть бегут. Мы-то с тобой все равно до конца!

«До какого конца?» — чуть не крикнул он, но сдержался. Острая морщинка прорезала вертикально переносицу, что бывало у него при крайнем напряжении.

Без слов надел резиновые сапоги, куртку и прямиком направился к самохинскому дому, резонно считая, что сейчас и другие подойдут туда.

Он не ошибся. Собрались так быстро, как бывает в минуты крайней опасности. Все были взбудоражены отъездом Самохина. Бестолково толклись перед домом, заглядывали вовнутрь.

Один дядя Федя, как всегда невозмутимый, сухонький, коряжистый, мусолил во рту папироску и смотрел на дом, где все было порушено мстительной рукой бывшего хозяина.

— Ишь, рубака! — ругнулся как бы про себя.

Галина Андреевна стояла побледневшая, не сводила глаз с окошек, тоже с побитыми стеклами. Дед Макар, обычно уравновешенный и даже насмешливый, сейчас был возбужден и повторял бессмысленно:

— Ах, Вася! Ах, Вася!

Все знали, что они пикировались с Васей постоянно, но простодушный дед все прощал Васе и даже по-своему его любил.

Особенно были напуганы Коля-Поля. Галина Андреевна углядела полуобморочный взгляд беременной Поли, а уж ей-то волноваться было никак нельзя: баба на сносях!

Она подхватила молодую женщину за плечи и повела ее от дома, но слышно было, как Поля надрывно спрашивала: «А куда мы поедем? А мы?» Коля неуверенно поплелся сзади, не зная, как себя вести, догонять ли ему женщин или дать им выговориться и отвести душу. Было слышно, как Галина Андреевна произнесла: «Никто никуда не поедет. Мне тоже, как и вам, некуда бежать. Будем страдать вместе. Вместе. Я вас не брошу».

Как только объявился Шохов, все взгляды обратились к нему. Будто он один знал, что в таких случаях надо говорить людям и чем их поддержать.

— Ишь, рубака! — повторил дядя Федя сквозь потухшую папироску.— Видел, Афанасьич?

Кто-то выкрикнул:

— Вася поработал!

— А чего ему, он новую мебель теперь купит. У него двухкомнатная!

— А не трех?

— Кто же ему даст три комнаты?

— А кто вообще дает?

Шохов не смотрел на людей, а смотрел на побитые окошки, на валявшиеся обломки мебели, разбросанные у порога. Он уже взял себя в руки, но говорить не торопился. Надо было послушать других. Разговор, немного бестолковый, кружил все по одному месту: что там Вася получил, да каким образом, законным или незаконным путем? И почему так срочно выехал, знал ли что-то неизвестное другим? Если знал, мог бы и предупредить.

— Да ничего он не знал!

— А зачем ему, у него Нелька беспроводное радио!

— И Нелька ничего не знала.

— Врет она. У них на работе чертежи есть.

— Может, у кого и есть, но не у ней. Невелика шишка!

— Но делать что-то надо? Ведь правда?

Все сошлись, что надо что-то делать, и обратились теперь к Шохову:

— Афанасьич, как ты считаешь? Надо что-то делать? Писать?

Шохов раздумчиво повертел головой, что могло обозначать и да и нет.

Он поискал глазами Галину Андреевну, не вернулась ли она, проводив Полю, но нигде ее не было. Ему до зарезу нужна была сейчас ее поддержка.

— Ну, во-первых, я думаю, что никакой трагедии не произошло,— спокойно рассудил он и посмотрел в лица окруживших его людей.

— Но ведь бегут же! — воскликнул кто-то.

— Почему бегут? — спросил он.— Уехал один Самохин. Ну, так что же тут плохого? Разве плохо, когда люди получают квартиры в Новом городе и уезжают?

— Он не получил, он вырвал ее!

— Этого мы знать не можем,— сказал Шохов веско.— Нам известно, что он получил. И слава богу. Я бы тоже, например, хотел получить, но...

— Неужели бросите усадьбу? Афанасьич! — Так и назвали: усадьбу. Шохову в другое время это было бы приятно.

— Да не получу я квартиры, — грустно отшутился он.— Кто мне даст!

— Вы-то уж нас не бросайте! Мы за вами как за каменной стеной!

Шохов лишь вздохнул тяжко. Подумалось, что людям хочется верить в крепость, в непогрешимость других, вместо того чтобы надеяться на самих себя. А он? Он ведь тоже ищет поддержки, интуитивно чувствуя, что один он никак не спасется в этой заварухе и не спасет свою так называемую усадьбу.

— Это вы меня не бросайте, — ответил он очень серьезно.

— Мы-то верные...

— Хоть подписку, что не двинемся с места!

— А может, и правда собрать такую подписку? Что, мол, никуда обязуемся не уезжать, и точка.

— Ну, ты загнул! Вася и тот посмеялся бы. Он хоть бы что подписал, а потом уехал.

— Кто захочет, того не остановишь,— произнес дядя Федя, выплюнув под ноги окурок.— Тут все дело в совести, а не в подписке...

— Так, может, другую бумагу, ну, то есть письмо завести?

— Бумаг много, а кто их читает?

— Читают. Бумагу читают, ты это брось. Письмо надо! В Москву!

— Может быть, заявление?

— А хочь как назови, лишь бы смысл был.

— А кто составит?

— Как это? Комиссия! Она у нас зачем выбрана? Она для того и существует, чтобы серьезные дела решать. Дядя Федя, чего ты молчишь?

Шохов отметил, что обратились-то к нему, но не прямо, а через дядю Федю, который был среди всех еще более свой, чем сам Шохов. А Григорию Афанасьевичу сейчас так не хватало Галины Андреевны. Она бы в этот сложный момент все рассудила толково, привела бы мысли в порядок, всех бы успокоила. Женский ум быстрее мужских дум.

— Хорошо. Письмо мы напишем,— согласился наконец Шохов.

— Ты, Афанасьич, всю правду им напиши, что нам жить негде.

— Пусть нам землю оставят... Мы ведь не тунеядцы какие!

— А может, квартир просить?

— А по мне, так уж лучше домик с огородиком... У меня тут корова для детишек, для них приволье.

— Это уж как там, наверху, рассудят.

— Их суд, а наша правда. Мы-то должны сказать, что мы думаем?

— А мы думаем, что мы жить тут хотим... Вот и вся она, правда!

— Верно, Афанасьич! Так и напиши, что мы жить хотим. Мы сами по своей воле никуда не свернемся... Мы к труду охочие!

— Мы не корчева какая.

Корчева — дерево, вырванное из земли. Шохов знал.

— Ты вообще напиши,— дотошно, по словечкам произнес дядя Федя. — Что люди хочут быть хозяевами. А бесхозяйственных и без нас много. Что люди должны не только приселиться тут, но и добро своей земле делать. Они, может быть, каждый не велик, по отдельности, но они и есть часть общей силы, которая делает дело. И людей за это уважать надо. Они тогда стараться будут.